Заслышав шаги позади себя, он криво усмехается, сжимая сигарету в зубах до скрипа, и выплёвывает её, резким, казалось бы - превосходно-отточенным, но на самом деле - нервно-отточенным движением разворачиваясь и целясь в пустоту. Снова в пустоту. В последнее время у него издёрганные нервы. Выдыхая облачко пара, встряхивается, запахивается в чёрную кожаную куртку и идёт вдоль стены, касаясь рукой каждого шрама от времени, крыльев машин, очередей автоматов и разноцветного граффити. Где-то вдалеке слышится визг шин чужой тачки, а буквально за поворотом до въезда на эту улицу - гулкий рокот мотора. Приехал.
Он сидит, держа недалеко от близоруких серых глаз книгу с цепочками ядерных реакций, с зубодробительным текстом и почти не вникает в смысл написанного, глядя и на буквы, и не на них. Опуская край, переводит взгляд на глянцевую белую закрытую крышку трёхногого рояля. Откладывая книгу в сторону, поднимается с тёмного дивана и, ступая по мягкому ковру, переходя на обычный пол, приближается к инструменту, медленно и осторожно касаясь пальцами дерева комнатной температуры. Фыркнув и сбросив с себя туманное ощущение, резко садится на стул и открывает крышку, словно стесняясь, что кто-то мог видеть его нерешительность, когда он был один дома, не считая спящей в другой комнате псины, и переходя к более живым действиям.
Забравшись на холм, он глядит на раскинувшийся перед ним город, полный высотных зданий, отливающих стеклом и металлом, разных форм и размеров, сжимая колени руками и опустив на них подбородок. Зелёные глаза и светлые волосы. Отсутствие вечного фейерверка буйных красок. Рядом остывающий от долгой езды мотоцикл, над головой красноватый свет обратной стороны Найтери. Он смотрит вперёд, и всё, что перед глазами, - его. Кроме того, кого здесь нет.
Он спрятал руки в карманы, грея их, и идет по набережной, отпинывая попадающиеся под ноги банки и мусор. Серое небо над его головой по цвету тождественно его глазам. Холод синей реки прямо пропорционален его характеру. Он идет и пытается понять: зачем ему это? Ежедневные цирк, балаган, истерики, капризы, чужие комплексы, выпинывания в душ по утрам, односторонние уборки, завтрак, ужин... тепло стройного тела, легкие прикосновения, впивающиеся в лопатки пальцы, ласковое мурлыканье на ухо, радостная улыбка от комплиментов, ревностная любовь к рыбке, солнце в каштановых волосах, умильное сопение, бесконечная забота без единого упоминания, стопроцентное расшифровывание напускной хмурости, способность видеть за нелюдимой внешностью большее, безграничное терпение, импульсивная вспыльчивость, улыбка по утрам, только ему присущий смех... Он останавливается, бросив взгляд на кромку между небом и водой, разворачивается и идет извиняться.
По плану - вальс на машине между колоннами на всех подземных стоянках трёх уровней, литры алкоголя, закусываемые никотином, пальба по всем приглянувшимся мишеням, в числе которых особенно привилегированными считаются машины копов, расписывание стен баллончиками с краской, перечисление чужих средств на свои номера, покер и сигара в зубах, закидывание ног на стол и развязное поведение, которое запретить никто не решается, хотя по правилам следовало бы, заглатывание виски и разворот к типу, нацелившему в его затылок, а теперь - в лоб, дуло, уверенная улыбка и прямой взгляд зелёных глаз. Опустить ноги со стола, подняться, сделать шаг, приблизиться, держа на прицеле глаз похвально смелого парня, и отвести дульный срез в сторону, ещё раз улыбнуться и выйти оттуда, не глядя, на будущее, выстрелив парнишке в ногу и под звуки воя уйти, уехать и забраться на крышу, глядя в небо и дожидаясь рассвета.
Он сидит на подоконнике, согнув одну ногу в колене и удерживая ей заодно пристроившуюся на животе, между бедром и грудью, белую кошку, сладко посапывающую и видящую какие-то свои кошачьи сны. Длинные смуглые пальцы ласково перебирают белую шёрстку, от которой чёрная майка безнадёжно поменяет цвет. Прислонившись лбом к стеклу окна, смотрит на улицу через постепенно смыкающиеся тёмные ресницы, вяло пытается не засыпать, но это единственный способ дождаться утра, а потом всё будет снова хорошо. Можно будет наведаться в гости к одному любимому дипломату даже, если на улице будет дождь, который этот чёрный кот ненавидит, побыть у него и вспомнить, что, а точнее - кто держит его здесь таким образом, что он и сам рад оставаться.
