Прошу людей, нетерпимых к нетрадиционным отношениям, не интересоваться повестью.
В повести 12 глав.
Это реальная история моего хорошего знакомого, но все имена намеренно изменены, поскольку я не хочу, чтобы люди узнали в героях самих себя, а факты вполне могут быть искажены из-за того, что немало лет прошло с тех пор, и многое забылось, а многое просто придумалось.
Глава 1. С ЧЕГО ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ.
***
Взглянул я на некоторые авторские творения, выложенные на любовно взращенных сайтах в просторах Интернета, и подумал: почему бы и мне не написать о давней своей lоve-story, что случилась со мной в прошлой, лучшей жизни. Быть может, она станет интересна кому-то еще, вполне возможно, почему бы и нет… Вы наврядли увидите себя в героях моего повествования, но зато я поделюсь с вами, что бывает и такая жизнь и такие ощущения… А быть может, вы сделаете из нее правильные выводы, еще правильнее, чем сделал их для себя я.
История длилась недолго, но осталась в памяти, как заноза. Воспоминания окрашены, словно акварелью, нежной дымкой моей забытой уже юности и припорошены горячим деревенским воздухом лета…
В то время я, Пашка Волошин, невыдающаяся по сути личность, но, как и многие в этом возрасте, мнящий себя непризнанным гением, учился на втором курсе архитектурного института крупного сибирского города, где и жил всю свою жизнь. Тем летом, когда произошла вся романтическая история, я как раз с трудом вытянул летнюю сессию и думал чем себя занять на два оставшихся месяца.
Девушки у меня не было, поэтому ничто меня не держало на месте, когда от мамы поступило неожиданное предложение. Вернее все было немного иначе, и мама была против того, чтобы единственный сын куда-то уезжал, но все случилось именно так.
К нам заехал дядя Витя, родной мой дядька. Он работал преподавателем в институте геологии и вел там картографию. У него, как у педагога, был неплохой отпуск в сорок дней плюс неотгуленные выходные, что выливалось в два месяца. И уже несколько лет он проводил свои летние отпуска с владивостокскими друзьями в какой-то богом забытой деревне на археологических раскопках.
Вообще я нечасто встречался с дядькой: мать конфликтовала с ним, находилось сто причин для их раздоров, такие отношения шли у них еще с детства и измениться в лучшую сторону по определению не должны были никогда… Одной из тем, в которой они оставались на разных боевых позициях, были принципы моего воспитания.
Мама моя была легкомысленной по жизни, и одним следствием подобного легкомыслия стал я – Пашка Волошин. Отца своего со звучной фамилией Волошин я не видел никогда, но предпочел согласиться с этим его наследством, чем взять фамилию матери – Краснощекова.
А Лидия Краснощекова полностью соответствовала своему молодому имени и легкому, как полет бабочки, характеру. В свои тридцать восемь мама выглядела на тридцать - так говорили, а я, сами понимаете, не мог оценивать объективно, так как был ее сыном, но видел, что она молода и красива по сравнению с дородными семейными матронами, матерями моих ровесников. Я рос в нашей небольшой хрущевке-двушке в окружении зеркал и косметики, трех шкафов в потолок, завешанных отглаженными и надушенными вещами, сушильных шкафов и утюгов... Не скажу, что я проникся ее благоговейным отношением к нарядам, но и пофигистское отношение дядьки к «шмоткам», его утрированное мужланство и нахрапистость в отношении «всей этой мишуры» меня тоже удивляли.
Мне нравилась веселая атмосфера нашей небольшой семьи, но я стеснялся приглашать друзей-ровесников к себе, в розово-плюшечный рай. Посиделки шумным кагалом в подъездах тоже не вызывали у меня большого воодушевления, поэтому я был скорее замкнутым домоседом. Заниматься в одиночестве особенно было нечем, и я много читал, а поскольку обладал сотней скрытых талантов, то в процессе реализации их еще и неплохо рисовал. Это и повлекло за собой выбор моей будущей профессии.
