С утра Ивану говорить было тяжело. Звуки изо - рта вылетали, но вот в слова не складывались. Жена, - а это ей удавалось и с утра и вечером,- та говорила и говорила и говорила. И, похоже на то, что именно бесконечная ее говорильня мешала Ивану сосредоточиться на мысли, подобрать слова. Именно жена и была виновата. Именно она! «Так и в депрессию впасть можно»,- подумал Иван. Словечко было для него новым и что оно обозначало он толком не знал, но сегодня ему хотелось его произнести, примерить к себе, к своему тяжелому состоянию тела и души:
- Де… прес… пресси… я тебе говорю… Я! У меня, получается…
- Ты! Ты! И шо ты мелешь? Мелешь и мелешь! У дочки свадьба скоро! Свадьба, черт бы ее побрал, вместе с тобой и сватами. Рехнусь скоро с вами со всеми! Прес! Какой к черту прес? Шо ты мелешь вечно? Где ты вчера лазил? Я все сама должна…- Голос жены звучал то чугунными колоколами, то медными колокольчиками у Ивана в голове.
- Де … пресс…
- Ты о чем это? О Прессах? На работу собрался на Пресса? Так кто тебя, пропойцу, туды возьмет? Пресса – завод серьезный.
- Какую еще… работу. Мало я тебе работал!?Ты, я вижу, совсем наглость потеряла!
- Мне? Так ты, гад, оказыватся, мне работал? А я? Я - кому работала? А?
- Ти – ти – тата! Ти – ти – тата! – все что смог и все, что успел сказать Иван в ответ. Жена выбежала во двор и продолжала там жалобно верещать и угрожающе орать, обзывая Ивана то импотентом проклятым, то бабником то бездельником.
«Я тебе, значит, импотент, да? Тогда какой же я – бабник? Ты б уже решила для себя, а то ж у меня мозги закипают! Я ж так и в …депрессию могу… Запросто могу. Вот тогда вспомнишь своего Ивана…»- слезы застилали ему глаза, то ли он плакал, то ли водка, та что не смогла внедриться в его организм за ночь, вытекала из глаз слезами… Но сказать супруге так ничего и не получилось. Голос соседа Андрюхи вывел Ивана из тяжелых и бесплодных раздумий. Постучав костяшками пальцев в косяк и пошоркав о коврик ногами, он спросил Ивана, просунув голову с улицы в веранду:
- Что за дела, мужик? Чего твоя с утра завелась? Воюете?
- Да с кем там воевать, посмотри на нее…- Иван вышел на крыльцо, уселся на ступени, ловко завернув ноги портянками, сунул их в сапоги. Правой ногой притопнул о крыльцо и сморщился от невыносимой боли в виске, почти не понимая, о чем говорит сосед:
- Сдала, сдала Маруся… К свадьбе готовитесь, слыхивал я.
- Та надо… Подпирают эти…как их? Обстоятельства подпирают.
- А ты, я смотрю, все сапоги носишь. Не надоели они тебе?
- Привычка.
- Теперь таких не продают. Где ты их выкопал?
- В армии при складе служил. Шесть посылок домой отправил. Обеспечил себя на двадцать лет. Ты думаешь, у меня обувки другой нет? Все у меня есть! И туфли и… Все! Сапоги - моя старая армейская любовь. Все при надобности пропью, но только не сапоги.
- В дом не ходи в своих гамнодавах, а то спалю! – жена прошла – просочилась между мужиками, и, презрительно глянув на соседа грозно произнесла:
- Ты тут не ошивайся. К себе иди, дел у нас с Иваном по горло. С утра кучкуетесь…
- Та Маруся, я ж по – соседски заглянул…
- По – соседски? Вот и помог бы Ивану по- соседски. А то заглядывать ты мастер. Шалаш строить надо, а он то пьет то опохмеляется.
- Так мы – что… Мы поможем. А, Иван? Я по шалашам спец! – мужчины пошли в сад, за дом, смотреть, где будет шалаш, а Мария, чертыхаясь, все таскала по двору то ведра, то дрова, то половики, поглядывая на две фигуры, что зашли за дом. Там она планировала построить шалаш для гостей,- в доме разместить полсела было невозможно.
