"Аннушка" -это продолжение "Студенток", как и "Матрона"
Лето, когда Аня, окончив институт, поехала работать по направлению, было теплым и дождливым. Дожди чаще всего шли по ночам; небесная вода тихонько опускалась на землю, тихонько стучала по оконным стеклам, тихонько пела свою ласковую песню. От постоянной влаги зеленая листва не спешила желтеть; отяжелевшая и окрепшая, она сонно, по-доброму смотрела на человеческую суету, на вечный непонятный ей бег за бесконечными желаниями.
Анна не хотела ехать работать по направлению. От этого нежелания глаза у неё были всегда "на мокром месте" Хотя она все понимала - понимала, что обязана отработать свое бесплатное обучение, что так положено, хочешь ты этого или не хочешь – никого это не волнует. Понимала, что не в силах что-то изменить. От слова «обязана», Аня еще больше расстраивалась.
Ночью она, вытирая незаметно слезы, ехала в общем вагоне пассажирского поезда. Все места были заняты; люди сидели на нижних полках, вплотную прижавшись, друг к другу. Некоторые уселись на чемоданах, те же, кому скоро выходить, стояли в тамбуре. Аня устроилась в углу на боковой полке. В спину из окна сильно дуло. Она, пытаясь согреться, надела пальто, укутала горло шарфом и спрятала ладошки в рукава, но все было бесполезно. Холодный воздух бесконечно остужал плечи и затылок, а колеса отбивали удручающий ритм: «Зря ты едешь, зря ты едешь…». Аня, чувствуя, что от этой поездки может серьезно заболеть, достала из дорожной сумки домашнее вино, пошла в туалет и выпила прямо из горлышка. Озноб прекратился, исчез страх непредсказуемости и желание куда-то запрятался. «Все нормально, все нормально» - теперь утешали колеса, ударяясь о стыки рельс.
В вагон вошла крепкая, высокая бабуля. И, как будто ее ожидая, сразу освободилось место на нижней полке. Бабусины вещи в виде больших плотных мешков внесли молодые парни. Она их расцеловала, перекрестила и громко всем сообщила, что едет к среднему сыну, что гостила у старшого, и что приняли ее там очень хорошо. Бабуля смотрела на всех таким взглядом, как будто всю жизнь ждала этой минуты, этих людей вокруг, и вот, наконец, это случилось. Она достала большой пирог, и, аккуратно разломив, положила на полотенце: «Ешьте, ешьте, милаи, не побрезгуйте, сама пекла». Бабуля рассказывала, какая у нее большая семья, почему уезжает и, раздавая всем по кусочку, внезапно закончила: «И не знаю, чего мы исть будем, вон, сколько народу в поезде, а в поле никого. А сейчас само время». Немного помолчав, посмотрев на всех виноватыми глазами, добавила: «Чой-то не то делатся, а… ».
На следующей остановке в вагон ввалилась целая компания. Судя по их багажу, ехать им было недолго. Компания вошла шумно, подразнивая друг друга. Женщины кое-как уселись, а сопровождающие их мужчины остались стоять в проходе. Когда поезд тронулся, все замолкли, и в этой тишине один из них обратился к молодой женщине, возле которой стоял. Он вспоминал о какой-то давней с ней встрече; помнит ли она это? Да? И он все помнит. Он говорил, что это были самые счастливые минуты его жизни, и что он вот так бы вечно смотрел и смотрел на нее. «Он на глазах у всех признается ей в любви», - удивилась Аннушка. Все, кроме молодой женщины, вскоре вышли. Она же побледнела, глаза затосковали слезами. Его слова, наверно, для нее были неожиданностью.
* * *
Аннушка приехала, когда начало рассветать. Сонный, умытый дождем городок встретил ее тишиной и прохладой. Пустые улицы, казалось, не принадлежали людям. Казалось, они жили своей самостоятельной жизнью. Город отдыхал от человеческой суеты, он ждал ее приезда и повел её по самым красивым местам. Аня любила бродить по незнакомым городам. За время учебы в институте, она по студенческому льготному билету успела побывать в Таллине, Риге, Мурманске.
В Таллине она целый день бродила по удивительно чистым узким улочкам, пила крепкий кофе с бутербродом и с огромной жадностью рассматривала все вокруг. Ее удивляло обилие маленьких кафетерий, их домашний уют. В России этого не было. Там были дешевые рабочие столовые, с тремя обеденными вариантами, и тяжелые рестораны с накрахмаленными скатертями. Прибалтийский порядок жизни, культура поведения, культура общения, все вызывало легкую зависть. Интересно, - думала она, - это на самом деле уважение к личности, или воспитанное лицемерие? Ее изумляло, что никто не кричит и не бранится, и на улице не было пьяных мужчин, и в магазинах было удивительное изобилие. Переночевав, в самой дешевой гостинице, утром она улетела назад.
Она не жалела денег на поездки туда, где еще ни разу не была и готова была отказаться от любой покупки ради новых ощущений чужой незнакомой жизни, незнакомых людей, незнакомого духа, ради знакомства с чужой культурой. В незнакомом городе, как в лесу, с каждым поворотом открывалось что-то неожиданное, радостно-приятное. В незнакомых городах Аня чувствовала себя сказочной невидимкой, которая впитывает в себя и нежный куст, и строгий камень, и женственный изгиб тропинки в парке. И все это принадлежало ей, и все это приносило огромную радость.
В Риге она впервые услышала орган! Неведомый ей мир открылся! Звучала «боль и торжество». Просили звуки о прощенье. И в звуках ей открылись неведомые раньше чувства, мысли. И сила звука была сильнее слова. Душою Анюта впервые увидела прошедшие века и задохнулась! Там было все!
В Риге ей впервые понравился мужчина. Сергей, моряк из Ленинграда, когда в кафе ее увидел, сразу подошел и так развеселил! Они весь день вдвоем по городу бродили. Он пиво покупал, от пива жизнь казалось ее смешнее, а вечером они вдвоем вернулись в Ленинград. Когда летели в самолете, ей приснился сон! Она была одета в удивительно сказочный наряд! И никто ее, такую красивую не видел. Она была одна. Смотрела на себя в зеркало и собою восхищалась. Все омрачила мысль: « Вся эта красота не пригодится в жизни».
Когда самолет приземлился, Сергей предложил переночевать у него. Аня согласилась. Они сидели в маленькой комнате, пили вино и смотрели фотографии. Сергей рассказывал о далеких странах, а его огромный яркий попугай в клетке, постоянно перебивая, повторял: «Привет! Привет! Как трудно в клетке жить! Чего сидите? Дармоеды». За весь вечер Сергей даже не прикоснулся к Ане. Только уходя, набросив на клетку с попугаем темное покрывало, бережно ее поцеловал. Утром Сергей провожал Анюту на вокзал совсем другим человеком, молчаливым и чем-то удрученным. Аня ничего не понимала; она хотела продолжения его теплых слов, продолжения вчерашних отношений, а он остыл, иль наигрался, а, может, «цепи долга» дали себя знать.
В Мурманск она полетела, когда училась на последнем курсе института. Когда она влюбилась так, что позабыла про учебу, про скромность, про какую-то девственность. Она просто «потеряла голову». Быть с ним, и ждать этой минуты, и каждым дыханием, сидя в кабинете, чувствовать, как он свободной, легкой походкой входит в институт, подымается по лестнице, летит по коридору, все ближе, ближе… Он никогда не назначал время встреч. Все их свидания Аннушка предчувствовала заранее.
Войдя в кабинет, он закрывал дверь ножкою от стула и сразу начинал ее целовать. Она так его возбуждала, что, просто целуя и обнимая ее, у него начиналась эрекция.
Он преподавал в институте и был женат. Анна об этом не думала, пока однажды не увидела его с женой. Они вдвоем шли по противоположной стороне улицы. Они смеялись и были единым целым в каком-то своем разговоре. И надо же было судьбе показать их, возможно, в редкие минуты особого душевного единения! Анюта, никому ничего не сказав, пришла в общежитие, собрала вещи и уехала на автобусе в Ленинград. Приехав в аэропорт, спросила, куда есть билеты. В Мурманск, так в Мурманск. И улетела. В ночном городе, бродя по снежным улицам, она училась дышать без него, училась жить без любви. Все, как у всех. Тогда, в зимнем Мурманске, она дала себе слово, никогда не любить муж-чин.
* * *
Аня вышла к набережной. Вдоль мощеной булыжником дороги стояли старые, дореволюционные дома. Она села на скамейку. Вода мирно плескалась у ног. Августовское тихое утро, своею мокрою листвой, своим безлюдьем, утешало ее. «Все будет хорошо, не переживай, все приходит и уходит…» - плескалась у ног вода. Анюта улыбнулась. Как все мирно. Дай Бог, и дальше, эти три года так же мирно пролетят. Она достала домашнее печенье; бабушка пекла его в печке. Анюта, вспомнив это, хотела зареветь. Она всю жизнь купалась в любви родных людей! А теперь ей нужно научиться жить с «чужими» и самой справиться со всем, что ее ждет. «Все люди как-то ладят с жизнью, а ты что, хуже?» - так папа говорил перед отъездом. «Что же! Всего три года! Почти как в армии! Справлюсь» - укрепилась духом Анюта и быстро перекусив, встала со скамейки. Нужно искать исполком, а он, скорее всего, находится где-нибудь в центре города.