Мать настояла на специализации «дизайн». Она лелеяла мечту о том, что со временем я буду неплохим дизайнером интерьеров, а может быть и модельером одежды: то самое - несбывшееся у нее в сложные годы застоя и короткой оттепели шестидесятых. Она так и осталась швеей, хотя стала мастером-конструктором. Сияющих вершин и подиумов она не добилась, и все ее чаяния перенеслись на меня, ее возлюбленного сына, оберегаемого и лелеянного, словно плюшевая игрушка…
Всю историю и прилегающие к ней второстепенные события я помню, как будто это случилось вчера, так часто я поднимал и муссировал их в своей памяти, оживляя вновь и вновь и проживая заново…
Памятным воскресным днем посетивший нас дядька остался на чай. Он заехал к сестре, дабы оставить у нее своего попугая и свалить в далекий восточный край. Возбужденный говор родственника был услышан мной еще на первом этаже пятиэтажки, когда я возвращался в нашу квартирку из магазина.
Шумные оба, вместе с попугаем, они наполнили нашу мирную обитель шумом и гамом. Пройдя с клеткой сразу на кухню, дядь Витя натоптал в коридоре, хотя откуда бы в июне посреди города найти такую грязь… но он полный антипод маме и мне, поэтому вот они - рифленые следы его протекторов сорок третьего размера по всей нашей чистой прихожей.
Дядька не был высоким. Никто из нашей породы не вышел ростом. Мужчины были не выше ста семидесяти, а мама и вовсе ниже нас на полголовы: миниатюрная и стройная, как китайская статуэтка. Это было ее основное огорчение, ведь она не могла сама демонстрировать созданные наряды в качестве модели, стандарты которых уже в те годы начинались со ста семидесяти сантиметров в росте, а доходили и вовсе до гротескных в моем понимании пределов…
Но дядь Витя был крупным, широким в кости, а появившаяся в последние годы полнота и вовсе делала его фигуру похожей на куб.
Я протянул ему для пожатия руку, и началось…
- Да что ж это такое, Павел?! Разве это пожатие? Щупальца кальмаров это, а не приветствие! Лидия из тебя точно девчонку сделала! Отца нет! Сразу чувствуется - нет отца! А ведь я хотел тебя забрать в свое время. Давно бы уже Лида судьбу свою устроила и истинных девчонок нарожала…
И тому подобное повторялось каждый раз из встречи во встречу…
- Я тоже рад тебя видеть, дядь Вить, - ответил я, вырывая руку и отдавая матери продукты.
Опять раскручивалась шарманка бессмысленных споров, где дядька, считающий себя носителем несомненной мужественности, будет хаять методы моего воспитания, а мама нервно ему возражать: «…зато он вырос стоящим человеком, не алкоголиком, не разочарован в жизни и получает прекрасное образование…»
Заевшая пластинка сорвется в итоге на самой последней ноте, и я очень надеялся, что хоть в этот раз не маминым плачем, а просто хлопком входной двери.
Дядя по-своему меня любил, и если у него были бы свои дети, то, наверное, он спокойнее бы относился ко мне. Но три его скоропалительные женитьбы закончились разводами, отобрав у него заработанную квартиру и оставив только комнату в общежитии. Потому-то громкоголосый преподаватель вуза сбегал каждый год от безрадостной действительности в насыщенную сомнительной романтикой глубинку.
В тот раз шумная волна спора перенеслась из маленькой кухни к дверям моей комнаты. Сначала последовал деликатный мамин стук, но двери распахнулись сами под тяжелой дядькиной рукой, и мама, едва не плача, высказала мне альтернативу к проведению остатка лета.
- Паш, Виктор предлагает тебе поехать с ним на раскопки в качестве художника. Может, это и неплохо. А в Питер мы с тобой следующим летом съездим. Меня все равно на месяц не отпустят.
- Павел! Руководителю раскопов позарез нужен художник и фотограф для иллюстрирования его научной работы! Мне неожиданно пришла в голову верная мысль - ты должен поехать, так как я знаю, что…
- Нет, дядь Вить. У меня летних заданий полно, одних набросков надо двести штук.
