Книга Первая. Долина Уснувших.
Часть первая. Пробуждение.
Деревня Оверхюс,
глубоко в горах Норвегии
ГЛАВА 1.
Белые шапки гор скрывали от взора линию горизонта. К ним, словно в нужде иметь могущественного союзника, приникли чёрные, заснеженные леса, образуя своей массой что-то вроде зияющей дыры. Будто горы, рассердившись, разинули огромную пасть.
«Когда-нибудь они проглотят меня так же, как проглотили тысячи жизней до этого…»
Роника, молодая женщина двадцати лет, глядя сквозь запотевшее стекло, ощутила всё то же мистическое, волшебное притяжение. Покрытые снегом исполины пугали и манили. В их дикой красоте было что-то чарующее, пленительное и заставляющее человека благоговеть перед их величием.
Холодное зимнее солнце ярко освещало подножия гор, леса и заброшенную среди гор деревеньку – место, где родилась, выросла и провела всю свою жизнь Роника. Взгляд её переместился с гор на маленькую группу людей невдалеке, о чём-то горячо споривших. Это было понятно по их жестикуляции. С улицы доносились голоса, но различить слова было трудно. Однако Роника прекрасно знала, что происходит. Мужчины, тепло одетые в шубы, сапоги и шапки, укутанные плащами и с ружьями на плечах, пытались, наконец, решить, откуда начать поиски. Ещё ранним утром одна из деревенских семей обнаружила, что двое детей исчезли. У крыльца были найдены платки и брошенная корзина. Но дети словно испарились. Карина и Мартис, брат и сестра, восьми и пяти лет отроду, пропали без следа.
Роника знала этих малышей очень хорошо: в их маленькой по размерам деревушке, где проживало около двадцати семей, все знали друг друга, знали, что происходит за соседскими стенами. Но, кроме того, Роника долгое время была их няней, когда Мария, их мать, не могла ими заняться. Поэтому женщина испытывала почти физически ощутимый страх за их судьбу. Конечно, могло статься, что, по возрасту безответственные, дети могли спрятаться где-нибудь и наблюдать за поднявшейся суетой со стороны, а теперь, испугавшись собственной шалости, боялись выйти и быть наказанными.
Но Роника хорошо знала Карину. Это была не по годам смышленая и серьёзная девочка. Разумеется, она всё ещё была ребёнком, однако она уже чётко сознавала, какие действия совершать не стоит.
«Лучше всё же, если они просто пошутили, потому что иначе мне становится страшно. Страшно перед тем, что могло с ними случиться».
Взгляд снова невольно остановился на снежных исполинах. В их недрах скрыто множество тайн. Даже взрослый мужчина побоялся бы бросить вызов заснеженным лесам, кишащим голодными тварями. И всё же страшнее был холод и снег, бесконечные сугробы снега. Они были безжалостнее. Но дети не ведают страха. Для них существуют только приключения. И всё же предположить, что дети ушли в лес по собственной воле, было абсурдным. Как? Зачем? И главное, по чьему зову?
Роника вздрогнула. Вот вопрос, который не слетел ни с чьих губ, но вертелся в голове каждого жителя. И каждый испытывал суеверный страх. Перед этими горами, этим лесом, теми страшными существами, что, возможно, обитают там и теперь позарились на человеческую жертву…
Женщина мотнула головой, прогоняя эти мысли. Она в это не верит. Кроме заснеженных пустынь вокруг деревни никого не было.
Мужчины снаружи продолжали ссориться. Роника напрягла слух.
Кажется, кто-то из них отказывался идти в северную часть гор, туда, где сугробы были особенно глубоки, лес зловещ, а горы высоки и угрожающи. Оно и понятно. Суеверный страх мешал им мыслить разумно. Но суеверие всегда обитало в умах людей. Роника понимала как никто другой, что вытеснить этот страх может страх ещё более сильный. Или сильный человек, чья воля заставляет людей следовать за ним и чей авторитет неоспорим.
И такой человек среди них был.
