Бегемотик.
Или страничка из исчезнувшей российской жизни. Исчезнувшей, а потому и любимой.
Ох, эти российские вокзалы! Сколько воспоминаний, сколько суеты и сердечных откровений, сколько злобы и ненависти скрыто в ваших стенах. Провинциальные вокзалы добавляют ко всему этому еще и доброжелательность, которая далеко не всегда приносит свои добрые плоды.
Запыхавшись, с мокрой спиной я вбежала в вокзал, но к кассе невозможно было подойти. Народ единой плотной массой столпился у кассы.
Еще оставалось немного времени, и поэтому я помчалась к автобусу. Шофер успокоил, сказав, что возьмет всех и даже с моим чемоданом – немецким – очень красивым, большим, светло-бежевым, который улыбался всем еще издали, и который мы с дочкой назвали «Бегемотик».
-Ну что ж! Тогда поставьте, пожалуйста, чемодан в багажное отделение, а я буду толкаться у кассы – попросила я шофера. Сказано – сделано. Чемодан на месте, а я пробираюсь за билетом.
У всех вокруг людей та же цель – взять билет. Не буду описывать всю «прелесть» переговоров со стиснувшими тебя людьми, с запахом лука и папирос, перегара и одеколона. Не было в то время выбора – что курить, что поесть, что надеть – все приходилось доставать, как сейчас билет на автобус.
Стоишь в этой толпе, прижатый со всех сторон, и одна мысль в голове: «Только бы купить, только бы купить! Любой ценой». Очереди, как токовой нет. Есть толпа, в которой «кто проворен, тот доволен». О каком-то порядке, о каком-то уважении друг к другу, о какой-то воспитанности нет и речи. Еще хорошо, что в такой ситуации не хамят руками. Словами – сколько хочешь, до извращения, а руками – нет. Сексуальные интересы полностью тают перед проблемой – взять билет. Никто ничьими телесами не интересуется. Впрочем, крепкое тело, если оно рядом – это большая удача. Сильное, устремленное, оно расталкивает окружающих, чтобы побыстрее пробиться: и тут очень важно быть рядом с ним, не отдать его проворным и нахальным, не отстать от него. А дальше – быстро уцепиться за окошко кассы , громче других выкрикнуть, куда тебе ехать и ловко просунуть деньги. Остальное – выбираться из толпы – уже легче.
Увы, когда я пробралась к кассе, билеты закончились. С надеждой ласково взглянуть в глаза шоферу, с надеждой смягчить его сердце, с надеждой на собственные таланты – я побежала к автобусу.
Но на платформе автобуса не было. «Бегемотик» уехал, а с ним и мои вещи. Конечно, это могло случиться только со мной. Что же делать! А делать что-то нужно. Выясняю, когда идет следующий автобус, и, узнав, что он отправляется через несколько минут и догоняет автобус с «Бегемотиком», и встречается с ним на одной из остановок, я мысленно кричу ура и опять мчусь к кассе. И уже мгновенно, со словами «у меня увезли чемодан» - получаю билет. В испуге за собственные вещи все сразу открыли дорогу к кассе.
Едем. Автобус идет далеко, считается скорым и не делает частых остановок. Здесь два шофера. Я, как потерпевшая, сижу на первом сиденье рядом со вторым шофером.
Только с этого места видна вся прелесть дороги. Сидеть впереди и смотреть на осенний пейзаж, на дорогу, которая завораживающе исчезает под колесами, за внезапными поворотами, на весь этот мир, влетающий в тебя, и чувствовать себя, как бы летящей над этим миром – это сладкий гипноз.
Мысли мелькают как картины, радость ожидания, что где-то там или здесь происходит какое-то чудо! Чудо близкой надежды, любимой мечты, теплых воспоминаний – это чудо уносит далеко-далеко из этого времени, из этого места, из этой жизни! И это знает каждый, кто любит быструю езду. «И какой русский не любит…»
Едем. Второй шофер, который рядом, в курсе событий. Он сочувственно переспрашивает, как все это случилось, прижимается ко мне все ближе и ближе. Низко наклонившись, он похлопывает по моим коленям, обещает привезти из большого города колбасы, выясняет где я работаю, говорит что-то о своих достоинствах, выразительно заглядывает в глаза… Я все это терплю и в ответ мычу что-то невразумительное.
Увидев мою вялую реакцию на его активный натиск, шофер поворачивается к пассажирам и им отдает весь свой темперамент. Громко и радостно он рассказывает о «Бегемотике» и с душевной щедростью добавляет от себя всякие подробности, которых не было. Пассажиры дружно мне сочувствуют, по доброму называя меня доверчивой девкой. И, вспоминая подобные истории из собственной жизни, делают глубокий вывод – что де всякое бывает, что все нужно терпеть и все это когда-нибудь закончится.