Между указательным и средним пальцами ножка пузатого бокала, на донышке которого волной качается янтарная высокоградусная жидкость. За большим окном снова ночь, огни города, и ни одно, горящее светом окно, не одиноко. Он снова один в квартире, засыпает в одиночестве, спит в одиночестве, просыпается в одиночестве. Она тоже одна у себя дома, исключая свою семью. Но их различие, одно из списка многих, в том, что ему от этого плохо, а ей - нет. Такая же стерва, как и была. Спрашивается: зачем? Сдалась она ему... И на каждый такой вопрос он готов запустить наполовину полной бутылкой в стену.
Он мечется по универмагу в компании шумных друзей, устроивших набег на магазин в поисках продуктов на пирушку, а затем сваливает вместе с ними за город, напиваясь там до желтоглазых белых чёртиков в глазах, участвуя во всех безумных конкурсах и почти прыгая с крыши на спор, но оказывается вовремя оттащен от края и приведён в относительное чувство холодной водой в реке. Его это не устраивает, и он снова заливает щемящую, сосущую тоску и гложущий его вопрос всеми возможными видами алкоголя. Дикая смесь, качка на корабле, ураган и наводнение сразу и одновременно, обнимашки с собакой и пьяный шёпотом в лохматое ухо о том, что собаки и шакалы - они, вообще-то, родственники, а феньки как лисьи тоже где-то там близко к ним... а на утро дикая головная боль и измученная просьба не говорить так громко.
Прокрутив колечко ключей на пальце и с бряцаньем железок поймав их остальными, он поднимается по лестнице в светлом подъезде с евро-ремонтом, щурится от яркого освещения и подходит к выключателю, одним щелчком погружая пространство в темноту. Не отходя от стены, прижимается к ней лбом и крепко зажмуривается, стискивая зубы до боли в челюстях. Ключи впиваются зубчиками в ладонь, и он разжимает пальцы, хрипло, с неслышным стоном выдыхая усталый вздох, вкладывая в этот звук всю тоску безнадёжности, всю бесполезность попыток, всё отчаяние упорства, тисками сжимающих горло, и, сглатывая и промаргиваясь пару раз в полной темноте, включает свет обратно, отворачиваясь от стены и поднимаясь к себе домой.
Он сам не знает, что каждый раз, когда нервничает, каждые пять или десять минут поправляет волосы, и cейчас то же самое и делает. Сидя за столом и с бешеной скоростью читая текст, испещрённый юридическими терминами, погружаясь в него полностью и не обращая внимание на то, что уже 4:30 утра, что желудок требовательно желает есть, что вставать через три с половиной часа, он уже скорее всего не ляжет. Хорошо, что заработает будильник, и тогда он отвлечётся от текста, в который ушёл, чтобы сбежать от того, что так не вовремя подкралось и разрастается тёмными болотными жижами внутри. Вернётся в реальность, зальёт в себя кофе, скажет своё пока родителям и умчится в привычный мир учёбы, весь день избегая любого воспоминания о невыносимом раздолбае, боясь заглянуть в мутное болото собственных чувств, в любой миг готовое поглотить его. И споткнётся на лестнице, когда увидит его, того, от кого весь день и бегал, покраснеет и поспешно спрячет правый невидящий глаз за белой чёлкой.
Выдыхая в предрассветный сырой воздух сигаретный дым с ароматом чёрной смородины, сидя на перилах балкона на высоте семи этажей, прислонившись спиной к стене дома и рискуя свалиться вниз на асфальт в любой момент, не падает ни через пять минут, ни через полчаса. Чёрные волосы треплет ветер, застилая обзор, но он не смахивает их с глаз, так и сидит, занавешенный, и курит. Кажется, бледная кожа обтягивает рёбра без всякого наличия там мяса или мышц, он бы и хотел быть более здорово выглядящим, но как-то с детства не получается. Мёрзнет, дрожит, но упорно игнорирует и не собирается уходить отсюда ещё как минимум час. Может только сползёт вниз, но не уйдёт с балкона. Четырьмя длинными пальцами зарывается в волосы и убирает их с синих глаз, топя очередной окурок в пепельнице.