Аннушка, расправив плечи, уверенно пошла по городу. Она – учительница. Она любит свой предмет и должна научить этому своих учеников. Вот и вся программа жизни. Справлюсь.
К девяти часам утра Аня была в кабинете у заведующей гороно. Пока та, знакомилась с документами, Анюта с любопытством разглядывала большие папки на стеллажах. На корешке одной из них была надпись «Борьба с пьянством». Аннушку это одновременно и развеселило, и огорчило. На все в стране есть папки, и вся человеческая жизнь меркнет перед этими мертвыми папками отчетности. Интересно, как эта хрупкая женщина борется с пьянством? Конечно, можно приглашать, предупреждать, угрожать. Можно составлять постоянные отчеты о проделанной работе, но мало, что изменится. Пьяная кровь, как инфекция уничтожает человеческий ум, память, силу и просто здоровое отношение к жизни, и, возможно, сможет стереть с лица земли целую нацию. Пьяная кровь несет в себе безумие, и многие пожинают этот плод. Аня вспомнила, как на втором курсе ее однокурсница Матрона решила в ресторане взять интервью у незнакомых людей на тему «Почему вы любите выпить?» Они с Еленой пришли в ресторан и, когда публика разогрелась, подходили к уже далеко не трезвым людям и, немного лукавя, (якобы это тема их диссертации), выспрашивали, что побуждает людей к выпивке. Толком никто ответить не мог. Только один, глядя на Елену, предложил продолжить этот разговор у него дома, но та ответила, что там им будет не до этого.
* * *
Анюту поселили в однокомнатную квартиру к одинокой женщине, которая должна была скоро уехать, а квартиру оставить ей. Прощаясь, женщина просила никого не слушать и из квартиры ни в коем случае не выезжать, и никаким обещаниям не верить. Но сразу после ее отъезда к ней пришли из исполкома с уговорами: «Пожалуйста, всего один месяц, поживите в общежитии. Старушка, инвалид войны, давно стоит на очереди, ей уже пять лет обещали квартиру. Пожалуйста, поймите и пожалейте ее. Через месяц – два мы подыщем вам не хуже этой». Она поверила, переехала в общежитие и в тот же час пожалела - столько тараканов за всю свою жизнь Анюта не видела ни разу. Тараканы жили везде: за шкафом, в матрасе, под подушкой, за шторами, под обоями. Рыжие и темные, маленькие и огромные – они были неистребимы. Впрочем, сами тараканы старались ее не тревожить. Они, как угорелые, разбегались при обнаружении их жилища. Ложась спать, Аннушка вплоть до матраса все вытряхивала. Она терпела, надеясь скоро переехать, но спустя два месяца квартиру ей не дали. Аня ждала, ей обещали, обещали, … лгали. Позже, когда Анюта рассказывала о тараканах, одна из преподавателей сухо заметила, что нельзя быть такой наивной, что она сама во всем виновата; ее просили, не выезжать из квартиры, теперь там живет другой молодой специалист.
Анюта смутно понимала, что вокруг плетутся дела нечестивые. Честь – эту роскошь жизни, далеко не все могли себе позволить и, понимая это, она прощала, но смотреть в глаза лгущим людям не могла, там торжествовала пугающая безжалостная сила.
Воспитанная, начитанная Анюта была далека от постоянной возни за личное материальное благополучие. Вначале своей работы она даже стеснялась узнать, сколько ей должны точно заплатить, стеснялась говорить о деньгах. Она была наделена редким ощущением счастья – и ее счастье, не зависело от политической системы, от благосклонного отношения вышестоящего начальства, от всей этой мирской возни. Аннушка любила уединение, была верна единству с тишиной и своему внутреннему голосу, который каким-то образом питался-насыщался этой тишиной. Аня уже не могла жить без общения с книгой, без дыхания чужого слова, чужой мысли. Ее счастливое восприятие жизни не всегда было понятно другими; оно по-своему было опасно для окружающих. Это – ее уединение в собственный мир счастливой безмятежности, в мир начитанных иллюзий - все это ломало связь понятных человеческих взаимоотношений. Ей хорошо, видите ли! А другим каково! А ответственность перед обществом! Окружающие люди смутно чувствовали в улыбке Анюты какую-то угрозу для себя, даже не угрозу, а раздражение на ее вечное неумение быстро сообразить свою выгоду, на равнодушие к собственной выгоде. А Аня давно смирилась с собственной нерасторопностью; еще школьницей, входя в столовую, она с удивлением смотрела, как быстро перед ней расхватывались самые хорошие кусочки жаркого, самые большие яблоки, «самое – самое» всегда доставалось другим. Ну, да и Бог с ними.
* * *
На работе Аннушка вежливо «уходила» от контактов с коллегами, ее не интересовало, «кто во что одет» или «кем работают родители учеников». Все преподаватели думали, что, отработав, как положено три года, она сразу уедет. Единственно, с кем она немного сблизилась, был учитель по биологии. Стройный и очень яркий мужчина, одетый всегда в строгий темный костюм и белоснежную рубашку Владимир Павлович был очень принципиален в оценках знаний своих учеников. Чего греха таить, во все времена оценка любых знаний – дело глубоко индивидуальное. Он же никогда не ставил «три», если ученик знал на «два». Эта, его принципиальность вызывала в педагогическом коллективе стойкую оппозицию. Мол, как можно ставить «два», если его родители не «просыхают» от пьянства, или - «Не может он этого понять! Ну, не дано ему это, и все тут».
Владимир Павлович мог долго оставаться после уроков в классе, предлагая двоечникам выучить тему и исправить оценку. Пятерок и четверок он не жалел, если ученик старался. Но не все же преподаватели могут вот так, после уроков оставаться в школе! У всех дома дела, семья. Педагогическая оппозиция стойко придерживалась мнения, что существует урок, на котором ученик обязан усвоить тему, и существует домашнее задание, где ученик обязан закрепить данную тему. И не надо все это смешивать. Но Владимир Павлович ни с кем и не спорил. Он продолжал оставаться после уроков, и так же он продолжал с учениками в школьном приусадебном участке выращивать саженцы кустарника, которые после рассаживали вдоль тротуаров по всему городу. Он пытался требовать от власти, чтобы их стригли каждый год. Но где взять денег – он не подумал.
* * *
Однажды Владимир Павлович пригласил Аннушку к себе домой. Он жил один в дореволюционном купеческом доме, в маленькой двухкомнатной квартире. Его мама умерла в прошлом году, и вся мебель осталась ее - старая, самодельная. Володя купил красного вина, красиво накрыл стол и весь вечер, шутя, рассказывал о своей одинокой жизни, об учениках, о народном театре, куда он ходил уже второй год. Когда открыли вторую бутылку, Володя, немного побледнев, стал неожиданно серьезен. Он признался, что Анна ему очень нравится, но перед ней он должен быть бесконечно честным, иначе он не может. Он вышел из комнаты, а когда вернулся, принес большую шкатулку ручной работы, украшенную драгоценными камнями. Анна ни разу в жизни не видела предметов роскоши. А тут! Он осторожно крышку приоткрыл, - там целый клад! Золотые монеты, цепочки, камни. Все это завораживающе сверкало, меняло цвет, переливалось. Володя рассказал, что он из семьи староверов, что все это ему не принадлежит, что он обязан это сохранить. «Отдай все государству, в музей отдай,… тебе не страшно с этим жить?» - Анюта сразу протрезвела. «Там половину разворуют на нечестивые дела; неужели ты не понимаешь, в какой стране живешь? - Володя нервно теребил салфетку - Сейчас никто самостоятельно не мыслит, сейчас мы все трусливые рабы. Такое впечатление, будто в стране никто и ничего не понимает без инструкций сверху. Все смотрят преданно на вышестоящее начальство, что оно скажет, то и будет. Все люди мыслить не хотят, да и зачем! Тебя и не услышат! А если и услышат – запекут».
Анюта испугалась. Она не сомневалась в том, что власть обязана заботиться о людях, что это их работа, иначе быть не может! Зачем тогда и жить! О том, что власть не о стране радеет, а о своем удобном месте в ней – она не допускала мысли. Воспитана в семье интеллигентной, на лучших книгах, на прекрасных фильмах, - Анюта впервые в жизни столкнулась с хорошим человеком, который нес в себе другое знание о России. И это было тяжело и непонятно. Володя, глядя на нее, все понял. На следующий год он внезапно ушел из школы и сразу поступил в медицинский институт. Никто и не вспомнил о том, что город был украшен его трудом.