Вперёд к ссорившимся выступил высокий суровый мужчина. Его обветренное лицо с жёсткими чертами было решительным и красивым. Чёрные пронизывающие глаза внимательно глядели на остальных мужчин, притихших и ждущих его решения. В крепких руках, сжимающих охотничье ружьё, угадывалась недюжинная сила. От всего его облика веяло мужеством, силой и твёрдостью. Эта твёрдость была присуща ему во всём: в манерах, движениях, словах и даже мыслях.
Томас.
Иногда Ронике казалось, что с приходом этого человека, её жизненный путь свернул куда-то резко в сторону от намеченного плана. Порядок и приличия теперь стали едва не смыслом её существования, смыслом, который её муж Томас и его мать пытались привить ей. Именно Томас олицетворял их. Всё в его поведении, словах, даже чувствах сводилось к тем незыблемым догматам о чистоте и порядочности, чем кормили его родители с ранних лет. Казалось, он не подозревает, что можно жить по-другому. Именно ту, другую жизнь, любила Роника больше всего на свете. Но она уже и думать забыла о том, что это возможно. Одно из неоспоримых догмат гласило: жена должна во всем слушаться мужа, подчиняться ему и уважать его. Роника не была уверена, что ей это по силам. Иногда она просто ненавидела Томаса за его твердолобость. Он жил по правилам, незыблемость которых он изобрёл сам. Она же всегда хотела быть независимой и сильной.
«Ты не должна вмешиваться в разговор мужчин, - твердил Томас, когда жена пыталась выразить своё мнение, зачастую совершенно отличающееся от общепринятого. – Твоё место на кухне…»
Вспомнив вчерашнее вечер, когда она была прилюдно унижена этими грубыми, бесчувственными словами, Роника в сердцах бросила глиняную чашу, что держала до этого в руках, на пол. Та, ударившись, издала глухой звук и только чудом не разбилась, покатившись к печи.
Ронике завидовали. От мала до велика. У неё был красавец-муж, сильный, мужественный, признанный в деревне старостой; крепкий, богатый по меркам жителей дом. На столе всегда была еда. По праздникам муж дарил ей небольшие подарки в виде ярко вышитых платков, украшений или же домашней утвари. И всё это было привезено из города. Её муж был охотником и купцом. Любая женщина Оверхюса мечтала оказаться на её месте. Каждая была тайно влюблена в Томаса и млела, стоило ему сказать ей хоть слово, будь то старуха или же молодая девица. Какое им было дело до того, что Томас не знал ничего, кроме торговли и охоты? Абсолютно все признавали его правоту, но, видит Бог, Ронику раздражал этот человек ограниченностью своего ума. О, Томас, безусловно, заслужил звание сильного и решительного человека. Он часто бывал в городах, где жизнь шла в ногу со временем. И, рассказывая в деревне о чудесах нововведений, таких как быстрые роскошные экипажи, запряжённые породистыми кобылами, или же театры со своими громкими постановками, Томас поражал воображение всех жителей, и они считали его начитанным и самым умным. Но Роника знала, что это не так. Как же им было сравнивать, если нигде, кроме старого Оверхюса, они не бывали? Она как-то пыталась поговорить с ним о красоте горных долин и описать свои чувства, какие вызывает у неё восход солнца, но услышала лишь, что эта пустая трата слов…
С мужем она была словно в клетке, и каждый её порыв, каждое неосторожно брошенное слово были жестоко и грубо высмеяны и пресечены.
«Жена должна во всём слушаться мужа, - не уставал повторять Томас. – Во всём».
Стекло в окне вновь запотело, и женщина нетерпеливо протёрла его рукой.
Могучая спина мужа приковывала взгляд. Он что-то объяснял остальным мужчинам.
«Ты моя жена, Роника, и я люблю тебя, - говорил он. – Но в постели ты должна быть тихой и податливой и исполнять все желания мужа. Жена должна быть скромной».
