Предыдущая глава:
http://www.proza.ru/2011/06/17/1466
Глава 4
Стрижка, воспоминание любовей, просмотр ТВ
Раньше я был уверен, что никогда сознательно и страстно не стремился к тому, чтобы меня любили (о заботе своих родственников я не говорю). Теперь я понимаю, что это не совсем правда. Я большой мастер лгать себе, кстати. Вот, что я понял: нормальное живое сердце воспринимает внимание другого человека с неким трепетом. Если кто-то тянется к тебе, хочет побыть с тобой подольше, вспоминает о тебе – это должно вызывать, может быть, даже некое приятное «удивление души» и, уж во всяком случае, – тёплую ответную волну. Я же – всегда считал нежное внимание к себе как нечто само собой разумеющееся. А как же иначе? «Разве можно меня не любить?» Какой абсурд, если это вымолвить всё это словами.
Слова, слова…
Помнится, я написал специально для ПрозыРу статейку о словах русского языка, которым грозит вымирание. Мне нужно было как-то проиллюстрировать это, я вспомнил детдом и брошенную малышню… И Веру. Вплёл в своё эссе. А сегодня я зашёл на Прозу, открыл этот текст, прочитал его, и чуть не расплакался как мальчик. Господи!.. Как говорят тут, на сайте, «банально – она его любила, а он её не любил». Ну, почему это повторяется на протяжении всей истории несчастного человечества! Тебе протягивают дары, а ты брюзгливо морщишь физиономию. Моя мама часто напевала песенку: «Почему же мы ценим, почему же мы ценим только тоооооо, что теряем?»
Никто меня так не любил, как Вера. Никто! Ни Жанка, ни Полина, ни Лика, ни Оксана, ни Мила, ни Лиля…
Иветта, Лизетта, Мюзетта, блин…
А я так поступил с ней. Этот ужасный случай в театре, когда я бросил Веру и сбежал… Сколько я утешал себя и успокаивал свою совесть – ведь я встретил Первую Женщину, и это сорвало мне крышу, не до Веры было. С Первой Женщиной – особые счёты… После того, как она уехала от меня в Минск, я очень долго мучился, готов был прокусить себе руку… или ей – горло (достать бы только!). И вдруг, – вот она, стоит в театральном буфете, мой ангел, мой демон, учитель мой – и как поэта, и как мужчины, – она здесь! (Приехала в Украину мать проведать.) В ту ночь я ничего не сказал Карине о муках своей уязвлённой гордости, я мстил ей. Такой ярости в постели я не испытывал больше никогда в жизни. Она совершенно потеряла волю, словно кукла подчинялась и делала всё, что я хотел. Всё терпела. Даже моё агрессивное молчание в перерывах. Я ИМЕЛ УЧИТЕЛЬНИЦУ! Я обработал её так, что и сам еле поднялся утром. Чтобы махнуть Карине ручкой и забыть её навсегда, предательницу.
Почему я не сохранил телефон Веры!.. Ведь она звонила мне, и почти униженно просила о встрече! Помню, там тройки какие-то… и начинается на единицу, сразу после номера оператора… Она простила мне «театральную» подлость. Представляешь, Гена?! А я снова её оскорбил. Я должен разыскать Веру!
Неужели я, как мой юношеский кумир, просто пренебрёг для тайных дум «и путь любви и славы путь»? Какая ошибка.
До чего больно бывает. Даже не верится.
Смотрю в чашку кофе. На левой кисти у меня три круглых белёсых шрама, образующие треугольник, – календарь моих юношеских истерик (сигареты тушил). Я так гневался на мир, что даже и о славе не думал. А ведь слава – как и любовь, Вы правы, Михаил Юрьевич. Ты должен жаждать подарить себя другим людям… а на самом деле банально алчешь популярности, которая питает ненасытную гордыню.
Однажды, совсем недавно меня затащили на какое-то помпезное поэтическое сборище. Я там не скучал, было много откровенно забавного, было много познавательного (я же теперь писатель! наблюдаю-с). Да и хорошего, честного – тоже немножко было…
Мероприятие снимали два наших местных телевидения. Из чисто обывательского, ленивого, микроскопически тщеславного интереса (там же был Гена Петров!) я вечером сверился с телепрограммой и посмотрел новости и на том, и на другом канале, чтобы увидеть соответствующий сюжет.
У меня был шок…
И ведь странно! Я никогда особо не зацикливался на своей внешности, на одежде, аксессуарах. Мода – это творчество человеческой посредственности, – вторил я Набокову…
(Опять! Мой ноут считает, что использованное мною, вернее, классиком, выражение «посредственность», – видите ли, с «ярко выраженной экспрессивной (негативной, иронической) окраской». Ты ба! Может быть, моя машина уже за эти дни избаловалась гениальностью, и считает, что посредственностей не бывает, а это слово – просто ругательство? Хе-хе.)
Чистоплюй Набоков, сдаётся мне, всё же много внимания уделял внешности, вряд ли полностью игнорируя при этом моду.
Так вот, я всегда больше думал о том, что есть У МЕНЯ, а не на мне. Теперь сознаю, – не всё то, что «во мне», внутри, возвышает меня. Однако я был уверен, что если мне даны какие-то способности, то это неспроста! Не то чтобы я верил в миссию (это безумие), просто я считал своим долгом развивать талант, который когда-то обнаружила моя учительница Карина Сергеевна, покрестившая меня обоюдоострым мечом искусства.