* * *
В общежитии Аннушку поселили вместе с Татьяной. Вдвоем они занимали большую комнату, двадцать четыре квадратных метров. Их кровати стояли параллельно вдоль стен, рядом тумбочки. Посередине комнаты расположился большой, круглый стол, накрытый клеенкой, вокруг, несколько стульев. Слева от входа, огромный, скрипучий, старый шкаф с тараканами, а справа, в углу, вместился стол с электрической плиткой. Татьяна, пухленькая, с чудесно нежно-розовой кожей, огромными синими глазами – была красавицей. Она это знала и была уверенна, что с такой внешностью, она просто обязана быть счастливой. Татьяна недавно развелась, и теперь к ней часто завещались гости. Она шутила - «нахваталась женихов, как клопов».
Татьяна работала продавцом в продовольственном магазине и всегда приносила уцененные продукты. Однажды она и Ане предложила купить продукты дешевле, чем в магазине, но та отказалась. Где хранить? И так весь подоконник завален пакетами. Холодильника не было, тараканы угрожающе размножались, Аня же любила простые супчики из пакета, бутерброды и черный кофе.
К Татьяне часто приходили ее многочисленные знакомые, они весело выпивали, закусывали и до глубокой ночи играли в карты за круглым столом. Аннушка, не высыпаясь, приходила утром в школу раздраженной. На выходные она всегда старалась уехать домой. Однажды, вернувшись, она не нашла своего праздничного платья и любимого газового шарфа. Татьяна, выслушав, ответила, что и у нее пропали кое-какие украшения, и она знает, кто это сделал. «Будем писать заявление в милицию, каждый свое. Садись, эту стерву нужно проучить! Не волнуйся, все вернет».
Татьяна заявления отнесла в милицию, и вскоре к ним пришел следователь, высокий, спортивного сложения молодой человек. Он еще раз проверил показания и попросил по повестке прийти в милицию. «А если я не приду?» - удивилась Анюта, - «Вас приведут» - равнодушно прозвучал ответ. Этот ответ они вспоминали всю жизнь! Аннушка, конечно, пришла в милицию. Следователь угостил ее крепким, хорошим кофе, много шутил и предупредил, что, возможно, придется еще раз встретиться для выяснения некоторых подробностей. «За подробностями» он уже сам приходил к ней в общежитие.
* * *
Максим, так звали следователя, третий год работал по направлению. Его жена, не выдержав скучной жизни в провинции, вернулась к родителям в Ленинград, и одинокий Максим почти влюбился в худенькую, интеллигентную Аннушку. Больше всего его покорило ее равнодушие к нему; ее взгляд одинаково спокойно проплывал по всему, что встречалось на пути. И когда он подымал ее вместе со стулом и кружил по комнате, и когда целовал ее густые светлые волосы, и когда впервые они стали близки - ее глаза не изменились. Ему захотелось сломать это равнодушие. Но Аннушка твердо решила не доверяться мечтам, не то, чтобы не верить, нет. Не доверять кому-то она не могла, просто она решила все воспринимать, как временное явление. Да, пусть она нравится, и пусть ей кто-то нравится,… пусть. Притом, присем, она не должна себя настраивать на какое-то продолжение, так как его, возможно, и не будет. Аннушка твердо решила никогда не обольщать себя мечтами, она боялась повторения темного Мурманска в своей душе.
С Максимом они встречались каждый вечер. Украденные вещи Ане вернули, но носить их она уже не смогла. Между тем, жена Максима поставила ему ультиматум – или живем вместе с родителями в Ленинграде, или развод. Аннушка, выслушав все это, тихо сказала: «Решай сам, съезди к ней, там все поймешь». Максим уехал, а когда вернулся, Аня переехала к нему в двухкомнатную квартиру. Через год они расписались.
Они жили дружно, много работали и виделись только вечерами и по выходным. Недопонимание между ними возникало лишь по одной причине; Максим с удовольствием ходил в гости и приглашал гостей к себе, а Анюта, уставая на работе, любила отдохнуть в одиночестве. Эта разница усилилась, когда Аня забеременела. При гостях она старалась скрыть свое раздражение, но, оставаясь наедине, упрекала его до крика, до слез. Анюта ждала ребенка, как единственную настоящую любовь; она развесила на стенах репродукции картин, включала по вечерам любимую музыку, и, поглаживая растущий живот, рассказывала ребенку обо всем. Максима это одновременно и радовало и раздражало. Он вырос в простой деревенской семье, где к детям относились без трепета, относились как к естественной жизненной необходимости. Он был старшим и хорошо знал все далеко не романтические заботы о детях.
В ту ночь, когда начались схватки, он отвез Анюту в роддом и остался ждать в коридоре. К утру родилась девочка, она родилась мертвой. А накануне Аннушке приснился сон: пассажирский длинный поезд везет на небо детишек, которым не суждено жить на земле - желанных и нежданных, кротких и удивленных. Их глаза, такие грустные, улетая, смотрели из окон на землю. Она никогда и ни с кем не поделилась своим горем, она не могла сама до конца понять – почему это с ней произошло, она боялась говорить и думать о смерти своего ребенка. Она все больше и больше отдавала себя работе.
* * *
В школе Анна Ивановна, так теперь ее именовали ученики, никогда не считала себя умнее других, или в чем-то способнее. Она плохо запоминала тексты, по рассеянности и сама иногда делала ошибки. Аннушка, не смотря на свои «далеко за двадцать», в душе оставалась ребенком, она не могла понять, как можно вначале учить наизусть слова, которые назывались «правилом», а затем, это правило подставлять к тексту. Анюта считала, что нужно накопить в сознании ребенка определенный текстовой запас, и к этому запасу уже применять правило. Нужно больше учить наизусть, думала она, (так думали многие), и тогда правила станут понятными. Анюта блуждала в поисках собственной методики, ища что-то близкое самой себе. Ей хотелось преподавать в форме игры, и она придумывала свою методику, методику игровых упражнений. Она любила только своих учеников и с огромным нежеланием замещала уроки в других классах. Замена для нее была пыткой. Ученики из других классов плохо подчинялись всему малознакомому, непривычному. Для подчинения нужна была строгость, а иногда и страх. Но, глядя на Аннушку никто и никогда не испытывал никакого страха.
Конфликты с начальством начались, когда она начала доказывать коллегам преимущества своей методики. Это уже была наглость. Над методикой преподавания работали люди, которые по образованию были намного выше ее. Возможно, некоторые из них никогда и не работали в школе, но за свой труд они получали звания, положение, деньги. А тут! Только институт окончила и что себе позволяет. За это нужно наказывать, и в этом все были солидарны. Началась проверка планов, журналов, конспектов. Вся страна в этот день знакомила учеников с деепричастным оборотом, и, будьте добры, не нарушайте этот порядок. Пришли новые методические разработки и, будьте добры, применяйте их на своих уроках. И не своевольничать! Не сметь!
Но Аня сердцем чувствовала, что ее «придумывания» были для учеников интереснее всех тех мертвых разработок, навязываемых сверху. Она все время задавала им сочинять и вначале не акцентировала детское внимание на текстовые ошибки; она исправляла ошибки, но не снижала оценку. Ученики втягивались в эту игру, желая постоянно переносить на бумагу окружающую их действительность и отношение к этой действительности. А для нее это было главным в обучении. «Раз были мысли, которые хотелось высказать, значит должны найтись и силы, нужные для рождения слова, значит должно появиться желание проверить каждое слово; это так же естественно, как грудная клетка расширяется при дыхании», - думала Аннушка.
Стали ли ее ученики более грамотными по сравнению с другими? Наверно, нет. Она и сама это понимала, но ее ученики, как бы играя на уроках: проверяя тетради своих одноклассников, описывая, пусть с ошибками, своих родных, друзей, домашнюю обстановку - приближались, как казалось Аннушке, к первым ступенькам творчества. А, соприкоснувшись с творчеством, человек сможет глубже понять и оценить любую личность, любое чужое творчество. Так думала Аннушка. Она и сама искренне принимала любое мнение, пусть даже совершенно чуждое ей. Она верила всему и всем и не думала, что человек, возможно, лжет. А, если и думала - все равно выслушивала все спокойно, понимая, что доказать неправедность слов почти невозможно. Позже, перешагнув определенную границу возраста, Анна Ивановна стала беречь свое собственное время от пустой болтовни, но не потому, что ей было неинтересно чужое мнение, чужие мысли, нет! Она просто устала от повторений. Эти повторения, стали невыносимы; от них хотелось выключить телевизор, хотелось скрыться от вечно жалующихся на жизнь слов, еще больше хотелось одиночества.
Тогда от серьезных неприятностей Анюту спас директор школы. Он, увидев ее удивительную доверчивую наивность во всем, пригласил в кабинет и очень строго потребовал вести записи в журнал без всяких отклонений от программы. Пусть на уроках будет, как будет, но документы должны быть оформлены безукоризненно, это скажет любая комиссия. Директор, Иван Филиппович – добрый и умный человек небольшого роста, очень подвижный, (его никогда нельзя было застать в кабинете), не вмешивался в женский мир бесконечных выяснений. Он - потомственный учитель, чутко улавливал грань вежливой строгости и немой благосклонности, и Аннушку он взял под свое невидимое покровительство, тем самым, разрешил ей продолжать свои «чудачества».