- Вот, кстати о твоем рисовании – там и практика будет! И книжку человеку оформишь и природу сногосшибательную порисуешь! А Лиде, матери своей, дай от себя отдохнуть, может приветит какого неплохого мужичка.
- За кого ты меня принимаешь, кого я найду за два месяца? Да еще при сыне такое говоришь! – возмутилась мать.
- Сын твой взрослый уже, должен понимать! Если на стороне беседы вести, то ни один нормальный мужчина всерьез к тебе и не отнесется.
- Ты опять по себе судишь?! - снова завелась мать. – Только тебе двух месяцев на сватовство хватает: раз-два и в дамки - третья тебя уже обставляет!
- А что с ними вошкаться: за косы и туда… - заухмылялся дядька. – Так что, Пашка, дай матери свободу и поехали, проветримся со мной!
- На два месяца? - заинтересовался я перспективой вольной работы на пленере, хотя разговоры про постороннего мужика в нашей квартирке не понравились мне до тошноты.
- Не меньше!
- Больше двух недель не выдержу.
- Еще как выдержишь! Уезжать не захочешь!
Неохотно я смирился с мыслями о поездке, но размышлять было некогда - дядька сразу с места в карьер рванул в кассы за моим билетом и… конечно же, не взял на тот же самолет, которым летел он сам. Но приехал не с пустым руками - с билетами на рейс до Читы через неделю. Оттуда мне предстояло целое путешествие до какого-то загадочного пересадочного пункта Сковородино, а там меня должны были встретить.
Глава 2. В ПУТИ.
Наверное, так неожиданно и спонтанно начинается все самое прекрасное в жизни. Напротив, если готовишься к чему-либо долго и тщательно, то гнетущее несоответствие случившегося и воображаемого часто ведет к разочарованиям.
Я же, настроенный на максимум грядущих трудностей и неудобств и влекомый лишь туманной книжной романтикой, не планировал ничего и поэтому получил сполна тех потрясающих ощущений, что дарит дальневосточная природа, если весь ее воздух пропитан любовью.
Но я опять, опять и опять сбиваюсь. Все же рассказывать хочу постепенно, потому как именно долгая прелюдия рождает чувственный взрыв, а никак не иначе...
Меня увлекла уже сама поездка, в начале которой я знал лишь названия основных необходимых мне точек на карте, тех самых пунктов A, B, C и D, по которым я должен был провести зигзаг своего путешествия.
Мама, провожая меня, плакала, пугаясь моего одинокого путешествия и неведомых опасностей, что меня поджидали. На самом деле понял я, она оплакивала мое уходящее детство, наивность и невинность, потому как сердцем своим чувствовала, что вернусь я к ней другим, не лучше и не хуже, но другим: выросшим и далеким…
К своим девятнадцати годам я был крайне несамостоятелен, сроду не имел пред собой строго обозначенной цели, и потому ни одного стимула, чтобы проявить ту самую самостоятельность. Со всем этим связано, что я впервые отправлялся в поездку один, не в веселом обществе мамы и не в шумной компании одногодок школьников.
Но грусть и иррациональный страх чувствовал я лишь первые мгновения, когда тележка увозила нас, пассажиров ИЛ-86, по полю от громадины здания аэропорта, а уже вторую половину пути я с воодушевлением смотрел на большую железную птицу и чувствовал себя заядлым путешественником, которого ожидают необычные приключения.
Полет до Читы я помню смутно, поскольку он прошел без особых событий. Все мысли мои были прикованы к мольберту или, лучше сказать, этюднику, который вместе с моей спортивной сумкой сейчас летел в багажном отделении где-то под пассажирским салоном, и я боялся, что он ездит там сейчас по багажному отсеку, бьется в алюминиевые стены и под конец раскроется. А все мои палитры и кисти разных размеров никто не полезет искать среди разносортного скарба, и что я буду делать без них в глухой деревне.
Так оно и вышло.
