Осень в июле
В плохую погоду Вениамин Петрович оказывался без работы. И тогда, чтобы ничего не упустить, составлял перечень домашних работ. На этот раз все, что было намечено, он сделал, а веренице дождливых дней не было конца.
В доме сухо и тепло. Не чавкает грязь под ногами и не стреляют – он никогда не забывал, как тяжело жилось пехоте под дождем.
- Радуйся, Венька! - говорил сам себе.
Была у него одна удивительная странность: сохранял верность вещам, долго и честно отслужившим ему. Когда был вынужден выбросить их за ненадобностью, ощущал чувство вины.
С войны вернулся в старой солдатской шинели, служившей ему много лет. Не мог с ней расстаться, как не мог расстаться со старым вещмешком, который спас ему жизнь, приняв на себя несколько осколков. На этих местах появились заплаты. Видавшая виды саперная лопатка тоже была привезена домой. На ее деревянной ручке ножом были вырезаны его инициалы.
Когда в доме было прохладно, Вениамин Петрович набрасывал на плечи старую шинель с красными погонами пехотинца с потускневшей от времени золотистой буквой «Т», обозначавшей воинское звание «старшина». Вещмешок долго пылился в кладовке, и только недавно Вениамин Петрович случайно наткнулся на него. А саперную лопатку Вениамин Петрович брал с собой на рыбалку.
Выходной день, а выходным установил себе понедельник, он посвящал внуку Петьке. Бывало, по его просьбе приходилось надевать парадный костюм с орденами и медалями, и они отправлялись путешествовать по городу. Петька шел рядом и очень гордился своим дедом.
- Дедушка, - однажды сказал внук, - в ящике стола еще очень много медалей. И орден. А ты их не носишь.
- Ты почему роешься в столе без спроса?! - набросился на него дед, а потом, смягчившись, добавил, что как-нибудь ответит на этот вопрос..
Вениамин Петрович не признавал юбилейные медали – их выдавали участникам войны за то, что они еще живы. Он называл их «побрякушками». Скептически посматривал на своих сверстников, обильно увешенных ими да еще какими-то значками. И орден Великой Отечественной войны, выданный всем ветеранам спустя десятилетия после окончания войны, тоже не носил, а носил другой – за бои в Польше. Самой высокой своей наградой считал орден Красной Звезды за бои в октябре 1941 года: тогда скупо награждали героев. Тихо позвякивали при ходьбе медали «За отвагу», «За оборону Сталинграда», за взятие Варшавы и Будапешта. Медаль «За победу над Германией» завершала боевые награды. К ней прислонилась медаль «За доблестный труд». Он на всю жизнь запомнил восторженные глаза послевоенных мальчишек.
Однажды, гуляя по парку, наткнулся на коллекционеров, которые продавали и обменивали ордена и медали.
- Сколько стоит орден Боевого Красного Знамени? - спросили при нем.
Он не слышал ответа. Не хотел слышать. Ушел.
«За мой орден Красной Звезды с отбитой эмалью, - пробормотал он, - много не дадут».
Сын Вениамина Петровича не был похож ни на одного из родителей. А вот внук получился на удивление. Дедушка и внук были не просто похожи – даже походка у них была одинаковой. Вениамину Петровичу иной раз казалось, что, разговаривая с Петькой, благодаря сказочному смещению времен, говорит с собой – с тем Венькой, каким был шестьдесят семь лет тому назад.
Когда Петькины родители заметили, что у их сына манера говорить такая же, как у Вениамина Петровича, они решительно ограничили общение ребенка с дедом. И лишь потом, когда, находясь в жесткой изоляции от деда, Петька удивительным образом стал шмыгать носом, проявляя недовольство, энергично потирать руки в знак радостного удивления, Петькина мама сдалась.
- «Вылитый» Вайн, - с грустью сказала она. - Ничего не поделаешь...
Запрет был снят, и теперь они снова наслаждались общением. А Петька – это стало традицией – уплетал мороженое или шоколад. Однажды Вениамину Петровичу пришла удручающая мысль: «Не покупаю ли я Петькину любовь?» И когда тот, увидев мороженое, привычно потянул его к нему, Вениамин Петрович сказал, что у него нет денег. В глазах мальчика застыло удивление. После некоторого раздумья Петька сказал:
- Дедушка, мне сегодня не совсем хочется мороженое...
И они прошли мимо большого красивого ящика, из которого доставали мороженое только для тех, у кого были деньги. Вениамин Петрович поднял своего маленького двойника и поцеловал.
- Хороший ты мой, в следующий раз дедушка заработает, и мы гульнём с тобой, парень!
И вот небо очистилось от туч. Солнце и ветер принялись за тротуары и мостовые – высушили их, оставив зеркала небольших луж. Потеплело. Вениамин Петрович встал рано, побрился, позавтракал и ушел на работу.