Учителя в те времена выполняли огромную внешкольную нагрузку - осенью они обязаны были ездить с учениками в колхоз (за это им по низкой цене продавали картофель), весной обходили положенный район для уточнения списка первоклассников, затем поздравление ветеранов, конкурсы художественной самодеятельности и многое другое, не входящее в заработанную плату. Некоторые из учителей протестовали. Одна из «протестующих» заявила во всеуслышание, что она не поедет убирать картофель, что она готова сама заплатить те несчастные копейки колхозу, но работать там не будет; не для того она окончила институт. В ее спокойном протесте было столько уверенности, что все подумали, что за ней стоит какое-то влиятельное лицо - «крыша», а «крышу» боялись всегда. Ее оставили в покое. Ну, не поехала, ну и ладно, зимой будет покупать эту же картошку по более высокой цене, себе же хуже.
* * *
Аннушку никогда не волновали мелочи быта. Она любила книги и даже занимаясь домашними делами, она всегда мысленно разговаривала сама с собою, спорила с авторами, сравнивала жизненные ситуации. И еда от ее размышлений была переварена, уборка затягивалась на неделю, а замоченное белье часто напоминало о себе своим запахом.
Хозяйствовать по дому она не умела. Этому мешало все: ученики, вечная проверка тетрадей и, особенно, мысли о прочитанном. Начиная варить суп, Анна забывала, солила ли она его, забывала, сколько времени прошло с тех пор, как он закипел. Она сердилась на себя, хотела стать другой, хорошей хозяйкой, но все эти мысли быстро исчезали, когда она брала в руки книгу.
Читая, Аннушку иногда удивляла авторская смелость описывать уже прожитую жизнь людей известных. Вот так, мол, он думал, вот так он чувствовал. И откуда у автора такая уверенность! А вдруг в его жизни все было не так! Любая неосторожная мысль может легко исказить истинность прошлого, истинность любой человеческой жизни. «Человек смотрит с того света на сказителя оценки его жизни и, возмущаясь, темной силой, мстит. Месть с того света! Это мои бредни» - думала она, рано утром спеша на работу.
Но эти - ее фантазии, ее мечты – они, как пища – продлевали жизнь. Хотя сама Анюта прекрасно понимала, что живет в вымышленном мире, в мире собственных иллюзий, но ее, возможно выдуманный, а, возможно, и единственно реальный для нее мир, единственно необходимый, и без него она бы просто не смогла дышать. Мысли писателей, она буквально впитала в себя, она была их продолжением.
Ее мало кто понимал, да и сама Аннушка многого в себе не понимала. Но она чувствовала, что люди относятся к ней как-то особенно, с какой-то жалостью, как с убогой. Но скажи ей – хочешь ли ты стать, как все, хочешь ли ты измениться? Нет! Она и близко не подпускала этой мысли. Было в ней внутреннее достоинство верности себе. Да, иногда, как и всех ее мучили сомнения, а то ли я делаю, а так ли я думаю, эти мысли и огорчали, и пугали но, - «и волос не упадет с головы человеческой…» - она принимала, как собственное спасение.
* * *
Через два года у них родился мальчик Александр. Анна не могла им надышаться. Каждую минуту своей жизни она думала о сыне. И сам воздух с ним был сладостен, и не было еще на свете таких миниатюрных пальчиков, такой сладкой попки,… а какие у него умненькие глазки!
Как она любила оставаться наедине с сыном! Она укладывала его в кроватку, брала любую книгу и, не углубляясь в содержание, просто смотрела на страницы, охраняя эти минуты покоя. Конечно, подрастая, Сашенька, понял ее всепрощающую любовь. Он часто доводил ее до крика, до слез. Однажды, разозлившись, он ей крикнул: «Что б ты издохла!» Аннушка в слезах выбежала из квартиры, а когда вернулась, Саша сразу подбежал – «Прости меня!» Она обняла это маленькое, самое родное тельце - «За что простить?». «За то, что б ты издохла». Вечером, она, смеясь, все рассказала мужу.
А Саша, хоть и рос упрямым и независимым, как и многие избалованные любовью дети, оставался внутренне нежным и преданно-незащищенным ребенком. В первом классе, он на уроке от волнения намочил в штаны и, с расширенными от ужаса глазами, не вышел из-за парты, пока Аннушка не принесла ему другую одежду. Это, впрочем, произошло не только с ним. Во втором классе он с другом «умудрился» палкой подпереть дверь в продовольственном магазине, пришлось вызывать милицию. Тогда ему впервые досталось от отца. Максим отхлестал его ремнем, и пока длилась эта экзекуция, Сашка не вымолвил ни слова; бледный, опустив глаза, он только руками закрывался от ударов. Максим считал наказание необходимым, и наказывал-то он «чуть-чуть".
Работая в милиции, он и мысли не мог допустить, о сыне хулигане, но Аннушка, которую и пальцем никто никогда не тронул, которая и слова-то резкого в детстве не слышала – эту экзекуцию пережить не смогла; у нее было такое чувство, что наказали ее. Она заболела.
Эта болезнь подкрадывалась к ней давно; вечерами, часто повышалась температура, но Аннушка не обращала на это внимание. Проглотив аспирин, она с книгой ложилась в кровать, - это было все её лечение. Болезнь прогрессировала. Из-за болезненной слабости Аннушка почувствовала какое-то душевное отупение; и на мужа она смотрела иногда, как на чужого ей человека, и к сыну сердце ее не смягчалось, и книги она читала, чтобы уснуть, и все вокруг было чужое и ненужное. Да, любая боль ломает человека. Причиняя страдание, она меняет привычное отношение к жизни, потихоньку убивает саму жизнь, вызывая мысли,… за что мне все это?
Остеохондроз свалил ее сразу. Боль была так сильна, что никакие таблетки уже не помогали. Аннушка даже спала сидя, опираясь руками на кровать, и, подложив подушку под колени. Ее отвезли в областную больницу, и там она пролежала почти месяц. Позже Максим достал ей путевку в санаторий в Грузию. Лечение помогло.
Через год у них родился второй сын, назвали Владимир. Этот ребенок, как будто понимая, что мама не совсем здорова, что папа постоянно на работе, был очень спокойным. Летом, отдыхая на даче, Анюта с улыбкой наблюдала за ним; если она лежит на животе, и он ляжет на животик, она повернется на правый бок, и он за ней, она ляжет на спину, и он повторяет. Сыновья были разными. Вовка был больше похож на отца, спокойный, молчаливый.
* * *
Перестройка ворвалась в страну, как светлая надежда для многих людей. Все для нее накапливалось долгими годами, и все, конечно, получилось не так как ожидалось. До перестройки в стране воспитывался новый человек, для нового строя, - возможно, это утопия, но кто скажет, что сейчас не время черных утопий! Тогда культивировалось чувство постоянной потребности помочь кому-то, кого-то защитить, это воспитывалось, прививалось, умножалось. А родилось и стало управлять самое грязное и циничное в человеке, это циничное сломало все устои, всю, возможно, кому-то навязанную нравственность. Россия, в который раз, столкнулась сама с собой, и победил - «материализм первичен» - как и учили.
Максим, когда смотрел по телевизору детективы, часто удивлялся; и что это следователи носят в своих портфелях. В жизни все было проще. Он знал - куда идти, кого спросить, и как спросить. Он знал все в своем городке. И ему казалось, что он хорошо понимал людей.
С перестройкой, когда «процесс пошел», (а этот процесс и сам не знал, куда пошел), работы Максиму прибавилась. Старый порядок слабел, этой слабостью сразу воспользовались те, кто и раньше на этом наживался. Преступность резко возросла. И не сразу все поняли свою незащищенность; незащищенность от власти, от соседа, от родственников. К Максиму приходили домой пожилые старушки, пытаясь найти хоть какую-то поддержку, плакали, просили помощи. Да что он мог! Старые законы разрушались, новые еще не создавались, а если и создавались, то не исполнялись. Он смутно понимал, что страна выходит на дорогу, ей самой неизвестную, и волей-неволей все пойдут этой дорогой. Максим все дольше задерживался на работе, все чаще успокаивал себя «рюмочкой-другой», и все чаще раздражался, глядя на свою Аннушку, на ее наивность, доверчивость и, как ему казалось, беспомощность. Анна плохо готовила, не всегда выполняла необходимую, ежедневную работу по дому. За что бы ни взялась – если на ее пути попадалась книга, она тот час забывала обо всем; и оставалось ведро полное воды (она хотела мыть пол), оставалась грязная посуда, даже яичница подгорала.
Сам он любил порядок; два раза в неделю ходил в спортивный зал и, возвращаясь, стирал потную спортивную одежду, и обязательно, раз в неделю ходил к знакомым в русскую баню, долго парился, после долго выпивали - закусывали, обсуждая события в стране.