Нет. Он не любил её. Он любил чувствовать ту силу и власть, что обрёл, женившись на ней. И она тоже его не любила. Она поняла это уже давно.
Три года совместной жизни с Томасом, когда молчание жены – золото, а скромность главная из добродетелей, научили Ронику скрывать свои истинные чувства. И даже тогда, когда в душе бурлили злость, гнев или обида, та же страсть, яркие проявления которой считались грязью и пороком, она умела быть тихой и незаметной, хотя всё существо её изнывало от тоски. Но что оставалось ей делать? Три года назад, влюблённая в его силу и окрыленная его вниманием, она и думать не думала, что в будущем свобода её действий, слов и даже мыслей будет жестоко ограничена.
Роника горько усмехнулась. Кроме того, три года назад она была наивной и глупой, витавшей в облаках, подкупленной мыслью о будущем благополучии, ведь она долгое время жила в нищете. Но стоит ли обретённое благополучие лишения свободы? Роника не могла ответить точно.
Шаги за дверью вырвали её из раздумий, и только тут она заметила, что Томаса на улице нет. В ту же минуту отворилась дверь и в комнату коварно пробрался столп холода.
На пороге с угрюмым выражением лица стоял её муж. Глаза его были как всегда суровы.
- Скорей же, закрой дверь, иначе заморозишь здесь всё, - сказала женщина, не двигаясь с места.
Томас кивнул и плотно затворил дверь.
- Что вы решили? – Тихо спросила Роника.
Кинув на неё сердитый взгляд, Томас всё же ответил:
- Сначала мы прочешем южную часть леса. Там, где пролегает дорога в город. Потом остальные.
- А северную?
- Нет. Большинство отказывается идти туда. Я не могу заставить их. Ты знаешь, почему они не хотят.
- Знаю. Но что, если там дети?
- Они не могли уйти туда, - твёрдо заявил Томас. – Там слишком трудно пройти. К тому же, будь я самим королём Кристианом, я не смог бы уговорить их пойти туда. Только представь, какой страх они испытывают перед этими долинами. Особенно перед Долиной Уснувших.
Роника молча кивнула и поспешила к котлу в печи, вода в котором уже закипала.
- Тебе завернуть в дорогу еды? – Спросила она, механически выполняя мелкие домашние дела: прибрала посуду, вытерла стол, стряхнула гарь от печи со скамеек.
- Нет. Я утром себе приготовил. Мы вернёмся через два-три дня.
- Хорошо. Удачи.
Никаких «я буду скучать» или «мне будет плохо без тебя всё это время». Томас не выносил проявления чувств вне постели. К тому же, сказав это, она солгала бы. Поправляя кочергой поленья, Роника старалась не глядеть на мужа, чтоб он не смог прочитать в её глазах лишнего. Однако, оказавшись за её спиной, он сказал:
- Постарайся за эти дни быть смирной.
«Быть смирной… Словно я дикий зверёк»…
- Мы найдём детей, - добавил он.
- Вы должны, - всё так же не оборачиваясь, отозвалась она.
- До встречи.
Зазвучали его тяжёлые шаги, и Томас, вновь впустив в дом морозный воздух, вышел.
Роника не стала провожать его взглядом через окно. Не глядела она, как небольшая группа мужчин отправилась в горы. Она боялась, что ничего не почувствует: ни страха, ни беспокойства за мужа, ни даже облегчения, - и это послужит ярким доказательством, что чувств к нему больше нет. Казалось, в вечном страхе сделать что-то не то её душа очерствела. Да и были ли чувства вообще? Влюблённость давно прошла, осталось лишь чувство благодарности к нему, что взял в жёны красивую, но без приданного невесту, да и, пожалуй, привычка к этому дому, мужу, обязанностям.