Пришел в назначенное самим себе время, сел на скамейку возле станции метро «Гидропарк» и открыл томик Гоголя. После прихода поездов он посматривал на людей, выходивших из метро. Когда мимо прошла большая компания молодых людей, он закрыл книгу, снял очки и пошел за ними.
В конце парка они свернули с дороги и сели на топчаны под небольшим навесом. Разделись. Шумной ватагой пересекли пустынный пляж, бросились в воду и стали похожими на детей – кричали, плескались, озорничали. Вениамин Петрович нашел сухую скамейку – тоже под навесом – и углубился в чтение. Как предполагал, вскоре у них началось веселье – пили, смеялись, пели. Через некоторое время двое отделились от компании и вышли на дорогу. «Обычное дело, - решил он. - Не хватило».
Но они подошли к нему.
- Дед, - сказал один из них, - пошли!
- Что такое?
- Там узнаешь.
Вениамин Петрович поднял с земли опавший листик и заложил место, где читал. Положил книгу в сумку. Снял очки. Кряхтя, встал.
- Сколько тебе платят, дед?
Этот вопрос задал самый старший из сидевших на топчанах. Со дна глубоких впадин, из-под бровей, свисающих, как кустарник над обрывом, смотрели недобрые глаза. Тонкие шнурки губ прогнулись в улыбке, обнажая металлические зубы.
- Перестань, Игорь! - негромко с укоризной сказал приветливый парень – звали его Саша.
По тому, как он это сказал, и по тому, как Игорь безоговорочно подчинился, Вениамин Петрович понял, что с ним разговаривает главный в этой компании.
- Отец, - продолжал Саша, - мы заприметили тебя давно. “Пасешь” нас от метро. Зачем?
- Девочки у вас красивые, - ответил Вениамин Петрович.
- Дедуля... - лежавшая на соседнем топчане вульгарно накрашенная девица укоризненно погрозила пальчиком.
- А если говорить по правде, имею интерес...
- Выпей, отец, - Саша налил ему и себе.
Выпили. Заели соленым огурцом.
- Ешь, отец.
Вениамин Петрович окинул взглядом стол. Здесь было что выпить и чем закусить.
- Спасибо. Сыт.
Доброе отношение располагало к беседе.
- Саша, - сказал он, - у вас есть дети?
Тот отрицательно покачал головой.
- Вы еще молоды. А у меня есть внук. Он, как все дети, любит мороженое и шоколад. Представляете – в наше время такая разорительная любовь. Кто бы мог подумать, что мы доживем до такого мерзкого времени? Я вам скажу, Саша, если здесь не хватает, - Вениамин Петрович постучал по голове, - то социализм получается хреновый, а капитализм, еще хуже. Да, так вы спрашиваете, что я здесь делаю? - Вениамин Петрович показал на пустые бутылки, лежащие на траве. - Нельзя дать пропасть такому богатству. А вы как считаете?
За столом сидели «крепкие» ребята: их лица и могучие шеи наводили на мысль, что занимаются они, отнюдь, не интеллектуальным трудом.
- Амбал! - позвал Саша.
К ним подошел парень, похожий на одесского биндюжника старых времен.
- Отец, у тебя сумка есть?
- При моем хобби без сумки никак нельзя.
Саша передал сумку парню, и тот наполнил ее пустыми бутылками. Сумка была тяжелой. «В наши скудные времена, - подумалось Вениамину Петровичу, - это успех».
И вспомнилось ему:
- Надо, немедля, развить успех, - это были слова комбата. – Лейтенант Артюхов в санбате. Вайн, назначаю тебя командиром взвода.. Артиллеристы помогут. Вперед!
Вениамин Петрович вздохнул. «Кто сейчас, кроме меня, вспомнит об этом? - подумал он. - Никого не осталось».
Бутылки, позвякивая, отмечали каждый шаг. Он свернул на тропинку и вышел к берегу.
- Привет Ефиму, рыбу удиму! - сказал он.
Ефим Аркадьевич, друг его детства, не отрываясь от шеренги спиннингов, приветствовал поднятием руки.
- Привет, Венька!
Он был последним из тех, кто мог его назвать Венькой. Еще мальчишками вместе ловили рыбу и, бывало, через весь Подол гордо несли свою добычу, нанизанную на ивовый прутик или бечевку.
Теперь они работали артелью: один ловил рыбу, а другой промышлял сбором бутылок. Потом они менялись местами.
Вениамин Петрович, обиженный невниманием, со стеклянным грохотом поставил сумку на песок. Ефим Аркадьевич оглянулся.
- Ого! - сказал он. - Будем «пропитовываться».