Когда мы обгоняли автобус с «Бегемотиком», пассажиры вскочили со своих мест.
некоторые высунулись из окон и, размахивая рукой, пытались сообщить тому шоферу, кто он есть и как все это понимать! Все раскраснелись, возбудились, кто-то предложил выпить по этому поводу, но бдительность жен быстро остудила разгоряченную половину. Наконец все успокоились. Сквозь шум мотора слышно было легкое похрапывание.
Вскоре мы подъехали к остановке, где автобусы должны были встретиться. Остановка длилась пятнадцать минут, и пассажиры радостно побежали в сельский магазин. И чего там только не было! Рамки для фотографий, японские костюмы, итальянская обувь, обои, мужские сорочки и даже колготки. Даже, если ничего не купишь, то посмотришь бесплатно.
Шофер остался со мною, а когда подошел автобус с моим чемоданом», быстро переговорив с шофером этого автобуса, он позвал меня.
Иван Николаевич – так звали пожилого шофера с виноватыми глазами, - извинился. Он был обескуражен. Его усталые глаза молча просили забыть обо всем случившимся. Мы подошли к багажнику, и я, получив своего похорошевшего от переживаний «Бегемотика», села на скамейку.
Автобусы вскоре уехали, а у меня оставалось около двух часов до прибытия другого автобуса, который должен привезти меня к железнодорожному вокзалу, а там – на одном поезде три часа, на другом – шесть – и я на месте. Страна большая, очень большая. Трудно добраться.
Итак, я сижу, читаю кучу газет и мысленно препираюсь с авторами, которые умудряются писать много, но ни о чем. Помните, у Салтыкова-Щедрина Иудушка занимался умственным онанизмом. Если бы куры неслись в два раза больше… Это «ЕСЛИ БЫ» господствовало на всех страницах. Если бы у нас не было пьяниц (но они есть), и женщины так много не работали (но они работают), а мужчины взяли бы материальную ответственность на себя (но они не берут), то и дети не болтались бы на улица или в школе на продленке, которую между собой называют «подлянкой». Если бы! Если бы! Если бы! Даже Великий Ленин говорил, что может хоть завтра построить коммунизм, если бы смог сделать такого человека, какой ему нужен для данной строя. Перековка человеческого материала – эксперимент нечистого. Вот появится на белый свет такой гений и скажет – только я знаю, как сделать эту жизнь счастливой – и вселится в человека ненависть к прошлому, и убьет эта ненависть все на своем пути.
ЕСЛИ БЫ – это выражение беспомощности человеческой мысли, которая блуждает по поверхности. Энергия, которая выливается из уст болтающих и заседающих – не реализуется.
Вот об этом я думала, спорила сама с собой, с авторами статей, а время шло. Моего автобуса не было. Я пыталась узнать почему, но окошко кассы так и не открылось.
Смуглые, яркие джигиты, которые заполонили всю Россию не раз прерывая мои умные мысли, скромно предлагали другие радости жизни. «Дэвушка, а дэвушка, и что ты здесь сидишь так давно одна. А… Пойдем с нами, тэбэ ведь скучно одной. Да…»
Эти люди, как цыгане разошлись по земле в поисках другой жизни. И среди русских изб и простого быта, они смотрелись экзотично и пользовались неизменным успехом белотелых, неизбалованных славянок. Эти люди были прекрасно одеты (в деревнях наши ребята мало следили за своею внешностью). Они с уважением относились ко всем, чувствуя себя здесь чужими, а, может быть, это была просто осторожность, присущая всем приезжим. И почему им не жилось на своей родной земле!
-Ну что ты молчишь! Посмотри сколько у меня денег! Купим весь магазин для тэбя. Не хочешь – не купим. Как скажешь, так и будет. Нэ сиди одна. Пойдем с нами. Мы тэбя не обидим. И пальцем нэ тронем. Посидим, послушаем музыку, хорошего вина выпьем. Эй! Автандил! Налей этой дэвушке шампанского.
Они обступили меня – разговорчивые, совершенно трезвые. Откуда-то появилось шампанское, бокалы. Не было пошлости, наглости и сальных шуток. С юмором полились рассказы о далекой горной стране. Было легко и весело.
