Витя сидел в маленьком уютном автобусе, слушал из наушников Айрон Мейден и, вообще, был доволен жизнью. В широком окне мелькала красками Европа. Конечно не та, что за разобранным добрыми людьми государственным забором. Когда-то колючим и страшно опасным. Ту он тоже повидал. Десять лет скитаний по ней давали о себе знать нытьем в желудке и правильным пониманием благоустройства.
Он давно уже привык к этим несовпадениям. У них устроено так, а у нас не совсем. И не переживал по этому поводу. Он любил родину и соглашался с ее непонятным движением. И когда его брат водил по Нюрнбергу и все спрашивал, мол, как тебе, равнодушно смотрел в сияющие витрины и отвечал:
- Да-да. Все замечательно.
Витя в душе и так был европейцем. Выглядел соответственно. Не вписываясь своими наушниками в этот автобус. Сорокалетний седовласый мужчина в потертых джинсах и узкой маечке. Прямо чех какой-то.
Он вовсе не был против, чтобы его край ничем не отличался от ухоженной Швейцарии или Словакии, на худой конец. Но жить в этой самой Швейцарии никогда не собирался. А потому все чаяния своей непутевой страны принимал близко к сердцу.
Деньги, заработанные за разворованным забором, улетучились довольно быстро. А вот боль в желудке осталась. Такое положение дел толкало его к обременительному осмыслению бытия. Бытие, однако, оставалось все тем же. Витя тем временем менялся в сторону здорового и умеренного скептицизма.
Повышение уровня жизни по всем стратегическим направлением понемногу отучило его от езды за рулем. Машина коротала в забытьи свое, гаражное, понятное только ей, время. А он уверенно стал пользоваться для поездок в город общественным транспортом.
Витя помнил, как шофер, веселый и острый на язык, начинал это неблагодарное дело. С потрепанной иномарки. Потом сменил ее на такой-же потрепанный чешский автобус. А теперь, значит, возит односельчан на этом, новеньком и чистеньком.
Брал за это удовольствие шофер десять целковых. Уже второй месяц. А перед тем восемь гривен. А еще раньше шесть...
И хотя убедительная бумага на стекле сзади водилы ясно гласила о цене в пять гривен и шестьдесят копеек, народ исправно выкладывал червонцы. Понимая, что наверху неправильно осознают жизненный момент. Несоответственный, так сказать, улучшающейся обстановке в мире...
Город встречал приезжающих далеко выдвинутыми вперед заправками, щитами с указанием нужного приобретения, ресторанами и мойками. Чем, собственно, уже и вовсе не отличался от таких же местечек по всей Европе. И только асфальт, весь в заплатах и колдобинах, возвращал все на круги своя. Не давая забыть о том, что гармонию нужно представлять по-разному.
При въезде автобус резко затормозил. По салону, чуть не уснувшему от безделия, прокатилось оживление. Со стороны водительской кабины в спешке стали передаваться билеты. Словно эстафета, маленькие клочки с указанием верной цены быстро распространялись из рук в руки, вызывая усмешки и странное одобрение.
Дверь открылась и в автобус заглянул человек в белой форменной рубашке и с непонятной бляхой на груди. Посмотрев, вернулся к компании таких-же одноформников. Шофер, посерьезневший, собрал папку документов и вышел разбираться.
Тем временем Витя смотрел через стекло на груду остановленного транспорта, на бегающих туда-сюда людей в разных официальных упаковках. И на шофера, отошедшего с двумя милиционерами за автобус договариваться. Потом на толстого, изображающего усиленную умственную работу, подполковника. По салону шепотом проносилось - "рейд, проверка...".
Витя хорошо знал, что в Европе шофера давно бы сдали с потрохами. Да и, вообще, потребовали билет в самом начале поездки. И не заплатили-бы ни копейки выше указанной цены. А шофер такой и вовсе бы там не родился. Но он давно привык к тому, что у них так, а у нас не совсем.
Водитель, недовольный встречей с державными людьми , наконец, залез в кабину. Завел мотор и громко выражая в соответственных выражениях радость, выехал на проезжую часть. Люди с пониманием обсуждали событие. Витя же смотрел на уменьшающуюся фигуру толстяка с лампасами и большими звездами на погонах. Он размышлял:
- Почему в таком маленьком городке так много полковников. Откуда они берутся? И где находится та фабрика, которая их так умело строгает? Ведь не может же такого важного человека родить простая украинская женщина? Здесь без провидения высших сил явно не обходится. И может это все неспроста?
А еще Витя задавался сложным и неблагодарным вопросом. Почему у него не проявляется гражданская сознательность в виде сочувствия к труду чинов, призванных защищать его от зажравшегося шофера? И почему этот злосчастный шофер упорно не хочет превращаться в злодея? В глазах общественности, и в его - Витиных, бесхитростных глазах.
Витя не догадывался, что в нем вызревает философ.