-Голова, Ванюха, треснет, если хоть сто граммов не найду. Не выручишь?- отойдя за дом заговорил Андрей.
- Сам такой. Говорить не могу, так мне…
- Так свадьба ж на носу! Должно ж уже быть все готово!
- Найди, попробуй! Так прячет, с собакой не найдешь!
- Не поверю, чтоб ты, военный человек и не нашел!
- Искать как? Дома ж все время крутиться.
- Давай, придумаем что – то серьезное. Такое придумаем, что сама нальет, да еще спасибо скажет!
- Ой, перестань! Он придумает…
- А спорим, придумаю?
- По рукам!
- На что спорим?
- Понятно на что! Я ставлю поллитру. Только не теперь, на свадьбе.
Мужчины скрепили договор рукопожатием.
-Значит так. Идем сейчас на реку, на рыббазу. Свояк сегодня в смене. Вам же рыбка на свадьбу нужна?
-Та спросить надо…
-А сам ты что, уже не кумекаешь?
-Ну, харош подкалывать…
-Идем, берем рыбы, тащим к твоей и обьявляем…на литр больше, чем свояк заломит.
-Не поверит. Цены знает.
-На поллитра больше….Поллитры нам хватит.
-Годиться. Айда!
Крадучись, вышли со двора. Да не через калитку, а в пролом в заборе, за домом. Тяжело потопали вдоль улицы к реке.
Лодка с ночным уловом еще не вернулась на базу. Болталась на волнах метрах в пятистах, видно было, как рыбаки выбирают из воды сети. Присели на камень, о который тихонько плюхались волны. Там же с удочками сидел Петро, давнишний их товарищ и собутыльник.
-Клюет?
-Клевать – то клюет…
-Да не прибедняйся, поймал что?
Петро любил рыбалку, а еще больше любил поговорить о рыбалке. Вот и сегодня он бубнил и бубнил, не обращая внимания на то, что его мужики не слушали:
-Верховодка,дура… Хоть веником отгоняй! А с утра клева целый час не было. Дождик капал. Потом перестал. Скоро солнце пойдет вгору, а тут одна верховодка… Выпить, друзяки, хотите? - и Андрей и Иван встрепе-нулись, словно их дернуло током:
-Откуда у тебя?
-Взял из дому, да эта дура – верховодка…таскал, таскал,- то не клевало, а то….Времени не было выпить.
-Стекло есть?
-Найду.
Выпили по очереди из стограммовой граненной рюмки, закусили черствым хлебом. Нож Петро забыл дома, пришлось обрывком лески нарезать от шматка сала несколько тонких кусочков. В бутылке становилось все меньше водки. В глазах у мужиков прояснялось. Их виски стали ощущать дуновение свежего речного ветра, говор волн звучал почти как музыка, крики речных чаек дополняли их ощущение свободы. Появилась необходимость поговорить. Тему не выбирали. Тема в таких случаях, как и муза, приходит сама.
-Я мыслю так…- задумчиво дожевывая шкурку сала, промолвил Иван,- Главное, чтоб в спину тебе не упирался ствол. Чтоб все шло от твоего желания! От моего!- он так сильно ударил себя в грудь кулаком, что тяжело закашлялся.- А то ж когда тебя и днем и ночью, и в хвост и в гриву, а ты… ты с утра ничего и сказать не можешь… так и до депрес – с - ии можно дожить. Я уже с этой… я с ней просто захомутался! - запнулся, беззвучно заплакал, натянув себе на голову воротник старой куртки.
-Ну – у - у , братан, ты это чего? Из - за свадьбы?
-Жена его прессует. Сам слышал. Сто граммов с утра человеку не дать! Кем это надо быть?Прессует!..
-А кого из нас… Это что, жена, вон молодежь какая теперь! Ох, какая молодежь! Мои девки…меня, отца… променяли на сцыкунов поселковых!
-Что мы, родители, - людишки, вот кто мы… Вон, было дело, Христа предали. Так то – Христос, а то – мы. Людишки. Для жен и спиногрызов предать кормильца - это плевое дело!
Разлили, что осталось в бутылке. Допили.