Он ныряет в строчки из цифр, числ и букв, проносящиеся по экрану, как прирожденный серфингист, скользит по ним, как по волнам, находясь в своей стихии и бездумно, механически заглатывает в себя опять остывший кофе. Ищет, ищет, ищет ошибку, но пока все в порядке... Как бы он хотел, чтобы к самому себе тоже можно было бы придумать специальный антивирус, обнаружить в себе болезнь, идентифицировать ее и удалить к чертям собачьим и крысиным заодно. Весь его компьютеризированный, систематизированный, моментально выстраивающий алгоритмы и логические связи мозг теряется и стопорит перед тем, что живет в нем с каких-то пор и каверкает систему. Пугает сказкой о Бабайке скорее самого себя, чем других. Выскакивающее окно: ошибка обнаружена. Красные глаза сужаются, он глядит на это, и в спрятанном под черепной коробкой мозгу щелкает. Щерится, с грохотом откатываясь на стуле, и поднимается, белой спирохетой отходя к окну. Пальцы вжимаются в подоконник, он рычит и прижимается лбом к прохладному стеклу, боящимися света глазами глядя на непривычный ему живой мир и именно в этой чуждой обстановке признаваясь себе в абсолютно дикой вещи. Чудом удерживается от того, чтобы не разбить стекло кулаком.
Втягивая мокрым носом хвойный, сырой и тяжёлый запах, идёт вперёд, собираясь зарыться в самую тёмную часть леса и залечь в берлогу, зализывая раны. Не физические, нет, на этот раз не такие. Когда тело полностью здорово, тогда воет и стонет от боли душа. Необязательно, конечно, но так уж получилась, что сейчас происходит именно это. Под мощными когтистыми лапами жалобно хрустят ветки и сплющивается новая листва вместе с прошлогодней. Медведь останавливается у дерева и приваливается к нему боком, но сладковатый запах манит, и бурый зарывается мордой в россыпь калины, погружаясь глубже и глубже в звериный мир и, как огня, сторонясь в собственных мыслях города и живущего там оборотня... Чёрт бы побрал, всё же вспомнил.
Она сидит на влажной после дождя траве, прислонившись к дереву рыжей головой, и, подражая атмосфере, кажется тусклой. Огромный мастиф носится по поляне, ныряет за маленькие деревца, бегает с мячиком, сжирает целые брёвна, а не палки, и, виляя хвостом, подбегает к хозяйке, но вблизи замедляет ход. Слюнявой мордой тычется в её лицо, наклоняясь к ней, вылизывает, а она вяло отпихивает воняющую псиной пасть и говорит ему лечь. Пёс ложится и кладёт морду на её ноги. Ладонью она зарывается в короткую палевую шерсть и ерошит, тормошит, теребит, гладит его, грустно улыбается и шмыгает носом, глядя в карие глаза верного друга. Потягивается и запрокидывает голову назад, затылком упираясь в неровную кору старого дерева, и смотрит в мощную крону из зелёных, шелестящих на ветру листьев.
Их трое на пустой подземной автостоянке. Один лежит на холодном бетонном полу, подложив под голову руки, и смотрит в такой же тёмный, как и поверхность под ним, потолок. Видит там небо. Голубое, светло-голубое, с облаками, белое, серое, свинцовое, без облаков, чёрное, тёмно-синее, звёздное... Кусает свои губы, сосредоточенно хмурится и проводит взглядом по ему одному понятным линиям то ли на полу, то ли на потолке - не разберёшь. Он на своём месте, но скучает по тому, куда порой наведывается. Второй так же распластался по земле, только голова его ближе к ногам первого, и, раззявив клыкастую пасть, четырьмя голубыми глазами смотрит в потолок, но видит там красно-чёрные сгустки, стекающие из трещин на идеально ровном потолке. Бордовые, тёмные и пахнущие за милю страданиями и болью отчаяния капли падают на асфальт и рисуют узор по контуру мохнатого тела. Чёрные клубы дыма и тумана почти осязаемы, а пыль, которая гуляет, подгоняемая свистом ветра, припорошивает его жёлтую шерсть. Зловеще мигают лампочки, привязанные к длинному толстому хвосту. Он скучает по тому, другому миру, где всё не такое, как здесь, но почти похожее. Третий сидит напротив них, чтобы видеть обоих, и находится одновременно здесь и нигде. Чёрная громадная коса, кое-где живописно исцарапанная до металлического блеска, возвышается над его светловолосой головой, древко покоится на костлявом плече. Морщит нос с пятнами чёрных веснушек и просвещает тех, что они - идиоты. Авторитетно заявляет и поднимается. Они вяло откликаются, полностью соглашаясь, и вновь погружаются в свои миры под аккомпанемент скрежета лезвия по бетону, выдаваемого нарезающим дуги вокруг двух тел пацаном.
19.6.11 - 20.6.11
Сверху вниз:
Ворон
Крис
Бог
Рельса
Эштон
Чёрт
Кхер
Феня
Солнце
Канди
Даниэль
Лейкоцит
Грюндик
Ложка
Фос, Фосо, Смерть