Может быть, это всё-таки какой-то фанатизм? Пишущий человек столь серьёзно воспринимающий своё творчество, рискует утратить связь с реальностью. Да и безбожно это, если посмотреть с точки зрения Христианства. Ложная святыня.
Кстати, мой Читатель Альтер изначально хвалил у меня именно «сетературу» – псевдо-дневники. Вот я скопировал из одного письма: «В сущности, Вы для меня не автор-человек, а персонаж, Геннадий Филиппович. Это волнующее ощущение. Писать персонажу, и иметь возможность услышать его ответ. Сколько вопросов у меня к Гамлету, Дантесу, Чацкому, к гетевскому Фаусту и чеховскому Ионычу… Вы – литературный герой, с которым я могу говорить. Не дивно ли? Я воспринимаю Вашу страницу на сайте proza.ru как некий проект. Проект «Геннадий Петров».
(Теперь видите, друзья?))
Кстати, мой таинственный поклонник выразил просьбу – можно ли использовать мои «сетературные» тексты для цитирования в его кандидатской? Угадайте, что я ответил? ))) Подумать только! Гена Петров – в ряду Гамлетов и Дантесов!
Ох, самолюбие… Я начал рассказывать о местных теленовостях, – продолжу. На том сборище я не выступал, слишком как-то робел, показался бы себе комсомольским активистом, этого и боялся. Только пару раз что-то с места вякал.
Посему, я смотрел только на то, как я выгляжу по телевизору. Ёлки-светёлки! Красавец-мужчина! Я был счастлив, двух секунд с моим изображением и беззвучно двигающимися (под закадровое бормотание журналиста ТВ) губастыми устами, было достаточно, чтобы я испытал удовлетворение. Да-с. Оказывается, у меня красивая, пусть и чрезмерная, но изящная жестикуляция. Если бы я не знал этого мужчину с эспаньолкой и серо-голубыми глазами чуть навыкате, я бы подумал, что он занимается танцами. Или – театральный актёр.
И вдруг!..
Я не сразу понял, что это – я. Телеоператоры, набирая «перебивки» (это такой камераменский сленг, – я недавно узнал) ходили вокруг овального стола, за которым мы сидели, и один раз… Я увидел со спины длинноволосого человека, у которого на макушке виднелась маленькая, но отчётливая плешь. ПЛЕШЬ!
Сколько раз я слышал от девушек насмешки над этим «мужским страхом»! Сколько раз мне женщины объясняли, что в мужчине их меньше всего интересует его волосяной покров (если речь идёт о любви, разумеется, а не о простой физической привлекательности). Но в тех случаях я только усмехался и хвалил их за великодушие, разметав по своим плечам или подушке преображённое из конского хвоста буйство волос моих…
Нет. Нет! Нет!!!
Слёзы заиграли у меня, верите ли? Бессильный гнев…
Я решительно вошёл в ванную, схватил ножницы и, картинно щёлкая ими, за пару минут превратил красногубого Дона Кихота в зеркале – в престарелого выпускника детдома.
Этого мне показалось мало. Я вспомнил, что кузен, который тут часто кантовался, пока меня не было, держит в шкафу машинку для стрижки.
Первый раз в жизни я стриг самого себя. Причём, под ноль. Это было трудно делать стоя, – я не смог. Я снял зеркало, поставил его на маленькую пластмассовую тумбочку, а сам присел на корточки и… Всё зажужжало, заныло, захрипело…
Приходилось прерывать стрижку, откладывать машинку и щупать голову. Ведь среди, девственной теперь, жирноватой на ощупь тоски моей затаились полянки-ёжики. А потом, чтобы продолжить процесс и уничтожить их, естественно, приходилось отмывать руки от крошечных тёмных «палочек» (снуло-печальная и гадкая ассоциация с бациллами). Машинка уходила за горизонт макушки и возвращалась из-за уха, как луноход… Суставы в плечах ныли.
Брить самого себя. В этом что-то от внутреннего диалога…
В одном из моих детских писем самому себе высказывается сожаление о том, что переписка – односторонняя, и взрослый, уже состоявшийся Геннадий Петров не может ответить. «Кемже ты стал? Врачом? Учоным?» Прости, Гена, я бы ответил, КЕМЖЕ я стал, – да некому. Для меня ты – разновидность умерших.
Жизнь человека – это череда незаметных (среди кустов и дюн) фронтовых могил, надписи на которых, – если их представить, – различаются только одной цифрой… И чем дольше ты живёшь, тем длиннее это призрачное, зыбко протянувшееся кладбище.
Машина времени, при всей её книжно-экранной виртуальности, стала ещё одним, вполне реальным, источником вечных сожалений человека.
Ребята, самый страшный ужас, который я могу вообразить это – лечь в гроб с недоумённым вопросом на высохших устах: «Кто я? Так кто же я?» Эта картина заставляет меня дрожать всем телом…
Кевка, а ты знаешь, кто ты? В глаза мне смотри, маленький засранец!.. В ГЛАЗА!
Плевать, талант – вот, что главное, думал я, сидя на кухне и непроизвольно поглаживая выбритую голову. В конце концов, мне его мой Творец дал, талант этот. У меня даже какой-то восторг появился. Я – лысый! Лысый поэт!
Нет, Гена. Ты лысый внештатный корреспондент провинциальной радиостанции.
Продолжение тут:
http://www.proza.ru/2011/06/20/1054