-А как она мне брешет…
-Ну тут я бы возразил! С правдой жить трудно. Нельзя с правдой жить. Ты попробуй хоть день не сбрехать! Хоть день! Не -а! С правдой обращаться надо осторожненько.
-Попробуй в лицо правду людям говорить –с тобой же жить никто не захочет!
-Правда, неправда.А как быть с… воровством?
-Страну разворовали!
-Кто?
-Где?
-Там, наверху!
-Там, наверху они люди. А мы…
-А мы – кто?
-А мы- быдло! Вот мы кто!
-Это я, кто отдал Советской Армии двадцать пять лет своей лучшей жизни, я- быдло?!Йопсель – мопсель!
- Я ж не про тебя! Я – вообще!- закричал Ивану в лицо Андрей, но было поздно.
Иван, приехавший на Украину из Ростовской области был страшно заводным. Чуть что не так - в рыло! А дрался донской казак так отчаянно, что мог пятерых раскидать вокруг себя! И в поселке уже знали, как только он прокричит свое «йопсель-мопсель»- держись, мужики,- драка будет круто замешана! Знали поселковые и то, что остановить его можно, лишь предложив выпить мировую. Тогда драке приходил конец. Иван выпивал залпом то, что ему подносили и сразу же засыпал. Домой его приносили на руках и укладывали на половичках в веранде. Там он обычно отсыпался.
…Иван почти утопил Андрея и тот лежал на мели, затоптанный в песок слава Богу, что хоть лицом вверх ,но подоспел Петро, протягивая донскому казаку пластиковый стаканчик с водкой, ласково приговаривая:
-Выпей, это – мировая! Выпей, дружище!
По ходу драки, увидев, что у Андрюхи нет шансов выжить, помчался Петя к рыббазе и добыл там у рыбаков спасительные сто граммов.
Так Андрей остался в живых.
…Когда друзья привели Ивана к его родному крыльцу, Маруси во дворе, к их счастью, не было. Побежала куда –то, предсвадебных хлопот у бабы хватало. Иван, опираясь на плечи друзей, был в полном сознании. Приступ злости прошел и он продолжал говорить то о житейском предательстве родных людей, то о тупости жен и неблагодарности детей, и казалось ему, что речь его льется легко и непринужденно.
- Посмотрите, куда рванула эта дурная птица! Что она там делает? - орал он простирая руки к небу.
- Возражений не имею! –вторил ему Андрей, расплываясь в блаженной улыбке,- и то подумать, чуть не стал сегодня утопленником, а вот еще говорит, с друзьями, понимаешь ты, беседу ведет.Бабы так разве поговорить могут? Да никада! Никада-а-а! Слышал он их дурацкие разговоры.
А Петро задушевно, почти про себя, рассказывал друзьям, какой длинной была эта, прошедшая зима. Такой длинной, такой!.. Но вот беда, он ее почти не помнит! А ведь это была особенная, непохожая на другие зимы - зима…
-Друзья мои, - она, эта зима была такой, как моя жизнь!
Нашарил Иван где - то под окошечком ключ, друзей с крыльца спихнул:
-Идите! Я соображаю, что делаю - зашел в веранду, шатаясь, но вспомнив Марусин приказ «не ходить в дом в гамнодавах», решил разуться. Сел на пол, еле стащил с ног сапоги, наполненные речной водой и песком. Портянки хотел выбросить во двор, но тут взгляд его упал на новый пластмассовый тазик, прицелился, шлепнул в него портянки, радостно отметил: «Попал! Глаз – ватерпас!». Хотел было идти в спальню, да подумал, что портянки надо бы сполоснуть. В углу веранды выварку увидел, открыл крышку, матюкнулся: «Выкабенивается Маруська! Все в салфеточках в доме, в скатерочках, в бантиках…марлю какого черта на выварку прицепила, дура! Мух боиться, так разве муха полезет в выварку, под крышку!». Сорвал марлю с тридцатилитровой кастрюли. Подвинул поближе тазик, налил воды по самые ручки, ноги помыл, потом там же старательно постирал фланелевые, еще армейские портянки. На батареи их развесил. Сапоги занес с крыльца, любовно их вымыл куском оторванной марли. На другой, сухой кусок поставил свои кирзаки сохнуть чуть ближе к двери и подальше от батареи. Работая, он чувствовал себя спокойным, счастливым, умным, красноречивым, - такой сегодня получился день! С друзьями посидели, поговорили, пообщались. Записать бы, запомнить о чем говорили… Темы были отпадные! А Маруся сдала, отупела, потолстела, подурнела. Ти-ти-тата, ти-ти-тата…Вот и весь ее разговор. А мимо жизнь проходит, люди рождаются, умирают…
В голове у него все потихоньку смешивалось: и драка на берегу,и разговор с друзьями, и крики чаек, и плеск волн и утреннее его тяжелое настроение.
