Я видела счастье. У него голубые глаза.
Волосы пахнут ванилью.
Любимый завтрак – крепкий кофе и сигарета.
Я знаю его номер телефона и по утрам просыпаюсь с ним рядом.
Сердце стучит. Эхо от этого стука разносится по телу мелкой дрожью, погружая в некую эйфорию. Солнце, спотыкаясь о прозрачность окон, нарушает спокойствие. Скребётся по глазам дикой кошкой и, будто играясь, скрывается за облаками. Сбитый воздух комнаты проникает в меня, заставляя подняться. Утро.
Я разучилась вставать рано. Валяюсь на кровати, пока не надоест телу, даже проснувшись, не хочу подниматься. Из кухни тянется аппетитный запах завтрака. В нём различимы: яичница, взбитая с молоком в лёгкий омлет; сдобная булочка: капучино, такой же крепкий, как и утренний поцелуй.
Глаза ещё не готовы к тому, чтобы увидеть новый день. Хотя он и повторяет каждый предыдущий. Обыденность надоедает – распространённое мнение, но это не так. Обыденность несёт уверенность. Сейчас он подойдёт и ласковым голосом скажет: «Солнце пора вставать». Я покручу носом, сама несколько раз перевернусь с бока на бок и, не в силах вынести его прелестного голоса, открою глаза. Это и есть постоянство. Но…
…Но сегодня всё было не так. Этой ночью мне снился сон, похожий на те дни. Дни, когда шаль счастья согревала нас обоих. Мы будто срослись, но, как и всегда наступила чёрная полоса. Она мне напомнила о свежевание. С меня сдирали кожу(х) любви. Это болезненно. Привычка спать до упора осталась, а всё остальное сгинуло в небытие, или же я сгинула куда – то ниже уровня плинтуса. Подниматься до нужного этажа стало невмоготу, и я решила остановиться тут. Чем выше взлетишь, тем больнее падать, а взлетать заново настолько сложно, что зачастую невыносимо.
Фотографию двух человек было не видно. Стекло в рамке, в которой она стояла, игралась бликами мелких проблесков от ночных ламп. В этом доме было намертво заколочено всё, от малейших лазеек и щелей пола, до оконных ставней и дверных проёмов. Если бы тут начался пожар, то выйти было бы крайне проблематично.
Дежурный инспектор отделения полиции Сторриджа – небольшого городка близ Нью – Йорка – внимательно рассматривал каждую пылинку, мирно спящую на полу и мебели этого дома. В крохотной комнатке, которая, вероятнее всего, была детской, он остановился и начал досконально изучать разнообразные рисунки, заточённые в оковы рамок. Рисунки были явно детской руки. Где – то маленький щенок гулял на поводке у мальчика, где – то была изображена полная семья – мама, папа и сын.
- Том… Тут написано, что мальчика зовут Том – голос, прорезавший тишину отдавал хрипотцой. Это свидетельствовало, что инспектор был курящим человеком. Курил часто и, по – видимому, очень крепкие сигареты..
Гулкий стон пола под шагами полицейского возобновился. Он вышел из детской и, уткнувшись носом в старый паркет, побрёл по дому.
Тяжко вздыхая в такт каждому шагу, он продолжал осмотр дома, находя пристальным взглядом то игрушку, небрежно брошенную, именно брошенную, а не оставленную в углу одной из комнат, то истлевший до фильтра бычок в пепельнице на обеденном столе, то запорошенный пылью журнал, открытый на странице, где молодая особа дефилировала по подиуму в платье какого – то модного дизайнера.
Пройдя по гостиной, дежурный вышел в длинный коридор, который был буквально пропитан трупным запахом. Запах попадал на рецепторы и щекотал нос до тошноты. Коридор был оббит панелями из прессованной бумаги с наклейками почти что чёрного цвета. Из – за них создавалось впечатление кромешной тьмы, никак в остальных частях дома с белыми обоями и мебелью выполненной под старину из белого дуба. Прижав ко рту платок, страж порядка проследовал к двери, которая находилась на противоположном конце чёрного тоннеля. Именно от туда исходило зловоние. Дверь была приоткрыта, из – за неё просачивался чуть зеленоватый свет.
- Не иначе как ночник – мысли напрягали, облепляя уставший мозг.
Казалось, что в доме вымерло всё. Открыв дверь, полицейский вошёл в комнату. Она была богато обставлена мебелью. Особенно бросалась в глаза кровать, она была с пологом ярко розового цвета, такого, что на душе становится приторно. На высоких ножках, с резным изголовьем. Инспектор подошёл к ней и одёрнул полог. На ней лежало три трупа. Как на картинке, нарисованной Томом. Мама, папа и сын…
Старые добрые воспоминания. Я научилась выключать память. Научилась не думать о счастье, оно выедало мозг, словно термит, мысленный термит, который никак не мог наесться. Я поднялась и пошла на кухню готовить завтрак. После того как я его потеряла мне приторно выходить на улицу, в магазин я ходила ночью, чтобы никто не видел. Холодильник представлял собой лабиринт из полок. Раньше не было этого лабиринта, была всё на своих местах. Старался служанка. Всё как в обычных семьях. Я заварила лапшу и приготовила по две сосиски.
- Том, пора завтракать! – голос, уставший от бессонниц, пронёсся над потолками комнат и влетел в детскую, где маленький мальчик занимался своим излюбленным делом – рисовал.