Уже в Чите по вещевому эскалатору я получил свою сумку и раскрытый пустой мольберт: деревянный ящичек с подогнутыми к нему железными ножками. Из-за своей скромности и неспособности ввязываться в склоки с незнакомыми людьми, я не пошел выяснять, почему мой груз не вернулся ко мне в первоначальном виде. Да и чувствовал вину скорее за собой, что не продумал до конца все нюансы путешествия и не завязал свое добро покрепче веревками.
Я закрыл простенький металлический замочек на мольберте и весь в расстроенных чувствах, расспрашивая дорогу у встреченных людей, поплелся на читинский вокзал с целью купить билеты на поезд «Чита-Сковородино», если таковой существует, или же на любой другой проходящий.
Сковородино – очередной пункт моего так неважно начавшегося путешествия, большая перевалочная станция, рассылающая от себя паутину дорог по небольшим приамурским городкам. К удивлению человека не очень-то разбирающегося в географии, Сковородино являлось городом, хотя и носило настолько деревенское имя. Благодаря моей несчастливой звезде, все поезда уже ушли, и ближайший подходящий по направлению состав планировался только в двенадцать ночи, что было крайне неудобно, учитывая что сейчас был час дня.
Но делать было нечего, я купил билеты, сдал в камеру хранения неудобный и громоздкий багаж и с тайной надеждой приобрести кисти (благо был будний день!) отправился в город в поисках подходящего магазина.
Чита мне не понравилась. Летний город бы однообразно серый, даже по центральным улицам вереницей шли типичные постройки, сливаясь в монолитную китайскую стену, невыразительные вывески с поблекшими красками не привлекали внимания. Я бы не нашел ни одного канцелярского магазина, если бы не прохожие, что указывали мне путь. Колонковые кисти я разыскал лишь в третьем из них, исколесив полгорода. Там же приобрел две школьных палитры, за неимением лучшего был рад и им. Оставшиеся полдня я просидел на вокзале, не смыкая глаз: я зачем-то забрал вещи из камеры хранения и теперь пристально охранял их, потому как разного рода личности – от зачуханного вида пьяниц до хитро сверкающих глубоко посаженными глазками вокзальных воришек, а то и вовсе цыганок - шныряли мимо меня, определив во мне особенного простачка. Когда я уже был полностью вымотан бесцельным времяпрепровождением, часы стали приближаться к полночи, и по громкоговорителю объявили прибытие моего поезда. Путь, на котором он стоял, дважды был произнесен настолько невнятно, что, подхватив свою немаленькую сумку и остальные вещи, я в панике отправился разыскивать свой состав.
Поезд был проходящий, стоять должен был недолго, поэтому, выспросив у заспанной проводницы «точно ли он через Сковородино?», я в спешке заскочил в свой вагон и долго потом про себя возмущался тем, что состав и не собирался трогаться, а еще пятнадцать минут чего-то ждал.
Когда пол пробило нервным тремором, заскрежетали все железные части и электровоз сдвинул свои вагоны с места, я уже более успокоено сел на боковое место в своем плацкарте и с удивлением посмотрел на спящего на верхней полке солдата: он спал, раскинув руки, без рубашки и майки прямо на голом матрасе.
Недовольная проводница проследила за моим взглядом и сказала: «Постельного белья нет».
Да, понятно, это вам не «Сибиряк», на котором присутствует хоть какой-то сервис… Но без белья…
Я, не глядя на толстую проводницу, мрачно развернул имеющийся матрас, выложил во главу подушку. Подумав немного, вытащил из сумки положенное мамой полотенце, расстелил его на подушке и лег.
Не успел я расслабиться и подумать о чем-либо хорошем, как прямо на меня упал таракан.
Как я не закричал, до сих пор сам удивляюсь.
У нас с мамой этих тварей не водилось никогда, против каждого забредшего насекомого мы устраивали самую настоящую газовую войну, и они обходили нашу квартиру далеко, предпочитая обитать у менее брезгливых людей.
Сейчас же я вскочил, сбросив его рукой, сел на постели со стучащим сердцем и раздумывал, как мне жить дальше.
