"Нам жизнь навязана; её водоворот
Ошеломляет нас; но миг один - и вот
Уже пора уйти, не зная цели жизни...
Приход бессмысленный; бессмысленный уход!"
(О.Хайям)
В городе Энске в коммунальной квартире № 5 дома 28 по улице Интернациональной на девяти квадратных метрах обитал Иван Иванович Щакакдам, плоховыбритый сорокалетний брюнет, выходец из мелкобуржуазной среды с незаконченным высшим образованием в размере четырёх с половиной курсов. Родственников по прямой линии, друзей и имущества у него не было. Самое ценное, чем он обладал – это залоговая квитанция № 333 государственной трудовой сберкассы на сумму 350 рублей. Каждый день, с восьми и до пяти, сбивал Щакакдам ящики на овощебазе. После работы, возвращаясь домой, пил чай с булкой и садился читать труд Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Мысль, что каждый человек сохраняет своё «я» только пока он одинок, была ему очень близка. «Воздержание от людей даёт нам спокойствие духа, - записал Щакакдам в своём дневнике 4 октября 1936 года. - Одиночество, как духовное, так и физическое, несомненно, удел выдающихся умов». К выдающимся умам он себя, конечно, не причислял, но потенциальная близость к ним тешила самолюбие. Ещё Щакакдам сочинял, и преимущественно прозу. На его счету было три неопубликованных рассказа из жизни греческих богов и одна незавершённая повесть об аргонавтах. Окружающую действительность он недолюбливал, черпая сюжеты для своих произведений в тёмных глубинах далёкого прошлого...
Под тем же примерно градусом долготы и широты, что и Щакакдам, только в коммунальной квартире № 6 на двадцати трёх полновесных, обставленных хорошей мебелью квадратах проживал заведующий складом городского торга Иван Иванович Продайдушу, статный румянощёкий блондин тридцати пяти лет. Греческими богами, героями, аргонавтами он не увлекался. Шопенгауэра, Канта, Платона и Спинозу не читал. Зато говорил немного по-немецки, играл на бегах, гитаре и бильярде, одевался с большим вкусом. По вечерам завскладом посещал театры, чтобы в антрактах охмурять женщин, и исключительно замужних. Это занятие поглощало большую часть его досуга.
Так и жили два Ивана под одной крышей, ничего друг о друге не знали и даже не подозревали, что их жизненные линии вскоре пересекутся...
Одним слякотным ноябрьским вечером возвращался Щакакдам домой. У парадного дорогу ему преградили двое неизвестных грозного вида. Один из них спросил сурово:
-Продайдушу?
Щакакдам растерялся. Холодок прошёл у него по спине. И ноги стали вялыми.
-В каком смысле?
-В обыкновенном.
-Не понимаю, о чём вы.
-Это он, - сказал один.
-Щас мы ему фотографию подпортим, - сказал другой.
Побили Щакакдама крепко.
Позже, лёжа на диване и прикладывая к лицу, источавшему жар, холодную алюминиевую кастрюлю, он рассуждал так. Что эти люди от него хотели? Просили, кажется, продать душу. Хорошенькое дело! Он им отказал. И правильно. А били-то за что? За то, что не продал? Бред какой-то! Умопомрачение! В голове у него окончательно всё спуталось...
* * * * *
Прошёл месяц. Наступила зима. Выпал снег. Темнеть стало рано. Это к тому, что 19 декабря, в пятницу, в семь часов вечера, всё повторилось снова, как под копирку. Угольная темнота парадного. Три фигуры отнюдь не миролюбивого вида. Вопрос металлическим голосом:
-Продайдушу?
-Нет.
-Как зовут?
-Кого?
-Тебя.
-Иван.
-Фамилия?
-Щакакдам.
-Что-что-что?
-Ща-как-дам!
-Бля..! Он же ещё и угрожает!