Если бы она не вышла тогда замуж, кто знает, что случилось бы с ней? Что случилось бы с её бабкой? Та, оставшись без мужа, сильно захворала, не общалась ни с кем и вскоре заслужила в деревне прозвище «колдуньи», ведь, как считали жители, стоит прогневить старуху, как та немедля насылает порчу. Роника со страхом вспоминала то время, когда случись что в деревне, во всём обвиняли её бабку. Той же не было до этого никакого дела. Она тихо жила в их маленькой избе на окраине, изредка выходила в лес, чтобы собрать травы и сделать запасы на зиму, изготовляла лечебные мази. Именно благодаря её мазям и настойкам, способным унять боль и излечить рану, она до сих пор была жива. К ней за лекарством часто обращались жители, и, хоть за спиной называли её ведьмой, всё же не забывали дороги к её дому, а в особых случаях едва ли не в припрыжку скакали, лишь бы унять боль. Если бы они всерьёз верили, что она колдунья и что по её вине волки нападают на скот или урожай не такой богатый, как в прошлом году, то никакие мази её не спасли бы.
Ронику после смерти деда преследовал страх, что когда-нибудь эти грубые невежественные люди придут за её бабкой, единственно родной душой, и устроят самосуд.
Бабка же только презрительно ворчала, не относясь к этому серьёзно. Если бы жители знали то, что знала Роника, то они не остались бы столь «милосердны». Бабка Ханна действительно занималась ведовством: что-то мало аппетитное варила в котлах, бормотала какие-то заклинания, чертила таинственные знаки, но поверить, что таким образом старуха наводила порчу или сглаз, Роника не могла. Её бабка никому не желала зла и до смерти деда была уважаемой и общительной женщиной. Но шесть лет назад дед отправился в горы и пропал. Его окоченевшее тело нашли в Долине Уснувших, именуемой по другому просто Северной Долиной.
Долина Уснувших…Дед рассказывал своей внучке, что своё жуткое название долина получила неспроста. Основатели Оверхюса, несколько семей, обвинённых в сговоре с Дьяволом и спасавшихся от гнёта церкви, пришли в эти земли сто лет назад. Они-то и дали название долине. Тот, кто отваживался отправиться туда, пропадал навсегда, и изредка обледенелые тела таких смельчаков находили, и было похоже, что замёрзшие только легли поспать на часок.
«Не ходи туда, внучка, - суеверным шепотом говорил дед. – Там живёт Зло. Оно сгрызёт тебя с остатками». Роника кивала тогда и в страхе озиралась на горы, словно это самое Зло могло подслушать их беседу.
«Тогда, когда я почувствую приближение смерти, я сам пойду за Ней, а не Она за мной, - любил твердить дед, напившись. – Пойду сам в Северную Долину и, увидев там Дьявола, схвачу его за рога, и мы попляшем напоследок».
Роника не могла припомнить, чтобы дед хворал. Но однажды шесть лет назад он вдруг, когда все спали, оделся и без еды и снегоходов ушёл. Через четыре дня его тело нашли совсем близко к деревне. Как дед мог замёрзнуть так близко от деревни, оставалось загадкой. Именно с тех пор бабка Роники отстранилась ото всех и занялась ведовством. Что-то помешалось в её голове, и она часто повторяла, что Он забрал её мужа и скоро, видно, её черёд. Но разъяснить, кто это «Он» она не хотела. Боялась, что её слова будут услышаны Им, и Роника с грустью признала, что Ханна не в себе.
Первая зима, что остались они без кормильца, повергла их в крайнюю нищету. Запасы ягод и трав заканчивались, не было денег, чтоб выкупить у товарок немного муки, не было больше человека, который бы охотился в лесу и добывал мясо. Голод и нищета научили Ронику выживать без чьей-либо помощи. Да и откуда было ждать помощи? Соседи, поначалу пытавшиеся помочь, вскоре позабыли о них, поглощённые собственными проблемами. У них самих было столько хлопот, как прокормить, одеть и обуть многочисленное потомство, что тут уже не до соседей. Тогда Роника решила, что если не взять всё в свои руки, то они попросту умрут с голоду. И никому до этого дела не будет.