До рождения второго сына, и Аннушка часто ходила с ним. Баня ей нравилась, но после,…эти долгие посиделки за столом ее утомляли. Хозяйка дома, сильно выпив, перечисляла все, что она купила на этой неделе: «Рубашку новую кто достал? ... А?... Брюки хорошие, на подкладке, кто купил?». Она при этом короткой сильной рукой прихлопывала по столу и смотрела на Аннушку требовательно-тяжелым взглядом, мол, все здесь на мне, а они этого не понимают и не ценят. Аннушка чувствовала себя помойной ямой, куда сливают все душевные нечистоты. Трезвой все это слушать было невозможно, и незаметно, рюмочка за рюмочкой сваливали ее с ног. Максиму это не нравилось. Он все чаще стал ходить в баню один, иногда возвращался глубокой ночью, а то и под утро.
* * *
Максим почти никогда не рассказывал Аннушке о тех делах, которые ведет, да и Аннушке это было неинтересно. Но иногда знакомые или коллеги по работе, попавшие в беду, просили Аннушку «узнать подробности». Однажды узнать «подробности» попросила учительница начальных классов Светлана Григорьевна. Ее муж еще до перестройки, в Советское время, хорошо выпив, с друзьями ограбил машину; украл магнитофон, про-дали и пропили вместе. Тогда он всю вину взял на себя. Максим вел это дело так, чтобы дали «условно». Но муж снова попался на воровстве, снова была взломана машина, и украли все, что можно было украсть. Светлана Григорьевна опять обратилась за помощью, но не получилось. Ее мужа отправили на три года. Светлана Григорьевна при первой возможности приехала к нему на свидание. Они жили отдельно, в маленькой комнатке. И каково же было ее удивление, когда однажды муж, вернувшись очень поздно, начал сбривать густую красивую бородку, снял и сам постирал всю свою одежду. А рано утром к ним пришли, и, ничего не объясняя, попросили ее уехать. Вернувшись, Светлана Григорьевна умоляла Аннушку узнать, что же там случилось. Максим подал запрос. Ему ответили, что муж Светланы Григорьевны, в ту ночь был соучастником группового изнасилования. Их жертва – старая беззащитная женщина, работала ночным сторожем. Чтобы она не видела их лиц, ей подняли юбку и завязали узлом на голове. Эта женщина через неделю скончалась в больнице. Муж Светланы Васильевны ни в чем и не признавался, но анализы доказали его вину. Его осудили уже третий раз. Понять это было очень трудно; казалось бы, приехала молодая жена, казалось, что тебе еще нужно, а ему нужно другое…
Светлана Григорьевна, узнав все это, сразу подала на развод и уехала к родителям. После перестройки ее муж вернулся, начал «из копейки делать две» и, ничем не брезгуя, быстро разбогател. В городе, при его незримой власти, резко увеличилась преступность; кто-то упал с башенного крана, кто-то утонул, а кто-то и отравился. В маленьком городке тайн не было. Когда Максиму дали одно из этих дел, пошли угрозы, - «не лезь, или будешь плакать кровавыми слезами». «Не лезть» Максим уже не мог, да и к угрозам привык. Угрожают, обычно, на безопасном для себя расстоянии. Вблизи все «преступившие» лгут и считают ложь - единственной естественной необходимостью.
Аннушке Максим, конечно, ничего не говорил. Он в это время, к своему собственному удивлению, сблизился с другой женщиной. «Другая» не была «никчемной аристократкой», (как иногда он думал про Аннушку), она любила с ним выпить, терпела его не-любовь к ней и готова была пойти на все, лишь бы удержать его при себе. Максим и сам толком не мог себе объяснить, что он творит. Эти две женщины были, как два полюса; «другой» он отдавал всю свою негативную, тяжелую энергию, он мог ее и ударить (она заранее прощала), домой же он возвращался как всегда спокойным и уверенным. Максим и мысли не допускал оставить семью; жизнь без Аннушки и сыновей для него не имела смысла, и каждый раз встречаясь с «той», он думал, - это последний раз.
Про его измены знал весь городок, и только Аннушка, не замечала улыбок за спи-ной. В этот год ее тревожил старший сын. Ему только что исполнилось шестнадцать лет, а он уже успел связать свою жизнь с женщиной старше его на пять лет. Их взаимоотношения не давали Аннушке покоя. Сын иногда приходил под утро. В шестнадцать лет Александр превратился в стройного, широкоплечего, с прекрасной мускулатурой (он, как и отец еженедельно ходил в спортивный зал), юношу. Аннушка просила отца поговорить с сыном, и тот попытался, но Александр тихо и презрительно прервал: «Ты сам-то разберись с той бабой, а после других учи». Разговора не получилось, но Аннушка об этом не знала, так как Саша стал приходить домой вовремя, но, причина этому была другая.
Однажды Сашка прекрасным майским теплым днем, когда и пение птиц, и теплый дождик, и нежная листва, приветствовали уже которое обновление жизни на земле, приветствовали возрождение новых, чистых сил, возвращаясь из школы, внезапно наткнулся на человека в спортивном костюме. Тот, преградил ему дорогу, и, сняв темные очки, про-цедил сквозь зубы: «Малец, ты папашу-то предупреди, он чо! Тупой! Он чо! Не понимает… с кем связался! Я сам тебя убью, если твой папаша такой придурок. Понял. Передай это своему уроду». Сашка не испугался. Он впервые в жизни увидел мертвые глаза; глаза лишенные понимания этой прекрасной весны, глаза пустые, озлобленные. И эти глаза еще смеют угрожать его отцу! Самому сильному и умному! Втайне Сашка всегда гордился отцом, он не знал человека, которой бы разговаривал с ним без уважения и считал, что только так и должно быть. И вдруг! Какой-то… Смеет… «Мертвые глаза» с презрением смотрели на него и на его семью, они угрожали… Сашке захотелось ударить его, он был выше, сильнее… но «живой покойник» быстро сел в иномарку и уехал. После этого случая Саша, если задерживался где-то, старался предупредить родителей.
* * *
Заканчивался учебный год. Ученики и учителя ждали каникул. Все устали. Аннушка, приходила домой совершенно разбитая. Она всегда на кухне пила кофе и тупо смотрела в окно. На улице дети, играя, уже выясняли между собой отношения, и каждый просто расцветал в своем характере; и родились-то недавно, и уже не уживаются. Допив вторую чашку, Аннушка решила протереть запыленное оконное стекло газетой. Газеты стопкой лежали на холодильнике, она их почти никогда не читала. Аннушка машинально вытащила несколько штук снизу, и вдруг на пол упало письмо. Странное письмо, на ее имя. Она удивленно вскрыла конверт и прочитала. И ничего не поняла. «Дурочка - учительница приходи в любую пятницу часам к девяти вечера на Партизанский переулок, 6. Не пожалеешь. Заходи тихо. Не шуми». Сегодня пятница, четыре часа. Какая глупая шутка, и все это как-то некстати…
Она сразу вспомнила сон, странный сон. Ей снилось что-то непонятное, как туман, сквозь который постепенно вырисовывалась стена, типа алтаря, высокая и строгая. И она, Аннушка, сидела у подножия этого алтаря с огромной болью в душе и во всем теле. И боль эту нельзя было унять ничем. И боль эта жила и в ней, и во всем вокруг. И эта боль сжимала её в своих тисках. И, боясь соединиться с этим вечным адом, она протягивала руки, отталкивала её, сопротивлялась. И это помогло - ад как бы ослабел. Она взглянула на свои ладони. От пальцев до локтей огонь струился, но не тот огонь, как пламя - огонь как свет. И вдруг раздался голос. «Не бойся, проведи рукой своею от плеча к плечу». Она послушалась, дышать немного легче стало. «А теперь проведи от головы вниз до ступней. Она послушалась. И боль, съедающая душу, отступила. Какой-то жуткий сон.
Теперь ей не хотелось мыть окно. Аннушка позвонила мужу, но его на месте не было. Партизанский переулок она знала хорошо, они туда ходили в баню. Закурила. Такое с ней впервые; прямо-таки приключение какое-то, но на душе тревожно и противно. И чего людям не живется. Она опять позвонила мужу; длинные гудки.
Вернулся из школы Сашка. Аннушка уже в который раз молча удивлялась его мужской красоте. Высокий стройный, а какие волосы! Ее волосы. Они пообедали. Она попросила его сходить в сад за Вовкой. Уже пять. Идти, или не идти. Она пошла в ванну и приняла душ, причесала красиво голову и накрасилась. И делала это все с какой-то тоскливой смутой на душе. В восемь часов она вышла. В это время суток она давно уже вот так просто никуда не выходила. И в который раз её восхитила новизна ощущений; на что ни посмотри – все было освещено иначе. Этот майский свет заката дарил другие краски, другие тени, другой рисунок. Знакомые места преобразились, всех удивляя новизной прекрасной.