Побили Щакакдама сильнее, чем в прошлый раз. Он, кажется, сознание потерял. Очнулся дома в полном тумане. Как попал в комнату – остаётся загадкой. Кто-то, наверное, помог. Одно хорошо: он понял теперь, в чём соль. Ищут, оказывается, какого-то Продайдушу Ивана. Судя по всему, дело серьезное к нему имеют. В следующий раз (если подобное повторится, а оно повторится, в этом нет сомнения) он поведёт себя умнее. Н-д-а-а... Щакакдам выпил полстакана водки. Посмотрел в зеркало. Его лицо было бледно иссиня-зеленоватой бледностью, сквозь которую проступали тёмно-фиолетовые пятна размером с голубиное яйцо...
Спокойно было до конца января 1937 года. А в начале белого мохнатого февраля Щакакдам в третий раз за последние полгода услышал вопрос:
-Продайдушу?
Была тихая морозная полночь. Дом спал. Спало небо с океаном звёзд. Не спали только четыре плечистых бугая с фосфорическими глазами.
-Продайдушу?
-Ну.
-Иван?
-Ну, Иван.
-Иванович?
-Иванович.
-Здесь живёшь, в рот тебе тыква?
-Живу. А что?
-Тогда заказывай себе венок, недоносок хренов!
Они его били, тесно обступив, деловито, душевно, в охотку. Хрустел снег у них под ногами. Хрустели рёбра в организме Щакакдама. «Раз сказали заказывать венок, значит, не убьют», - слабея, подумал он и рухнул в сугроб, как подкошенный...
* * * * *
Щакакдам вышел из больницы, когда лето было на излёте. И немедленно направил стопы в домоуправление дома № 28.
-Скажите, - обратился он к секретарю, - не живёт ли в нашем доме гражданин по фамилии Продайдуша?
-А вам зачем? – осведомился секретарь, маленький человечишко в зелёном берете и кургузом вытертом пиджачке, смахивающий на вышедшего на пенсию жокея.
-Нужно.
-По нужде, товарищ, в другое место ходят, - философски заметил секретарь.
-Видите ли, - объяснил Щакакдам, - я живу в пятой квартире. Три раза меня принимали за какого-то Ивана Продайдушу. И били вместо него.
Лицо секретаря покрылось улыбковыми морщинами. Он спросил:
-Кто бил?
-Да разные. Никогда раньше их не видел.
-Сильно били?
-Сильно.
-Ага! - вдруг воскликнул секретарь и хлопнул себя ладонью по лбу. - Теперь я понимаю... Ну конечно!.. О вашем Продайдуше уже наводили справки. Минимум - четыре раза за последние полгода. Сегодня утром тоже спрашивали.
Щакакдам горько усмехнулся.
-Вот видите... Тут явно замешаны женщины... Я уверен на все сто. Сомневаюсь, правда, что разговор с этим ловеласом что-либо изменит.
Секретарь почесал затылок, хмыкнул, взял с полки толстую, переплетённую в шагрень тетрадь, зашелестел страницами.
-Продайдуша Иван Иванович... Завскладом. Гм... Шестая квартира...
В 22:00, преодолев тёмный, длинный и узкий, как кишка, коридор квартиры № 6, вошёл Щакакдам в комнату, где жил Продайдуша. Ещё переступая порог, понял инстинктом, что выбрал для визита крайне неудачный момент. На монументальной жилплощади заведующего складом всё было перевёрнуто вверх дном. На полу в беспорядке валялись книги, носки, граммофонные пластинки, бельё, галстуки, письма, фарфоровые статуэтки, газеты, посуда и прочее. В густом спёртом воздухе висел туман от табачного дыма. Белобрысый, взъерошенный, в сатиновых трусах и майке, с блуждающим взглядом, по-видимому, сам Продайдуша, прислонившись к стене, бормотал что-то невнятное себе под нос, время от времени всхлипывая, словно гиена. Трое хмурых мужчин в чёрных кожаных куртках одновременно повернули головы в сторону вошедшего Щакакдама, въедаясь в него глазами.
-Ты откуда взялся? – строго спросил один из кожаных, похожий на пожилого еврея.
-Я?
-Ты.
-Из квартиры напротив.
Кивнув на белобрысого, кожаный спросил:
-Друг?
-Нет.
-Сослуживец?