Сначала она запретила бабке даром отдавать лекарства жителям, за что те, разумеется, девушку возненавидели. Бабка пыталась возразить, мол, что её лекарства не путь к обогащению, но внучка даже слышать не хотела. Причём тут обогащение, когда она лишь пытается заработать на кусок хлеба? Жители долго возмущались её «жадностью» и по сей день они, непременно, помнят об этом. Но Роника была непреклонна. Тогда она больше походила на свою тень: синие круги под глазами, тонкие руки, костлявые плечи и тусклый взгляд. Голод и зима постарались как никогда. В конце концов, люди стали приходить и обменивать хлеб, муку или сыр на лекарства и мази. Впервые после стольких недель отведать сыра вместо каши из грязной мокрой муки, что осталась у них, было истинным блаженством, и бабка тут же позабыла про свои возражения.
Потом Роника решила, что если нет мужчины в доме, то его делами займётся она сама. Как-то раз утром, тепло одевшись и взяв всё необходимое для охоты, оставшееся после деда, она отправилась в лес и расставила ловушки, как когда-то её учили. После нескольких дней неудач первый попавшийся в западню кролик был просто даром небес.
И всё же даже её предприимчивость не могли спасти от кое-каких неприятностей: весной с крыши избы текло, зимой стены не спасали от беспощадного ветра, печь была старой и не желала гореть, летом дом кишел насекомыми и пахнул плесенью.
Несмотря на все усилия, еды всё равно не хватало.
Но однажды летом Томас предложил ей стать его женой. Ронике тогда было семнадцать, и она была по уши влюблена. Ещё бы! Он был самым привлекательным мужчиной Оверхюса, решительным и сильным. Кроме того, он был единственным сыном деревенского старосты, к его мнению все прислушивались и его все бесконечно уважали. Сколько ночей она провела в мечтах о нём, ещё будучи подростком, и не сосчитать! А открытая зависть её сверстниц, которые всегда смотрели на неё свысока, очень льстила. Что мог найти в такой замарашке мужчина вроде Томаса? Это вопрос долго не давал ей покоя. У неё не было ни одного приличного платья, она ненавидела заплетать волосы в косы и считала своё лицо чересчур бледным, а глаза невыразительными. Однажды она задала этот вопрос Томасу и услышала в ответ: «Ещё спрашиваешь? Да ты же красавица!» Только тогда Роника поняла, что она действительно красива, и, сравнивая свою яркую внешность с внешностью сверстниц, она поняла, что красива исключительно. Её красота не была заурядной, она была необыкновенной. Глаза были кристально-синими, не голубыми, а именно такими, какой бывает вода в озёрах. Волосы были чернее воронова крыла, а стан изящен и горделив.
Усмехнувшись своим воспоминаниям, Роника взяла тряпку и принялась смахивать пыль со скамей и полок. Дом Томаса, построенный им самим и его отцом накануне свадьбы, был если не самым большим в деревне, то определённо превышал по размерам очень многие. Здесь был хлев, кухня, две спальни и огромный сад за окном, который сейчас утопал в снегу, но летом был превосходным. По сравнению с избой её бабки, это дом показался Ронике чуть ли не дворцом. Но стоила ли её свадьба всего этого? Роника вновь и вновь задавалась этим вопросом. Только сейчас она поняла смысл слов бабки, сказанных накануне свадьбы: «Ты – птица, внучка. А он обрежет тебе крылья». Так оно и случилось. Ханна была с самого начала против этого союза. Теперь Роника горячо жалела, что не послушалась её. Но где молодости до мудрости зрелых годов?
Как бы то ни было, жизнь продолжалась. Словно в доказательство этой мысли, громко забурлила каша на огне. Очнувшись от раздумий, женщина поспешила снять котёл. Выругалась, когда обожгла руки. Потом села за стол и уставилась в пустоту. Какая-то огромная тоска захлестнула её, сжала сердце и не давала дышать. Что-то разъедало изнутри. Уже третий год эта тоска грызла, не позволяя с головой окунуться в хлопоты по дому и вынуждая сердце биться быстрее, стоило подумать о чём-то ином, о другой жизни, которую могла бы она вести. Но со свадьбой все её надежды были перечёркнуты. Осталась лишь эта ноющая тупая боль на сердце, словно старая рана, зажившая уже, но всё ещё напоминающая о себе безобразным шрамом.