Прекрасный май. Время цветов и сказки. Прекрасный воздух в парке. Вот так идти, идти, и в этой красоте плыть бесконечно. Она гуляла долго. И отошел от сердца постоянный страх, а вдруг,… а если … Отступили болезненные предчувствия за детей и за семью. И почему с нами должно что-то случится,… она ведь так старается,… она для них живет.
Аннушка решила сейчас же идти домой, но ноги повернули к Партизанскому переулку. Вот и шестой дом, и калитка открыта, и дверь в дом открыта – ждут, шутят, наверно.
Аннушка, улыбаясь, вошла в дом. Ее счастливая улыбка после прогулки на свежем воздухе не сразу растаяла при виде грязной комнаты, неубранного стола и лежащих на диване людей: то были ее муж и незнакомая, неопрятная женщина. Женщина с каким-то грязным смехом стала тормошить спящего Максима.
* * *
Аннушка, не видя дороги, бежала домой. Сашка сразу все понял, он попытался ее успокоить и чем-то отвлечь, но Аннушка, со словами «отойди от меня, пожалуйста», достала из холодильника бутылку водки, налила стакан и залпом выпила, … еще стакан. Да, она не исключала измены, но не с такой же! Но не в такой же грязи! Там был не ее добрый, спокойный и умный Максим! Там был человек с тусклыми глазами, которого она не знала и не хотела знать. Нет, ее не испугала измена мужа! Ее испугало то, что муж стал другим человеком, и он ей противен. Муж изменился, и с ним изменилась вся ее жизнь, изменилась в страшную сторону. «Любая измена несет с собою изменения» - усмехнулась Аннушка. Она выпила еще стакан водки и опять пошла гулять. Вечерняя прохлада успокоила. Начинало темнеть, все торопились домой, все хотели отдохнуть. Аннушка и не заметила, как опять очутилась в парке, среди своих любимых шелестящих листьев. Еще светлое небо грустно смотрело на нее. Она села на скамейку. «Небо, небо! Мне очень плохо. Я не знаю, как жить. Помоги мне, помоги!» - шептала она, расплетая и заплетая волосы в две маленькие косички. Такой ее и нашел Сашка: « Мам, пойдем домой, Вовка плачет, не может уснуть без тебя. Я помогу. Пойдем, пожалуйста. Отец не придет, он дежурит всю ночь». Когда они пришли домой, Аннушка, не раздеваясь, сразу легла и уснула.
Ночью с кровати ее подняла какая-то сила, и даже не подняла, а подбросила вверх! Вскочив от этого толчка, она уже не смогла уснуть.
Только-только начало рассветать. Аннушка побрела на кухню, закурила, заварила кофе. Максима и Сашки дома не было. «Наверно, Сашка опять встречается с той» - равнодушно мелькнула мысль. Аннушка тупо смотрела в окно, и лишь одно ее обжигало; как теперь идти на работу, смотреть людям в глаза, разговаривать, вести себя так, как будто ничего не случилось. «Сильная женщина, наверно, боролась бы сейчас за свою семью, за мужа. Я и не сильная, и не умная, коль не увидела таких изменений в наших отношениях.
Главное, пережить сегодняшний день, а там «и будет день, и будет пища». Вон, сколько мужиков гуляет от своих жен. Я ни первая, ни последняя» - с такими мыслями Аннушка пошла в ванную. Она приняла душ, села перед зеркалом и начала причесывать густые, без единой сединки светлые волосы. Внезапно раздался звонок. Аннушка удивилась, в такую рань никогда и никто не приходил. Наверно, Сашка пришел. Она открыла дверь.
Вошел сосед по лестничной площадке - «А где Максим, он еще не вернулся с работы? Пойдем на кухню, мне нужно тебе что-то сказать, только вначале прими вот это». Сергей, так звали соседа, налил стакан воды и положил на стол какие-то таблетки. Его жена – хирург, значит, знает, что давать, но почему... все как-то странно.
Аннушка послушно выпила таблетки, села на стул и подумала, что сейчас будет разговор о Максиме, но почему так рано! Наверно, видел меня «никакой» вчера вечером. Она взглянула Сергею в глаза и испугалась. «На, еще выпей таблетку, так надо». Аннушка покорно выпила. «Анна, Саша погиб этой ночью. Его убили».
Аннушка так и осталась сидеть на стуле. Приходили какие-то люди, о чем-то разговаривали, что-то делали, все это было для нее непонятно и ненужно. Ее немного тревожила, только одна мысль, даже не мысль, а вопрос: «Зачем? Зачем я здесь? Зачем вся эта суета вокруг… Зачем мне руки…» Руки, тяжелые и неудобные, мешали ей. Немного помучившись, она легла на пол и сложила руки, как у покойника; вот так хорошо, так ей было удобно. Увидев это, ее попытались уговорить лечь на кровать, но она смотрела на всех пустым, ничего не понимающим взглядом. И только когда она уснула на полу, ее перенесли в спальню.
В этот день учителя, соседи, знакомые, забросив свои дела, пришли на помощь; кто-то оформлял необходимые документы, кто-то постоянно был у них дома, кто-то на время взял к себе жить младшего Володю.
Максим, когда приехал на место преступления и увидел сына, упал без сознания. Его отвезли в больницу и отстранили от расследования.
* * *
Аннушка не помнила, как хоронили Сашу. Максим, выйдя из больницы, все заботы взял на себя. После похорон он каждый день записывал на листке и оставлял на кухонном столе все необходимые дела, которые Аннушка обязана сделать в этот день дома. Она покорно-тупо все выполняла, ставя галочку против каждой сделанной работы.
В школу Аннушка вышла только через месяц. Увидев ее седой, ученики мгновенно повзрослели.
Это страшное время Анна жила как во сне. Каждый день она принимала таблетки, понимая, что без них ей не выжить, понимая, что надо жить, хотя бы для Володи; он же ни в чем не виноват. Внешне она всегда была спокойна и только однажды, когда судили Сашиных убийц, когда на суде вдруг начали обсуждать недостатки Сашиного характера, Аннушка потеряла «таблеточную» защищенность. «Кого вы судите! Убийц или убитого», - прервала она заседание, и, как безумная, выбежала из зала. Ее знобило, все тело покрылось холодным липким потом, и одна ужасная мысль мучила ее: «Я не хочу, чтобы убийцы моего сына, жили. Они не должны жить. Они не имеют права жить. Господи, убей их!»
После окончания судебного процесса Максим стал сильно пить. Вечерами, сидя в прихожей, он кричал на всю квартиру: «Саша! Прости! Прости, родной!» Он звал сына, плакал и упрекал Аннушку: «Ишь ты! Сильная! Спокойная! Куришь! А я не могу так! Не могу! Я не могу жить без сына и не хочу. Я хочу умереть».
И он умер. Вскрытие показало отравление. Сам ли или нет – осталось тайной. За три дня до смерти, он позвал Аннушку и, гладя ее ладони, хрипло уговаривал: «Держись. Нужно Вовку поднять. Ты сможешь. Если будет возможность, выходи замуж. Одной тяжело. И прости меня, не плачь, прости. Береги Вовку».
В один год она потеряла мужа и сына. Она не жаловалась. Она ни с кем не делилась. Даже оставаясь одна, она не плакала, и не потому, что не хотела, нет! Просто слез не было. Она старалась «не вспоминать»; мысли о сыне и муже приносили страшную боль, от которой ее начинало трясти, и вместо плача из груди вырывался дикий стон.
Она старалась думать о том, что надо сделать в этот день, и ее лейтмотивом стал мысленный девиз «все нужно вытерпеть, изменить ничего нельзя». Это - «изменить ничего нельзя» – стало вечным ответом на её постоянные мысли. «А почему все это со мною случилось?». «А потому! Ничего не исправишь» – отвечала сама себе. «А может, что-то не так делала?». «Ничего не исправишь. Что бы я ни делала, я не хотела того, что случилось». «Ты не любила мужа, он, чувствуя это, изменял тебе. Ты избаловала сына, он не видел границ своих возможностей, не чувствовал опасности». «Ничего не изменишь. Даже, если это и так, я не хотела ему зла». «Да что ты! Ты даже и сейчас способна боль нести другим».
Аннушка, ведя сама с собою эти диалоги, вначале не поняла, откуда эта мысль родилась - « и сейчас способна боль нести другим». Она не понимала этого до определенного случая. Однажды утром, Аннушка, спеша на работу, поздоровалась с малознакомой женщиной, и, поздоровавшись, на какой-то момент они задержали взгляд друг на друга. И в этот момент Аннушка подумала; как она, Аннушка, со стороны несчастна, как жестоко с ней судьба распорядилась. Вот женщина, - у нее все хорошо, растут два сына, - а у меня?
А через месяц старший сын у той, что шла навстречу, утонул, а позже парализовало мужа. Скорей всего – это случайность, но не для Аннушки. Она, еще не оправившись от беды, думала, что темные мысли любого человека реализуются. Жизнь это доказывает много раз. И Сашиных убийц сразу в тюрьме убили. А я ведь этого хотела.