Мое место было самое крайнее к большому черному титану, в котором проводники кипятят чай, и поэтому наискосок за всеми моими телодвижениями из своего купе наблюдала толстая проводница. В итоге она вздохнула и принесла мне стопку белого влажного белья. Я сказал спасибо и, разворачивая его, удивился: на уголках спального набора вместо положенных штампов о принадлежности белья железнодорожной службе красовались вышитые разноцветными нитками сложные узоры. Что за белье выдала мне сердобольная проводница, осталось для меня загадкой. Но то, что оно было чистое, говорили хотя бы его несомненная белизна и характерная влажность. Я расплатился с благодетельницей, скинул джинсы и нырнул под простыни. Растянувшись под их приятной прохладой, я уже весело подумал, что меня ожидает в деревне, если я боюсь даже таких безобидных насекомых…
Последние мысли до того, как я погрузился в сон, касались солдата, которому повезло не так сильно, как мне, и который покоился на грязном и сальном матрасе. Я отлично видел спящего наискосок - его полка была верхней в основной части отсека, где спали четыре человека, и рука парня свешивалась как раз над столиком, заставленном бутылками с газировкой... Голова солдатика мерно покачивалась в такт колесам, из горла вырывался негромкий храп, а тело его было на удивление хорошо: загорелый накачанный торс плавно переходил во впалый живот, на нем ниже пупка под ремень брюк спускалась пружинистая дорожка рыжеватых волос.
…Я был (и остался далее в нелегкой своей жизни) нетрадиционен по своей ориентации. Сколько бы я не пытался доказать себе противоположное, но к приближающимся двадцати годам уже, наверное, нужно было смириться и воспринимать себя вполне полноценно в этом качестве.
В те года подобные наклонности категорично считались неправильными. Если сейчас, по прошествии многих лет я наблюдаю тенденцию к легализации гомосексуальных отношений, к популяризации и даже к моде в богемных кругах к такого рода связям, то в девяностые годы уходящего века они несомненно пресекались.
Что отличало меня от других, я понял давно. Тогда, когда в мальчишеских потасовках, в физкультурных раздевалках, в душах перед бассейнами у меня стал вставать член на случайные прикосновения мужских и пацанских тел, да и на сам их вид. Тогда, когда по ночам ко мне начали являться именно мужественные и весьма эротичные образы. И тогда, когда я попробовал заняться сексом с Галкой, и у меня даже получилось – принятый алкоголь, нахлынувшие гормоны и оказавшееся столь доступным теплое тело помогли мне завершить момент любви, не дав опозориться и начать что-либо объяснять. Но на трезвую голову оценивая свои эмоции, я могу твердо сказать, что женщины меня не возбуждают, а в какие-то моменты чувства граничат с отвращением.
Чего я Галке, конечно, не сказал.
Но мы расстались, потому как поддерживать отношения я не захотел, сославшись на загруженность уроками на последнем году учебы в школе. Первый опыт долго хранился в моей памяти, как несомненное доказательство моей бисексуальности, но за неимением ярких чувственных моментов в себе постепенно забылся…
Искать партнеров в те годы не было ни малейшей возможности для меня, тихого и скромного по своей натуре парня. Да я не собирался форсировать события. С меня хватило и истории моего детства, когда моя леворукость была у нашей первой школьной учительницы самым большим бревном в глазу, и она поставила перед собой четкую коммунистическую цель отучить меня навсегда от подобной «ненормальности»…
И все же, думал я с досадой, то ли в глазах у меня отражались необыкновенные чувства, то ли манеры выдавали соответствующую томность, но парни частенько вычисляли, что я не их породы. Бывало я ловил на себе насмешливые, любопытные, обвиняющие взгляды, но ни один человек не пытался навесить на меня нелицеприятный ярлык вслух, потому как Пашка Волошин был незлобливым, мягким и весьма нужным всем человеком в плане списывания контрольных, конспектов или «выручи деньгами до маминой зарплаты…»
Так что, если не считать моего случая по пьяни с подругой, я был невинен, но полон оптимизма и тщательно скрываемых горячих желаний.
Обо всем я думал, уже засыпая, под мерный стук колес, который влек меня к приключениям, в том числе и такого плана, что я и не подозревал…