В глазах плыли разноцветные круги, нарастало ни с чем несравнимое состояние блаженства, в легкие его проникал пронзительный и в то же время какой - то удивительно теплый аромат
Маруся, вернувшись из магазина, взошла на крыльцо. Открыла дверь, протиснулась с пакетами в веранду и, закричав дурным голосом, бросив все, что держала в руках на пол, выскочила во двор. На ее крик сбежались соседки, но понять что тут произошло никто поначалу не мог. Дверь в дом была открыта, на половиках в веранде, залитой солнцем, лежал Иван с закатанными до колен брюками и крепко спал. Вокруг него валялись баночки с майонезом, с горчицей, пачки масла и маргарина,булочки закатанные в прозрачную пленку, полуторалитровая бутылка уксуса стояла между ног Ивана именно там, где ее можно было бы поставить в насмешку над спящим мужчиной. В веранде при всем при этом было чисто: на батареях сохли аккуратно расправленные портянки, вымытые сапоги стояли на лоскуте белоснежноймарли, на их носках играл солнечный зайчик. И только пластиковый тазик, заполненный до самого верха мутной , грязной во-дой портил картину.
-Тридцать литров! Тридцать литров было!- выла Маруся, то хватая себя за голову, то расширяя горловину свитера, словно она была тесной и не давал ей дышать. Жена Андрея забежала в веранду, переступила через рассыпанный Марусей товар, зачерпнула из выварки эмалированной кружкой:
-Да выпей ты водички, плюнь ты! Выпей водички, полегчает!
-Какой к черту водички! Водка это-о-о !Бы-ы-ыла-а-а!На свадьбу…
Описывать, как орала Маруся, как она проклинала своего благоверного и что обещала ему сделать нет смысла, так как ничего она ему все равно не сделала ни до свадьбы, ни после - Иван ее крепко захворал, когда узнал назавтра от жены,в чем он стирал портянки, в чем мыл ноги и сапоги… Болезнь у него проявилась очень странно - Иван перестал пить водку! Поднесет ко рту, вдохнет запах и… отставит рюмку. Студент – медик, что квартировался у Маруси и Ивана в летней кухне, сказал, что это нервный срыв. Ивану же хотелось, чтобы его болезнь назывался как - нибудь позамысловатей. Чтобы словечко было позаковыристей, посложнее. Вот слово «депрессия» ему очень нравилось. Он спросил осторожненько студента, а может у него все - таки депрессия?
-Дядь Вань, можете называть свою болезнь как хотите. Хоть интеллекту-альным шоком! Лишь бы вы никогда не выздоровели!- и при этом ехидно улыбался. Другому Иван дал бы давно в рыло, как у них, донских казаков принято, да помнил он, что именно этот сопливый студент
процедил и перегнал содержимое голубого пластикового тазика.
-Потерь совсем немного, не переживайте, всего два литра!- радостно со-общил он тогда хозяевам, думая, наверняка своими студенческими мозгами, что это –мало. А Иван как представил :стоят себе рядком четыре поллитровых бутылки самогонки… Как представил, что они вот так:пшик! – и растворились в воздухе! Вот с той секунды и началась у него та болезнь! Как закрутило ему где - то под сердцем, как заморудило…
На свадьбе Иван не пил.
Маруся гордо говорила всем и каждому, что, дескать, не пьет ее муж и причем, - давно.
После свадьбы, оставшись наедине со своими мыслями, с воспоминания-ми, Иван пробовал пригубить чарочку. Не получилось.
Думал, пройдет со временем.
Не прошло, йопсель – мопсель!