С тех пор Аннушка старалась глаз не подымать, чтобы не сглазить, как она считала, чужое счастье.
А, впрочем, счастья, наверное, на свете нет. Есть день, который нужно заполнить всякими делами и постараться смягчить свой вечный душевный диалог, чтоб не сойти с ума. Она понимала, что виновата во всем, что произошло и происходит, и одновременно не виновата ни в чем.
Вовку она, как могла, старалась оградить от собственных мучений. Он уже пошел в первый класс, и очень скучал без Сашки и отца. Он начал вырезать их лица из фотографий и делать композиции. Аннушка, конечно, расстроилась.
Успокоила ее Вовкина учительница, Ольга Никитична, старенькая, уже на пенсии, мудрая женщина. Она, увидев эти композиции, (Вовка приносил их в класс), сказала Аннушке, что это не страшно, что он еще растет, и со временем все забудется, и что сейчас нужно спокойно относиться ко всем его причудам, у детей раны заживают быстрее, чем у взрослых.
Под Новый год Аннушке приснился сон. Она видела, как ее Сашенька бежал в темноте, как сатана наносил удары сзади по голове. Семнадцать ран. Зверское убийство. Сильная боль обожгла ее сердце. От ее крика проснулся и заплакал Вовка. Аннушка положила его спать с собою. Уснув, опять увидела Сашу.
Душа его тихо вошла в комнату, где они спали. Он остановился у порога, - высокий, красивый, сверкая серебристо-пепельным сияньем. Стоял и смотрел на самую любимую женщину на свете, на свою маму! Он молча прощался с нею: «Больше не приду, не жди и не переживай. Просто мне пришлось уйти раньше из жизни, ничего изменить нельзя. Ничего. Все уже совершилось. Ты не плачь. Я не один, папа со мною». «Подойди ко мне. Я хочу поцеловать тебя». «Нет. Нельзя. Мы можем только смотреть друг на друга. Мама, я люблю тебя. Прости меня. Слышишь! Прости!» - внезапно, впервые за этот страшное время, крупные слезы нескончаемо полились на подушку.
После этого сна она перестала пить таблетки. Она отчетливо поняла; больше всех на свете она любила своего Сашеньку. И он ее любил и любит. Да, его нет на Земле! Но где-то же он есть … Ее милый Сашенька…
* * *
После Нового года она получила приглашение на встречу с однокурсницами. Решили встретиться на зимних каникулах в Ленинграде. Там жила и преподавала в университете самая способная из них - Стела.
Аннушка отвезла Вовку к родителям, договорилась с директором и рано утром уехала. В автобусе было очень холодно. Они ехали под звездным небом по широкой трассе, и, мелькавшие за окном деревья, как в театральной декорации, были до земли покрыты снегом. Аннушка смотрела в окно и представляла, какие они теперь, ее студенческие подруги: Рита, Стела, Матрена, Елена, Ида. Перед отъездом она достала все свои вещи, перемерила и ужаснулась; все вещи были велики и почти сношены. Она выбрала шерстяные брюки, постирала, отпарила и заузила их в талии. Теплые колготки она носила с носками, сношенные ступни всегда отрезала, подшивая аккуратно края. Тонкий свитер украсила серебряной цепочкой и серьгами. Покрасила седые волосы. Все. Готова.
В Ленинграде ее встретила Рита. Она была одета в длинное пальто. Маленькая ша-почка и шарф, обмотанный вокруг шеи, подчеркивали тонкие прекрасные черты лица. Ее немного виноватый взгляд несколько секунд задержался на Аннушкином лице. «Все такая же, даже интересней стала, родной ты мой человечек», – сказала она и крепко обняла Аннушку. И обе заплакали, уговаривая друг друга «Все… хватит… все… не надо…»
Анна решила больше молчать, ничего в себе не будить. Они купили в магазине продукты и поехали к Стеле, которая жила с мужем (старше ее на десять лет), в двухкомнатной квартире. Там везде были книги, даже на кухне. Аннушка с жадностью просматривала прекрасную библиотеку. За любой обложкой она как всегда утопала в чужой жизни. От этого занятия ее оторвала неукротимая Матрона. Она шумно вошла а квартиру, шумно всех разглядывая, оценивала «сохранность материи на лице», шумно приветствовала вновь прибывших Елену и Иду.
За столом Аннушка пила коньяк и всех слушала. И только когда заговорили об изменениях в стране, она не смогла молчать. «Мне стыдно жить в этой стране болтливой. Стыдно ходить по грязным улицам, стыдно стоять перед продавцом и у него на глазах считать свои копейки, стыдно смотреть телевизор. Что они там показывают? Сытые лица с умными речами. Пустозвоны… пусть они бы год поработали в школе… хотя бы год… Знаю, что говорю глупости, но знаю, что совести у них нет. Работают, чтоб отчитаться. «А воз и ныне там». Уничтожают свой народ… Я не хотела все это говорить… Все эти разговоры бесполезны… Простите…». Эти мысли родились у нее только сейчас. Она ведь раньше и не думала об этом. Какой толк – только расстраиваться, силы тратить. И все вокруг прекрасно знали, что отношения к своим обязанностям у чиновников и у депутатов, никто не контролирует.
Они при свечах пили коньяк, утешали друг друга, грустили, плакали, смеялись. И виделись-то всего одну ночь, но Аннушке эта встреча дала силы и желание хоть немного разнообразить свою жизнь. Захотелось сделать небольшой ремонт, купить зеленые шторы и перечитать Достоевского. С этими мыслями она возвращалась домой.
* * *
Дома она ничего не сделала. Не было денег. Денег не хватало даже на питание. Страна продолжала активно разворовываться. Началась эмиграция из Узбекистана, Башкирии и других Союзных республик. Люди продавали свои дома, квартиры и переезжали в Рос-сию. Чужие - на новом месте они старались сблизиться с местными, они откликались на любую просьбу, и всякую работу делали тщательно, на совесть.
В школе устроилась работать учительница, приехавшая из Башкирии Тамара Захаровна. С ней приехал ее брат. По крови они были татарами. Им сразу дали комнату в об-щежитии. Тамара Захаровна была очень общительным человеком, ее солнечный голосок щебетал везде, она всем старалась понравиться, со всеми хотела дружить. Вечерами она иногда приходила к Аннушке, приносила с собою что-нибудь к чаю и, видя Аннушкину бесхозяйственность, помогала ей. Томик (так ее дома звала Аннушка) занималась с Володей, очень быстро и вкусно готовила ужин и так же быстро наводила везде порядок. Она пекла удивительно вкусные пироги: с картошкой, капустой, вареньем.
Свой день рождения Томик отметила у Аннушки. Она пришла с братом. Она испекла большой рыбный пирог, купила красного вина, выучила с Володей новое стихотворение, а перед уходом убрала все на кухне. Ее брат тоже не сидел без дела; он наточил все ножи, исправил вечно капающий кран, починил утюг. Его тоже звали Максим, но Аннушка обращалась к нему на «Вы», хотя он был младше на семнадцать лет. «Вы не смогли бы по-смотреть диван, там сломались ножки, и эта штука сзади… она отлетела» - попросила в этот вечер Анна. Максим посмотрел и сказал, что придет завтра, так как сейчас поздно, и нужных инструментов у него с собою нет. Он пришел на следующий день и в работу не-заметно вовлек Володю; он просил что-то принести, что-то подержать, посмотреть, не криво ли... Аннушка, видя, как Вовка тянется к мужскому общению, заплакала. А Максим подклеил обои в прихожей, отремонтировал старый телевизор и, как Шахерезада, оттягивал все дела на завтра. Так прошла неделя, вторая, месяц. После того, как Максим покрасил в нежно розовый цвет стены в ванной комнате и красиво приклеил крючки для полотенец и банных халатов, Аннушка впервые предложила ему искупаться, «первым обновить этот сказочный уют». После душа он вышел из ванной обмотанный по бедрам полотенцем. Его длинные черные волосы не были, как всегда завязаны узлом, они, переливаясь масляным блеском, струились по плечам. Жилистое смуглое тело как будто вышло из сказочных иллюстраций восточных сказок. Темные, уверенные глаза молча спрашивали… Он обнял её ноги и стал их целовать. Он ничего не говорил…Он был очень нежен…
* * *
С этого дна они стали жить вместе. Больше всего обрадовался Вовка; он делился с Максимом обо всем, он с радостью выполнял все его просьбы, почти перестал заикаться.
А Максим отремонтировал всю квартиру. И сделал это со вкусом и без больших затрат. Он переделал старую стенку и одну из секций поставил в угол. Комната сразу расширилась. Максим привез от матери свою собаку, большого боксера, и вечерами они вместе гуляли в парке. Боксера звали Бетти. Ей было уже семь лет. Во сне она храпела на всю квартиру как пьяный мужик, но это не мешало. Мешали грязные взгляды.