«Пропитовываться» – одно из слов далекого детства. Когда-то они любили придумывать слова.
- Сегодня я застолбил участок с самородками. Еле донес их, - Вениамин Петрович устало сел на пенек.
- Что ты не смотришь на наш улов?
- Улов? Знаю я наши уловы...
- А я на твоем месте все-таки поднял бы задницу. Из чистого любопытства...
Вениамин Петрович так и сделал.
Семь крупных лещей, три щуки и много мелочи – это была удача.
- Ура! - в восторге закричал Вениамин Петрович. - Твои рыбные косяки и мои бутылочные самородки значительно поднимут наше благосостояние.
- Тихо! - закричал Ефим Аркадьевич. - Распугаешь всю рыбу.
- Ты же сам кричишь, как ненормальный...
Вениамин Петрович снова сел на пенек и раскрыл томик Гоголя.
- Послушай, Фима, как великолепно пишет этот антисемит...
- Не мешай мне со своим Гоголем, - и стал быстро вращать катушку спиннинга.
Натянутая леска нервно дрожала. Вениамин Петрович схватил сачок. Это был крупный лещ. Сильный и уверенный в себе, он метался, пытаясь освободиться от невидимого врага. Потом в отчаянии прыгал на песке. Старики суетились возле него.
Перед уходом тщательно пересчитали бутылки.
- Как ты думаешь, Фима, на сколько нас обсчитают?
Приемщик обсчитал их на пять бутылок.
- Молодой человек, мне показалось, что бутылок было больше, - деликатно обратился к нему Ефим Аркадьевич.
- Считать надо уметь!
- Фима, на этот раз он прав! Не спорь! - с такими словами из-за спины друга появился перед приемщиком Вениамин Петрович. - Хорошо, что я лично пересчитал их несколько раз.
Он, не мигая, посмотрел в наглые глаза приемщика и назвал количество бутылок, превышающее действительное на пять.
- Мне твоего не нужно, но и свое не отдам, - с угрозой продолжал он. - Давай вместе пересчитаем. Ты, Вася, хороший парень, но по арифметике, уверен, больше тройки у тебя никогда не было, а я четвертый класс закончил с похвальной грамотой. Ты эти бутылки считал? А эти? Что значит «они не ваши!?» А чьи? Нет, ты скажи – чьи они! А?!
Истеричная интонация и громогласный начальственный окрик «А?!», которым когда-то командир полка приводил в трепет своих подчиненных, действовали безотказно. приемщик, привыкший к робким посетителям, растерялся: он не привык к такому напору.
- А в другой ящик ты не ставил? А?! Что ты там мямлишь? Говори четко, когда тебя спрашивают. Тьфу! Мяукаешь, как кот спросонья...
Получив деньги сполна, по узкой крутой лестнице они выбрались из подвала.
- Откуда ты знаешь его имя? – спросил Ефим Аркадьевич.
- Понятия не имею. Но он не возражал.
Начал накрапывать дождь. Осень в июле продолжалась.
Казак Янкель
На следующий день распогодилось, и они договорились встретиться.
Ефим Аркадьевич опаздывал всегда. Не было случая, чтобы какая-то причина не помешала ему быть вовремя. Самое смешное – он сам верил в то, что его преследуют нелепые стечения обстоятельств. Каждый раз приходил с виноватыми глазами и давал себе слово, что в следующий раз придет намного раньше. Проходили годы, но этого не случалось.
- Венька, - отдуваясь, сказал Ефим Аркадьевич, опоздав в очередной раз, - автобус ехал так медленно! Если бы...
- Ладно. Не переживай, - успокоил его Вениамин Петрович. - Ты все-таки попробуй когда-нибудь выйти из дома немного раньше. И тогда не попадешь на такой автобус...
Тепло одетые, с рюкзаками и зачехленными спиннингами, в одинаковых трикотажных шапочках (они их вместе покупали) старики пошли к берегу. Спиннинги в чехлах они несли так, как когда-то носили винтовки, и были похожи на старых солдат.
- Знаешь, почему я перечитываю Гоголя? - спросил Вениамин Петрович.
- Господи, опять Гоголь!
- Он обидел меня еще в школе, когда я читал «Тараса Бульбу»...
- Потому что был глупым. А вот умный проницательный читатель...
- Это, конечно, ты...
- Естественно. Скажи мне, обиженный Гоголем, был ли во всей Запорожской Сечи хоть один смелый казак, который смог бы Тараса Бульбу скрытно привезти в Варшаву для того, чтобы тот в тюрьме встретился с пленными запорожцами, и вернуться с ним в Украину?! Не было такого! А сделал это бесстрашный и умный Янкель, хоть он саблей не махал и горилку не пил... Умел Николай Васильевич лукавить. Ой, умел! А ты говоришь – антисемит!