Среди них был молчаливый славянской наружности парень, почти не участвовавший в этом веселом спектакле. Он стоял чуть в стороне – вроде и вместе, а вроде и нет. По небрежному презрительному взгляду, он был хозяин в этих местах. Его холодные, уверенные глаза не вписывались в общее настроение. Он долго молчал, а затем внезапно, ярким контрастом происходящему, злобно выкрикнул. «Да что вы с ней цацкаетесь! Уговариваете! А ну, давай, не ломайся! Бери свои шмотки и вали туда, куда тебя пока просят. Ну!».
Я посмотрела на злобное, ненавидящее меня лицо. Глаза потеряли свой цвет, став от злости почти белыми. Лицо утратило все краски. На меня смотрела бледно серая маска. Он схватил моего «Бегемотика», и, выкрикнув - Никуда она не денется, - понес его с собой.
Я молча наблюдала, понимая, что далеко он не уйдет. И действительно, у дороги парень остановился, поставил чемодан и вдруг спокойно сказал: «Ты что! Не поняла?»
Стало страшно. Я сделала глубокий вдох и, выдохнув до последней капли, отвернулась. Будь, что будет.
И тут же острой болью что-то полоснуло меня по лицу и сбило со скамейки. Асфальт содрал на руках кожу, из носа потекло. И не успела я встать, как он ногой ударил меня - «Бить вас надо. Бить и убить»
Боль заставила вскочить…заорать… «Ну, сволочь! Только подойди! Только тронь! Я тебе падаль все глаза выцарапаю! Ублюдок!». Я орала так, что все смуглое окружение мгновенно исчезло. Мы остались вдвоем. Я и он, который вдруг спокойно произнес: «Ну, что! Завизжала! А то сидела, изображала из себя невесть что. Ишь, воспитанная, умная, газетки читает - никого не знает. Так вас, баб, бить надо. Сучка».
Он все это сказал равнодушно устало. Сказал, и исчез. А я осталась, как голая у всех на виду. И за что! То я такого сделала? Сидела и никого не трогала, и никому не хотела зла, никому не мешала. И что! Что мне, не жить то ли…
Я прикоснулась к лицу. Оно было чужое, неудобное. Верхняя губа вспухла, стала твердой и тяжелой, руки от падения в кровавых ссадинах. Достав зеркало, я вытерла кровь на лице и руках, но выступающую синеву под глазами не вытрешь. От обиды и бессилия потекли слезы, они текли по исцарапанному лицу, и от этого стало еще больнее. Я стала молиться - «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешную». Повторяла и повторяла и почувствовала, как боль ушла.
Вечерело. Автобус мой так и не пришел. Я сидела в полной растерянности. «Бегемотик» так и остался у дороги. Люди его как будто не замечали, а мне и в голову не приходило встать и забрать его. Так проходило время и, когда чужие руки подхватили и принесли его ко мне, я продолжала равнодушно сидеть на скамейке.
Это был пожилой человек, ниже среднего роста, худощавый и легкий в движениях. Он не ходил, он прикасался к земле, но во всей его легкости не было суеты и беспокойства. Легко и быстро он очутился рядом, поставил у скамейки чемодан. Я не хотела смотреть на него, не хотела показывать свое лицо, и поэтому, не поворачивая головы, молча кивнула в благодарность.
Но он не уходил, и вскоре стал тихо говорить, что такая особа не должна ездить одна (как, впрочем, и все особы), и что сейчас такое человеческое время сверх самоуверенных людей, просто диву даешься этой беспечности! Хотя, возможно, они, эти беспечные человеческие создания, правы. Но их трудно понять – созданные для радости, они гордятся своими горестями и возвышают свои несчастья, как высший подвиг долга и ответственности. И никто не признает своих ошибок, а что бы об этом не думать, о собственных ошибках, родилась идея собственной избранности, собственной неповторимости. Вот так. Каждый неповторим. Пусть. Я не спорю, но неповторимость эту они видят только в себе. Послушай эти строки «Люди, как марионетки пляшут в пошлой оперетке без надежды на успех. Горечь, бросим им объедки наших дум, пусть смолкнет смех». Будь на то мой талант – это бы прозвучало иначе. «Все мы, как марионетки…».
Да, этот вечный контраст «Я и они» - вдохновил многих на многое, но мы с тобой об этом поговорим в другой раз. Правда? Тебе интересно? Тогда я продолжаю. Обидно то, то разрушающие хрупкое равновесие человеческих взаимоотношений идеи (ну и выразился) подхватываются и распространяются быстрее солнечных лучей (это удачное сравненье). А сейчас и совсем странные вещи происходят. Все чистосердечно верят в мудрость и справедливость отдельных людей, носят их портреты, повторяют их слова, надеются на правый суд с их стороны «вот приедет барин», а случись что, то и винят не себя, а других, забывая древнейшее – «не надейся на князя, на сына человеческого»
- Ну, а мне-то за что попало? Что я плохого сделала?
