Эта история случилась жарким июльским днем на одной из планет в системе Желтого Карлика, именуемого Солнце.
Казалось, в гуще солнечной массы царил сумбур: чудовищной температурой и давлением с атомов водорода были сорваны одежды, сшитые по специальному заказу из электронных облаков; хаос торжествовал – так представлялось из глубин этой немыслимой толчеи бесстыже обнаженным атомам. Но иначе видел эту карусель он – Смотрящий за Великим и Ужасным Законом. Кто-то именовал его Ра, кто-то Аполлоном, кто-то Гелиосом, кто-то Ярило... Он исправно делал свою работу: круто замешивал магнитными полями звездное варево, приправлял его потоками гравитонов; священная плазма бурлила, перемешивалась, протуберанцами рвалась на свободу.
Два протона, направленные его твердой рукой понеслись навстречу друг другу. Ужас объял их, когда они увидели, что не избежать столкновения! Ах, если бы они умели кричать... Но нет! В любовном экстазе они полыхнули, испустив сладострастно пучок фотонов, и упокоились почти навечно в супружеских объятиях. Теперь не было уже вольнолюбивых протонов, теперь они были заключены в атом гелия, нейтральный до такой степени, что имя ему - инертный. Будь он мужчиной – в драку бы полез, был бы женщиной – в истерике бы забился, а так что сказать? Инертный – он и есть инертный.
Фотоны же, как бы резвяся и играя, рванули от Солнца во всю прыть. Но недолгим было их счастье. Не прошло и пятнадцати минут, как они врезались в нежную синь Голубой планеты...
Амуры или, как предпочитают их величать некоторые дамы, Амурчики гнездятся на облаках. В отличие от других божеств их легко увидеть: только злобствующий атеист, да и то если он абсолютно слеп, не способен различить в очертаниях облаков кудряво-пухлую прелесть карапузов с крылышками за спиной и лакированным луком в полных, как у младенцев, ручках.
Амур Питерский, устроившийся на облаке, которое на бреющем пролетало над Петроградской стороной, изготовился к стрельбе. Он давно заприметил милую девушку, одетую скромно, но добротно, что, согласитесь, не слишком часто можно встретить в наше, как, впрочем, и в любое другое время. Девушка разбила сердце молодого виолончелиста, причем разбила вдребезги, как бьют бокалы на счастье. А ведь она знала, что молодой человек – ее судьба. Но молодые девушки похожи на пожилых примадон: им вечно чего-то не хватает в молодых людях. Чаще всего, зимою – лета, осенью – весны. Сейчас было лето, и девушке не хватало холода. Ей хотелось, чтобы молодой человек был с ней более холодным, более отстраненным, чтобы он больше внимания уделял виолончели. Вот тогда бы она могла одарить его своей заботой, тогда было бы за что его любить. А так... ухажер – он и есть ухажер.
Именно этот небольшой недостаток в отношениях молодых людей и должна была исправить стрела Амура. И стрела готовилась исполнить свой долг... Вот она извлечена из хрустального колчана... тетива натянута... отстрие направлено на вагон трамвая, в котором ехали девушка и вилончелист... линия стрельбы совмещена с линией любви: стрела готова поразить оба сердца... всё! тетива запела и стрела рванула вперед! Но надо же было такому случиться, что в тот самый миг, когда Амур отпускал стрелу на волю – а надо сказать, что это был опытный Амур, поразивший безошибочно уже множество сердец – тот самый фотон, который пятнадцать минут тому назад был порожден любовным лобовым столкновением двух протонов в солнечной толще, ударил нашего охотника за сердцами в темечко. Это было так неожиданно, что рука Амура впервые в его вечной жизни дрогнула, и стрела несколько отклонилась от намеченной траектории. В результате вместо сердец девшки и виолончелиста она пробила сердца...
Дмитрий Дмитриевич Гуров, известный в городе доктор, пользовался услугами трамвая крайне редко. Но так случилось, что машина его оказалась в ремонте, а надо было ехать. Такси же в ту пору, о которой мы говорим, можно было пользоваться только в сопровождении группы захвата из сериала про разбитые светильники.
Необходимость окунуться в гущу народную доктора не радовала, а потому он был мрачен. И вдруг... Будто что-то кольнуло его в сердце. Он поднял глаза и опешил. Прямо на него смотрела женщина небесной красоты. И мало того, что ее огромные глаза смотрели на него! Они лучились странным светом. Улыбка была главным украшением лица женщины. Дмитрий Дмитриевич оглянулся, за его спиной никого не было. Сомнений нет – улыбка и ласковый взгляд адресовались именно ему!
Их взгляды переплелись, спаяли их жизни, сделали невозможным существование врозь. Конечно, это был вызов, вызов, не принять который не было ни малейшего шанса. Тот, кто видел в Уффици Леонардово «Благовещенье», поймет меня наверняка.
Они так были увлечены друг другом, что женшина чуть было не проехала свою остановку. Она встрепенулась, засуетилась немного, как-то неловко, будто извиняясь, улыбнулась и сбежала по ступенькам.
«Как!? Она уходит!? Так и не сказав ни слова?» - Дмитрий Дмитриевич был возмущен этой несправедливостью. Он рванул уже закрывающиеся двери и соскочил с набирающего ход трамвая. Женщина, увидев Дмитрий Дмитриевича в момент совершения им этого мальчишеского поступка, звонко рассмеялась и, продолжая улыбаться, пошла по направлению к домам. Доктор шел за ней, как привязанный. Она несколько раз оборачивалась, как будто проверяя, не отстал ли он, и каждый раз, убедившись, что нет, не отстал, светлела лицом, и чем больше они углублялись в дебри старых дворов, тем загадочнее и озорнее становилась она.
Но вот женщина снова оглянулась и зашла в парадное. Доктору показалось, что она даже подмигнула ему. Дверь оставилась открытой. Ни секунды не сомневаясь, Дмитрий Дмитриевич шагнул в прохладный мрак подъезда. Призывный цокот каблучков звал на этаж выше. Послышался звук ключа...
Теперь, когда цокот каблучков стих, биение сердца Дмитрия Дмитриевича было громоподобным. Оно стучало молотом по груди, будто желая вырваться наружу. Доктор медленно поднялся еще на два пролета. Перед ним зияла чернота едва приоткрытого проема. Дмитрий Дмитриевич постоял немного, вытаясь совладать с собой, и решительно толкнул дверь. Легко, без скрипа она распахнулась, и он встретился с парой больших красивых глаз. На этот раз они не улыбались, но были немного грустными, подернутыми загадочной печалью.
Возможно, потому что это были глаза огромного мастифа.
Мастиф тяжело дышал, из его необъятной пасти непрерывным потоком стекала слюна. Дмитрий Дмитриевич тут же осознал, насколько жаркий сегодня выдался денек, и одновременно с псом громко сглотнул. Ситуация становилась неловкой, а потому Дмитрий Дмитриевич пробормотал что-то не слишком членораздельное и стал спускаться по лестнице. Все время спуска он ощущал спиной разочарованный взгляд мастифа.
Через минуту доктор шагал по направлению к трамвайной остановке. Душе его было и больно и смешно.
«Доколе же будет витать надо мной это проклятие, это наваждение Дамы с собачкой?» - спрашивал он себя. И не находил ответа.
Злобное, знойное, лютое лето царило в городе. На небе не было ни облачка. Вместе с облаками улетели и Амуры. Наверное, на турецко-египетско-сейшельские курорты.