Старики стали хохотать.
- Фима, я преклоняюсь перед тобой. Инженер. Изобретатель. Чемпион Украины по гребле. Рыбак. Выдающийся едок. А какой читатель! Ты – андерталец!
Это было словечко из детства, означающее – современный, умный, в отличие от неандертальца – ископаемого человека.
- Я снова перечитал «Тараса Бульбу». И заодно «Мертвые души». Помнишь – мы в школе наизусть учили: «Ах, тройка, птица-тройка! Кто тебя выдумал?!» Тройка – символ стремительного движения России вперед. Однако, как описывает Гоголь, колесо брички было таким, что даже до Казани не доехать. А кто управлял тройкой? Пьяный кучер Селифан. Он пустился вскачь, не ведая, куда приведет дорога. А кого везет тройка? Коллежского советника Павла Ивановича Чичикова. Такого плута поискать – не найдешь. Лукав Николай Васильевич. Ой, лукав!
Был удивительно безветренный день. Днепр, не тронутый морщинами волн, протянул к рыбакам гладкую солнечную дорожку, похожую на перевернутое изображение пламени гигантской свечи. Только короткая сорочья трескотня катушек спиннингов и всплеск заброшенных грузил нарушали безмолвие.
После рыбалки они пришли на рынок. Постелили на асфальте газету. На нее выложили улов. Ефим Аркадьевич стеснялся и старался держаться от рыбы подальше, словно к ней не имел никакого отношения. Его пугливый взгляд смешил Вениамина Петровича. Захотелось еще больше смутить друга, и он закричал громко, как зазывалы на восточных базарах:
- Товарищи и граждане! Дамы и господа! Свежая рыба! Цены ниже рыночных! Не толкайтесь – хватит всем! – уговаривал он не существующую толпу покупателей. - Вкус незабываем! Способствует хорошему пищеварению и сохранению супружеской верности. Торопитесь!
- Ты с ума сошел! Зачем так громко?! - увещевал Ефим Аркадьевич, еще дальше отдаляясь от рыбы.
Привлеченный громкой рекламой, подошел старик. Одна рука его непрерывно тряслась, но глаза весело смотрели из-под густых ещё черных бровей.
Увидев его, Вениамин Петрович сказал:
- Интеллигентных покупателей обслуживаем вне очереди...
- Маня! - позвал он. - Иди сюда. Здесь ценят интеллигентов и продают то, что нам надо, - свежую рыбу. Молодой человек утверждает, что она нам подойдет.
- По цене? - деловито спросила подошедшая старушка в кокетливой шляпке.
- По назначению, - весело ответил старик. - Она, видишь ли, очень способствует хорошему пищеварению и самое главное – супружеской верности.
- Эдуард, - засмеялась старушка, - тогда берем! Золотая свадьба, - доверительно пояснила она.
- Поздравляю, - сказал Вениамин Петрович. - Долгих лет вам...
Они купили всю рыбу.
Вениамин Петрович долго смотрел вслед своим покупателям – вдвоем они катили нагруженную тележку. Тоскливо ему стало: старушка чем-то напоминала его покойную жену.
- Тебе не показалось, Веня, что...
- Да. Не могу понять, но похожа удивительно...
К Вениамину Петровичу подошел мужчина лет сорока.
- Отстегивай, дед, - сказал он. - Я – Буравчик.
- Не понял...
- Правило Буравчика знаешь? Продал – долю отдай. Еще не понял?!
На выручку пришел Ефим Аркадьевич.
- Молодой человек, - сказал он, - как вам не стыдно?! Это же пенсионер, которому и на жизнь не хватает. Пожалуйста... Я вас прошу...
- Сгинь, старик! - прикрикнул на него Буравчик.
Когда-то в молодости Вениамин Петрович жил возле Житнего рынка и часто наблюдал его нравы.
- Вали отсюда, падло вонючее! - закричал он. - Что зенки выставил, паскуда?! Дубьё ты стоеросовое! Со стариками да бабами развоевался здесь, козел безрогий! Был бы моложе – причесал бы рожу твою да так, что родная мать не узнала. А правило Буравчика, мурло поганое, ввинти в свою задницу!
Буравчик опешил.
Вениамин Петрович был страшен. Лицо покраснело. Глаза гневно сверкали.
Вокруг заговорил народ:
- Чего к старику привязался?
- В милицию бы его...
- Они все здесь повязаны.
- Здоровый бугай. В поле бы тебя, паразит!
Буравчик зашипел:
- Увижу здесь еще раз – пеняй на себя, - и ушел.
Когда старики вышли из рынка, Ефим Аркадьевич с обожанием посмотрел на своего друга и сказал:
- А ты молодец, казак Янкель!..