- Ты, оказывается, ничего не поняла. Он не с тобой, он со всеми так поступает, кто болезненно входит в его понимание жизни. Ты просто расшевелила его злобу. И злоба эта не удержалась. Но и злоба эта кем-то вселена. Этот «кто-то» сделал его таким. Понимаешь! И увидел он в тебе не тебя, а свою озлобленную боль. И если бы не ты, то эта ненависть, возможно, вылилась на более слабого, беззащитного. Не реви. Вдруг старик или ребенок был бы жертвой. Ты, считай искупила часть общей беды, защитила кого-то другого, взяла на себя его грех. Не реви. Успокойся.
Он сейчас и мысли не допускает, что в чем-то виноват перед тобой. Это понятно. В природе человека изначально лежит чувство самооправдания. И Адам, согрешив - сразу упрекнул Создателя. И это продолжается. Конечно, человеку очень трудно – трудно себя увидеть со стороны. Почти невозможно. А жаль. Сам человек больше всего от себя же и мучается. Сходит с лица улыбка, и боль змеею обвивает душу, требуя все новых жертв для собственного продолжения.
Он все говорил и говорил. Слова рождались, как спокойный шум листвы. Так бы сидела, слушала и слушала – то ли ветер шумит, то ли голос говорит. А может, его и нет, этого человека.
Я повернула голову. Нет. Сидит. Лицо опущено. Тонкие запястья.
Он замолчал, внимательно взглянул. Удлиненное лицо чем-то смутило. Что-то не так. Нет. Наверно, зря волнуюсь. Обычный человек нашел хорошую слушательницу и не боле. Но он взглянул внимательно опять! И до меня дошло, что было «не так». У него были живые глаза! В его возрасте человеческие глаза потухали, смотрели отчужденно, устало, там каждый день откладывал свой отпечаток – в них все это застыло.
В глазах её собеседника не было боли! Темные, выразительные – они с любопытным удивлением смотрели на неё, на все вокруг. Эти глаза были молоды.
- То, что вы говорите, конечно, интересно, но зачем мне это? Вон сколько людей вокруг живут, работают, заботятся о ком-то и не усложняют жизнь свою.
-А почему за всех ты отвечаешь? Тебе ведь интересно! И в книгах ищешь и в газетах, и с друзьями на кухне говоришь. Ведь так.
- Да. Интересно. И в книгах я ищу ответы от тех, кого уж нет.
- Я о тебе так же подумал. А что касается всех-всех живущих, то, мне поверь, к каждому приходят мысли о вечном.
- Какие мысли. Вы о чем?
- Я о душе.
- Э… В наше время и слово это все забыли. Материя первична. Это вам каждый студент расскажет. И где она? Душа!
- Сама поймешь. Вон, посмотри, корни этого дерева скрыты, а дерево все на виду. И оно, выходя из земли, тянется к небу. У нас с ним много общего. И что деревья, охраняют жизнь земную – ты знаешь. Оно всесильно и беззащитно сразу и во многом остается тайной. Мы просто этого не видим или забываем уже известное. А дерево, в отличии от нас, сохранило в себе вечные законы мирозданья. Оно, как никто яснее понимает истинную сущность жизни, само зерно жизни, откуда вырастает время. Ты понимаешь?
- Не совсем. Хотя что-то родное слышу. Но все вы говорите, чтобы напомнить о бережном отношении к природе? Но лекцию об экологии с лицом разбитым не хочу я слушать.
- Я экологией не занимаюсь.
Он замолчал. Эта пауза длилась так долго, и молчание входило в меня с возрастающей тревогой. Я понимала, что сказала что-то не то и мысленно пыталась исправить это. – Пожалуйста, не сердитесь! Ну сглупила! Виновата! Сожалею! Я не хотела вас обидеть! Я дальше слушать вас хочу.
Он повернул голову и посмотрел мне в глаза. И мгновенно все вокруг исчезло. Остались только эти глаза, которые всё увеличиваясь, забирали меня в себя. Я не сопротивлялась. Тонула в них! И мир предстал передо мной другим! И этой жизни я не знала. Теперь на все смотрела я его глазами.
Пойдем со мной. Ты этого хотела. Другая жизнь с тобою рядом. Её узнаешь ты.
И стало тихо. Голоса почти исчезли и шум машин, и крики, и шаги. Был слышен только шорох тайного движенья, но звуки эти были не знакомы мне.