- Иду, мам! – мальчик был на редкость весел. Он не замечал, что папа уже очень давно не возвращался из командировки. Но он ждал… Ждал, рисуя папу, гуляющего с ним. Папу, который непременно приедет и подарит ему гору подарков. Сегодня Том нарисовал свою семью, солнышко и безоблачное небо. Муму, которая широко улыбается и папу, который крепко держит его за руку.
- Сегодня сделаю рамку. – он сказал это будто в себя, тихо шёпотом, чтобы стены не растрезвонили об этом сюрпризе маме. Завтрак прошёл в молчании.
Полицейский в странном смятении изучал останки людей. Хотя это пока ещё не останки. Родители мальчика были крепко привязаны к кровати и друг к другу. Горло обоих было перерезано ножом от уха до уха. Так же были надрезаны уголки рта. Было искусственно сделана улыбка. Страшная и пугающая. Мальчик лежал между родителями с таким же горлом, распоротым сверх меры. Но вот улыбка у него была настоящая. Так как улыбаются только дети, дети, испытавшие неумолимое счастье. Дети, которые влюблены в свои первые игрушки, дети, которым сниться прекрасный сон.
Инспектор достал диктофон, присел в сделанное дугой, мягкое кресло и начал записывать свои наблюдения:
«Для протокола:
Снаружи здание выглядело броско. Огромный жилой дом. Однозначно здесь жили богатые люди. Внутри оказалось темно, несмотря на то, что окна были довольно большие. Всё забито досками, небрежно, предположительно неумелой рукой. В доме не убирались в течение нескольких дней, о чём свидетельствует уже залежавшейся пыль на мебели и полу. На первый взгляд кажется, что люди, проживающие здесь в спешке съехали. В детской не было замечено никаких настораживающих вещей. Аккуратно сделанный ремонт, из которого выделяются довольно неплохие рисунки ребёнка. На одном из рисунков стояла подпись «Том», от куда сделан вывод, что мальчика зовут Том. Выйдя в гостиную, я почуял острый запах. Запах прогнившего мяса. Он исходил из комнаты в конце коридора. Там я обнаружил крайне неприятную мне картину. В богато обставленной мебелью спальне, на кровати лежало три человека, основываясь на их досмотре я установил, что смерть произошла не менее недели назад.
Конец протокола.»
Дежурный инспектор встал с кресла и направился к выходу. Выйдя из дома, он тяжело вздохнул.
- Здесь я закончил. Дальше дело за судмединспеторами и корнерами.
Ребёнка очень легко разочаровать. В тот день маленький Том дорисовал свой любимый рисунок. Мама, папа и брат. Брат как две капли воды похожий на него. Они лежали в кровати и улыбались. Они были рады. В окошке светило солнце, а в доме царило блаженство.
Папа приехал с братом и начал укладывать в машину вещи, уже собранные мамой. Они поделили всё поровну. Том остался с мамой, а брат достался отцу. Они не спросили как бы хотелось им, детям.
Удар вазой по голове погрузил папу в сон, вечный сон. Дорогой паркет принял тяжёлое тело. Мама, услышав шум, выбежала в коридор.
-Он упал… Споткнулся о порог и упал… - голос Тома дрожал, то ли от слёз, то ли от содеянного им.
Мам упала на колени перед отцом. Она всё ещё любило то счастье. Удар был таким же хлёстким и бездумным, как и удар о голову папы. Вторая ваза разлетелась в щепки, и мама замертво обняла папу. Брат увидел родителей и будто оловянный солдатик, замер. Затем окаменелое тело ребёнка повалилось на пол.
Тому было тяжело. Мистер Джеркинс помог доделать любимый рисунок. Уложив на кровать родителей и брата, Том аккуратно, любя, перерезал горло всем троим. Сделав надрезы в уголках рта, он заставил их улыбнуться. Собрав в сумку несколько джинсов и футболок, Том решил сделать из дома семейный склеп. Любимый, такой уютный склеп. В сарае рядом с домом он взял несколько досок и забил окна и двери. К утру всё было готово. Мистер Джеркинс увёз мальчика.
Отъехав от дома, инспектор включил дворники и противотуманные фары. Лил сильный дождь. Ехать было трудно, но дома его ждал сын. Ждал и надеялся на скорое возвращение папы. Колёса месили асфальтовую пыль с каплями дождя, превращая её в грязь. Фары, изредка проезжавших мимо машин, слепили уставшего полицейского. Но у него на лице сияла неподдельная улыбка. Он был доволен собой. Подъехав к дому, он пару раз нажал на газ, чтобы было понятно, что он вернулся. Загнал свой «Шевроле» в гараж и подошёл к входной двери. Оглянувшись назад, он помахал рукой, будто попрощавшись с прошлым. Надоедливым и одиноким прошлым. Где это одиночество скрасить могли лишь виски и сигары, где было невыносимо больно не заботиться, не волноваться. Вставив ключ в замочную скважину, он распахнул дверь. Маленький мальчик бросился к нему на шею. Он обнял его крепко, любя и поцеловал в щёку…
-Ты покушал, Том?
- Конечно, мистер Джеркинс…
- Сколько раз тебе говорить, Том? Можешь называть меня папой…
Счастье – измеряется в периодах.
Счастье бывает разным.
Моё счастье лежит рядом со мной на кровати.
Мы влюблены и это есть то самое счастливое счастье.
Мы улыбаемся и мы счастливы, но мы мёртвые…