-Нет.
-Знакомый?
-Нет.
-Что – нет?!
Щакакдам, сколько мог, овладел собой.
-Его не знаю. И никогда не видел.
Кожаный раздул ноздри, прошипел:
-Как не знаешь? Как не видел? А припёрся тогда какого хера?
Заикаясь, Щакакдам, не узнав своего голоса, произнёс:
-Я всё сейчас объясню. Тут такой казусный случай вышел...
-Пи…дуй в машину, в управлении про казусы расскажешь.
Рассказать ему, впрочем, не дали. На первый допрос вызвали только через три дня. Оперуполномоченный НКВД с двумя кубиками в петлицах, тучный, фальшивый, напыщенный, сверкая россыпью золотых коронок во рту, сверхъестественно быстро расставил точки над «i».
-О тебе нам всё известно. Сын таможенного чиновника. До февраля 1917 учился в Петроградском политехническом институте. После революции работал на заводе «Красный Октябрь». В двадцать седьмом тебя оттуда вычистили. Так?.. После этого пошёл чернорабочим на овощебазу. Вступил в контрреволюционную фашистско-троцкистскую организацию, занимавшуюся шпионажем в пользу японо-немецкой разведки. Правильно?
Щакакдам пожал плечами и скромно кашлянул в кулак.
-Зря артачишься. Следствие располагает неопровержимыми доказательствами твоей антисоветской деятельности. Продайдуша нам всё рассказал.
Произнеся эти слова, оперуполномоченный махнул перед носом у Щакакдама какой-то бумажкой.
-Он рассказал, что передавал тебе секретные сведения о Красной Армии, а ты отсылал их дальше. Часть шпионских донесений, замаскированных под рассказы о греческих богах и аргонавтах, мы нашли при обыске в твоей комнате. Ерепениться поэтому не советую. Чистосердечное признание может спасти тебе жизнь. Как говорили древние римляне, ab initio nullum, semper nullum. Из ничего ничего и не выйдет. Молчание только усугубит, и никакого, как говорится, дефекта. Уразумел, гражданин Щакакдам?
-Уразумел.
-Тогда выкладывай, мать твою, куда рассказы свои направлял. А то у меня уже руки чешутся. Особенно правая, толчковая.
-Ну, как... В разные издательства направлял, газеты...
-Хитро... Хитро... Дальше-то что?
-Ждал ответа.
-В «Сельхозгиз» направлял?
-Кажется.
-Михайлова знаешь такого?.. Михаила Лазаревича?
-Кто это?
-Бывший директор «Сельхозгиза»...
Немного погодя выяснилось, что Щакакдам хорошо знал не только Михаила Лазаревича Михайлова, но и Гегечкори, Токарева, Одинцова, Половинкина и других "видных троцкистов". Участь его была решена...
* * * * *
Особая тройка УНКВД вкатала Щакакдаму десятку исправительно-трудовых лагерей с конфискацией лично принадлежавшего ему имущества - залоговой квитанции № 333 - и три года "намордника". Сидеть направили на Колыму, в Бутугычаг, туда, где зэки добывали олово и уран, пачками загибаясь от дизентерии и дистрофии. Когда срок стал подходить к концу, ему добавили пять лет за вынашивание намерения совершить побег. Как он выжил – непонятно. Видимо, так Богу было угодно. Вышел в 1953, летом. С туберкулёзом, язвой желудка и полиартритом. Но в апатию не впал, а тут же, немедленно, совершил ряд удивительных поступков. Во-первых, женился на симпатичной вдове. Во-вторых, устроился мастером на стройку. В-третьих, взялся писать роман. И, как ни странно, написал. Через четыре года его опубликовал один толстый столичный журнал. Хотя выход романа остался незамеченным, Щакакдам не унывал. Ему таки удалось ухватить непокорную судьбу свою за вихор. Стрелки его жизненных часов пошли по новому, таинственному кругу. И всё благодаря загадочному и далёкому Продайдуше. Прав был старик Шопенгауэр: каждый имеет для другого лишь то значение, какое тот имеет для него. И никак, никак иначе...
1997