Не бойся. Экологию узнаешь сейчас с обратной стороны.. Мы к дереву летим. Вон. Видишь! Вяз прекрасный! Пусти нас вяз к себе! Гостями будем мы!
И вяз раскрыл свой ствол. Мы были там. То вечное, как связь земли и неба – столб жизни – принял нас в себя. И тело крепкое, насыщенное влагой, такое гладкое, взращенное землей – нас встретило молчанием суровым И понятно, оно из года в год несет с сей мир защиту и покой, ответ он держит за жизнь не только дома своего- ответ за жизнь всего живущего под солнцем. Убрать все лишнее, чтоб выдержать все это. И потому – ни слова!
То было, есть и будет.
И все же удивился ствол немного, когда глазами прикоснулась я к ему. Та суета и боль, что в человеке бродит – чужда ему. И до того ль ему! Год для него, что нам разок вздохнуть! Другое времени теченье.
Что лишние – мы это понимаем, и по стволу мы выше улетаем. Летим мы к сыновьям – ветвям его. Там строгости поменьше. И понятно. За них, коль что случится, ответит их отец - могучий ствол. А ветви разные – и сила в них другая. Есть слабые, боящиеся ветра. Тот иногда и злой бывает – играет дерзко, шутки с ним плохи. Границ не знает ветер, везде ему раздолье – набегавшись, упрячется в ветвях.
То было, есть и будет.
Ну, а сейчас пришли мы в гости к листьям. Они, сверкая зеленью под солнцем, смеялись весело…переливались… и смехом этим сердце согревали любому, кто захочет их услышать. Жизнь листьев краткая и в краткости своей спешили нежно насладиться всем! Играя с ветром, ветра не боялись, - доверчиво плывя в его потоках искрились и смеялись беззаботно. А солнца луч! Его они ловили не просто так, - каждый своим цветом. И цвет тот разный видели они! Из желтого переливались в белый и белый сменят, серебро поймав. Под солнцем - все цвета и листья это знают. То вдруг задержат капельку дождя, который пробежав, приносит воздух новый, и каплю эту держат, соревнуясь – кто дольше сохранит. И серебро ветвей, как рай земной, сияет обновленный. О солнце благостное! Лучики твои друзья и браться листьям нашим! И каждый луч спешит соединиться с потоком зелени, так жадно его ждущим! И дружба эта жизнь дарует всем!
То было, есть и будет.
И этот рай – доверчиво болтливый – меня увидев, сразу зашумел. Смотри! Смотри! Кто к нам явился в гости! Ты с нами будешь? Хорошо! Разгладь лицо свое, а то самой труднее будет впитать в себя всю ясность жизни. Не хмурься. Посмотри… Внизу цветочки! Такие боязливые! Они, чуть что, глаза закроют и молчат. А там! Смотри туда… Трава друг друга догоняет, когда над нею ветер пролетает. Ах, этот ветер, нет ему покою!
Болтали беззаботно и беззлобно, как дети доброй матери своей. И это чувство легкости и воли, где нет границ, где вещи не теснят – вошло в меня. Любуясь ими, я плыла все выше, летя в потоках солнечных лучей. И глубина прозрачного дыханья несла меня все дальше, дальше от земли! О! Вечность! Безграничность! Я – Твоя! Я не хочу быть больше человеком!
- Доченька, вставай, не сиди ты здесь. Уже поздно, автобусы теперь сюда не заходят. Они останавливаются там, у моста. Я за тобою давно из окна наблюдаю. И чего ты сидишь тут целый день. Иди к мосту, а то опоздаешь на последний автобус. Он вот-вот пойдет.
Передо мной стояла пожилая женщина. Она смотрела с жалостью и удивлением.
- Спасибо.
До моста было метров триста, не больше. «Бегемотик» тянул руки, неуклюжее тело не слушалось. Я спешила, почти бежала. Увидела автобус. Вот он поворачивает к мосту, вот он останавливается, выходят люди. Бегу быстрей, дышу, как паровоз. Вот заходят… Совсем чуть-чуть осталось! Ой, батюшки мои, что ж это за день! Неужели опоздаю! Совсем чуть-чуть…И… я упала. Кто-то подхватил чемодан, кто-то закричал – Эй, девку подождите! Давай вставай! -
Когда с разбитым лицом я вошла в автобус, то увидела за рулем Ивана Николаевича. Он тихо спросил: «Ты чегой-то такая назад едешь?». Я промолчала. Автобус тронулся. Все было позади.
Осень 1995 года. Шурделина.
.
.