Теперь эти взгляды обсуждали каждый их шаг, каждое слово, каждый поступок. Аннушка и сама удивилась бы, и, возможно, сама бы осуждала человека, который так быстро забыл свое прошлое, свою боль. Но она ничего не забыла. Просто новые отношения облегчали ей жизнь, просто она была благодарна своему молодому другу за все, что он для нее делал. Максим прекрасно разбирался в технике; все соседи обращались к нему по по-воду любой неисправности, и этим он приобрел уважение. Максим слова грубого никому не сказал, и если выпивал, никогда не был пьян. Максим в Аннушкиных глазах был мужчиной, а не грубым мужиком. И самое главное – ее сыну с ним было хорошо.
Максим устроился работать на двух работах, но они с трудом сводили концы с концами. И когда он предложил поехать ему одному на заработки, Анна согласилась. Он уехал и ежемесячно присылал ей деньги, а когда вернулся, купил подержанную машину и предложил Аннушке открыть свой бизнес. Деньги для этого были. Аннушка, конечно, согласилась. Дела закипели. Максим с утра до вечера хлопотал; он оформлял документы, закупал оборудование, решал вопросы об аренде помещения. «У нас все будет хорошо. Мы не будем нищими. Мы встанем на ноги. Нужно только работать», - делился он с Аннушкой. Но деньги, которые он привез, быстро закончились, пришлось брать ссуду. Аннушка стала поручителем. И тут случилась беда; сгорело помещение, где стояли закупленные станки. Максим опять уехал на заработки и исчез.
Ссуда сто тысяч повисла на Аннушке. Суд постановил выплачивать по пять тысяч ежемесячно. Многие злые души с удовольствием «обсасывали» этот факт. Вот, мол, расплата за грехи. Аннушка все вытерпела. За это время она окрепла душой, она знала, что все это произошло не по злу. Все это произошло нечаянно. Она простит ему все, ведь он ее спас. Он ей тогда помог. А деньги… Конечно, стало очень трудно, но директор, молодец, дал ей много часов, отдавал ей все замены, все, где можно было подработать. Летом она отвезла Володю к родителям, Бетти к Томику, а сама уехала работать в Санкт Петербург. Анна снимала комнату и работала на сборке унитазов. График работы был очень удобный; работай, сколько хочешь. Сколько сделаешь, столько и получишь. Вечерами она гуляла по городу и два раза умудрилась сходить в театр. К сентябрю Аннушка накопила немного денег, но и они быстро закончились.
Началась нищета. Вовку она старалась кормить хорошо, но на карманные расходы денег ему не оставалось, а в классе дети пили соки, ели шоколадки. Аннушка понимала, что так долго это не может продолжаться, нужно что-то делать. Она решила опять уехать «на унитазы», а сына отвезти к своим стареньким родителям. Она написала заявление об увольнении. Оставалось отработать два месяца.
* * *
Уходить из школы ей не хотелось. Она, проработав столько лет, уже не искала новые формы в методике, она точно знала, как объяснять тему, как эти знания закрепить и как заинтересовать учеников. Она знала свою работу, понимала своих учеников, любила свою в этом году прекрасно отремонтированную школу. Неизвестный богатый спонсор из Москвы подарил семь миллионов на ее ремонт. Им завидовали весь город. Все классы, коридоры, зал, все сверкало уютом и благополучием. Только учителя, немолодые, усталые, скромно одетые, не вписывались в этот богатый интерьер. Аннушка заканчивала последний урок, когда секретарь школы попросила ее зайти к директору. Она не сомневалась в том, что сейчас ее будут уговаривать забрать заявление об увольнении.
Когда Аннушка вошла в кабинет, директор, улыбаясь, дал ей письмо: «Лично вам». Письмо было от Владимира Павловича.
«Аннушка. Родная. Я тебе помогу. Документы оформлены, тебе нужно только все подписать. Я никогда не забуду хрупкую, беззащитную учительницу с пепельными волосами. Я тогда тебя испугал. Сам виноват. У меня в жизни все сложилось удачно, дети взрослые. Я рад тебе помочь. Прощай. Володя».
Аннушка вспомнила Владимира Павловича, их встречу, шкатулку с драгоценностями. Господи! С тех пор столько всего произошло. С этим человеком у нее была бы другая жизнь…Жизнь совсем ей неизвестная. Анна внезапно поняла, что вся ее жизнь построена на неожиданностях, что все события сложились помимо ее воли. И эти события не спросили, хочешь ли ты этого, готова ли ты к этому. Она, как игрушка в чьих-то руках. Аннушке иногда казалось, что она научилась себя понимать, научилась видеть себя со стороны, хоть немного научилась управлять своей судьбой. Да, она не самая умная, не самая красивая, не самая сильная, а сейчас далеко не самая молодая! И она совершенно не умеет никем руководить. Она умеет заинтересовать, но не умеет приказать. И не дано ей даже в малой степени быть жестоко-решительной. Всю жизнь она подчинялась обстоятельствам, не чувствуя опасности, не чувствуя беды.
Конечно, Аннушка прекрасно осознавала свою бытовую беспомощность, свою «странность» для всех. Однажды уже далеко немолодой мужчина, отец её ученика, улыбаясь, спросил, помнит ли она себя в молодости. Аннушка уточнила, что именно он имеет в виду. «Тебе скажи любое слово, любую шутку, ты сразу в слезы». Сейчас она не плакала, она думала о том, что все сложившееся в ее жизни, это, наверное, «единственно возможное», что могло случиться. Она это принимает, она с этим смиряется. «Да, я не стала богатой, но я и не думала никогда о деньгах! Дай мне огромную сумму, - я не знаю, что с нею делать. Хотя, наверное, привыкла б и к деньгам. Деньги всегда нужды. И ремонт школы, наверно, был сделан благотворительностью Владимира. Молодец. Помог городу, помог людям. И мне помог. Дай Бог ему здоровья» - думала Аннушка, и от мысли, что теперь не придется ежемесячно отдавать пять тысяч, летала по квартире. Нужно убрать, нужно приготовить, нужно, нужно… И ничего не сделала. Много ли сил в человеке, который весит пятьдесят два килограмма. Она уснула. И опять ей приснился странный сон. Она лежала, и от ее тела шло множество сосудов - капельниц. Эти «капельницы», как паутинки соединяли ее со всеми вокруг, ее жизнь подпитывала всех, и одновременно жизнь всех вокруг давала силы ей. Она - часть общей жизни, но и вся жизнь вокруг, это ее часть. И вдруг один из сосудов рвется…Рвется связь с чем-то…и все вроде так, но уже не так. Тревожно! «Что... Что теперь делать? Что делать, чтобы сохранить хоть каплю мира жизни себя во всех! Я же готова вечно держать в своих ладонях любую кроху теплоты дыхания! Я вытерпеть, готова все! А все – это что? Что ты готова вытерпеть?» - сама себя спросила вдруг внезапно. И испугалась мысли, что не хочет терпеть…терпеть…терпеть. Она пыталась приказать себе – вставай, мол, дома много дел, и… продолжала спать.
Проснувшись, Анна достала все альбомы с фотографиями и, внимательно разглядывая, увидела своих родных людей другими, ей неизвестными; смущенная улыбка, взгляд усталый, движение руки – все в них ей заново открылось. И с каждой фотографией вела беседу молча, все прошлое, переживая еще раз. С тех пор она впустила в свой мир людей, которых потеряла. И разговаривая с ними, понимала, что это ненормально, понимала, что, возможно, в какой-то степени сошла с ума, но понимала и другое – она уже не может жить иначе. Аннушка с удивлением обнаруживала, что ее жизнь, если ее перелистать день за днем, - это для кого-то страшная, ненаписанная книга. И эту книгу прочла, пережила только одна она.
Аннушка пыталась писать рассказы. Она их никому не показывала; она сомневалась в себе, сомневалась в необходимости всякого рода описания. Иногда она и не понимала точно, что именно она хочет доказать. Ее мысль с трудом прорывалась сквозь сумятицу собственных ощущений и в какой-то степени неясности жизненных обстоятельств. И это, - непонимание себя и непонимание того, что происходит вокруг, в который раз убивало в ней желание писать. Она думала, что если человек сомневается, ошибается, то и ошибки его умножаться во всех душах, кто это прочтет. Помогла умница Стела, её студенческая подруга. Она поддержала Аннушку, сказав, что дорога жизни уже давно проложена, и мы идем по ней столько, сколько себя помним. И все - человеческое сомнение, блуждание, поиски, ошибки, удачи и подвиги - запечатаны на этой дороге.
Стела выпустила самиздатом Аннушкины рассказы. А Аннушка берегла каждый свой «сосудик» понимания жизни. Она считала, что прожить один день, который «и дольше века» может длиться с миром в душе, с миром ко всем, прожить с благодарностью – это и есть смысл жизни. «Ведь мы все голые перед жизнью и она, жизнь наша, слышит каждую нашу мысль, видит каждый наш поступок. От нее ничего не утаишь, вернее, не утаишь ничего от себя» - думала Аннушка.
18 октября. 2008.Осипова - Шурделина Е.М.