Спустя час безделья Роника поднялась и принялась складывать еду в корзину. Положила недавно испечённого своими руками хлеба, сыра, кое-какие овощи и бутыль молока. Потом оделась и вышла во двор.
Сегодня день выдался хорошим. Если говорить о погоде, тут же поправила себя Роника. Мысль о пропаже детей очень беспокоила её. Она часто играла с Кариной и Мартисом, видела, как они взрослеют, и любила. Своих детей у них с Томасом не было, и Роника уже решила, что бесплодна. Поначалу она очень переживала, плакала и отчаивалась, думая, что только дети смогут сделать её жизнь полноценной и вытеснить из сердца ту самую тоску. Но потом поняла, что так даже лучше: дети неразрывно связали бы её с мужем, а она этого втайне не хотела.
Солнце светило ярко, и сугробы блестели, переливались и будто бы играли лучами. Воздух был чист и свеж, и Роника вдыхала полной грудью, чувствуя, как холод приносит ей умиротворение.
Она пошла по тропинке, ведущей на окраину. Слишком хорошо знала она этот путь: она любила и уважала свой родной дом, место, где она родилась, провела детство, где умерли её родители и где она впитала в себя атмосферу уюта, нежности и взаимоподдержки. Хотя бывала там нечасто.
«Я не хочу, чтобы ты часто виделась с этой колдуньей, - говорил Томас, называя её бабку только так. – Но поскольку она тебе дорога, можешь ходить туда, но так, чтоб я этого не видел».
Томас был одним их тех, кто невзлюбил её бабку, веря в её способность наводить порчу. Сколь ни пыталась его жена объяснить, что Ханна и мухи не обидит, он ничего не желал слышать. Воспитанный в строгих условиях и неоспоримой любви и вере в Бога, сама мысль, что кто-то занимается колдовством безнаказанно, приводила его в ярость.
Роника навещала бабку каждые четыре дня. Приносила продукты, готовила чай, ухаживала и вела столь нужные той беседы, пусть они зачастую и сводились к таинственному уходу деда и «Ему», тому, кто, как утверждала бабка, живёт в горах.
Снаружи изба была ещё неказистее, чем внутри. Крыша, казалось, провалится в сию секунду, а ветер снесет стены как листья.
Громко залаял старый пёс со странным прозвищем Ковш. Он, завидев гостью, весело завилял хвостом и, закинув ей лапы на плечи, принялся лизать лицо липким языком. Расхохотавшись, Роника извлекла из корзины заранее приготовленные кость и лепёшку и бросила ему в миску.
Шаткая дверь привычно взвизгнула, и Роника вступила внутрь. Знакомый аромат трав защекотал ноздри, и женщина втянула запах полной грудью, на миг очутившись в далёком детстве и словно признав, как по нему соскучилась.
Её бабка, сгорбившись, сидела перед печью и как всегда что-то варила.
- Ах, деточка, пришла, наконец, - радостно улыбаясь и обнажая редкие зубы, поприветствовала та.
Роника предпочла не заметить лёгкий упрёк, прозвучавший в интонации. Как ни как, она была здесь четыре дня назад, а раньше прийти не могла.
- Как ты себя чувствуешь, бабушка? – Снимая шаль, спросила женщина. – Я принесла тебе еды.
- Спасибо, внучка, - поблагодарила та, не отрываясь от котла.
Раздевшись, Роника присела рядом.
- Что варишь?
- А разве ты не поняла по запаху? – Удивилась старуха. – Немного мяты, лопуха, белладонны, кое-что ещё. Внучка, тебе надо изучить травы, чтобы продолжить готовить лекарства.
Роника с любовью взглянула на морщинистое лицо Ханны. Прямые седые волосы, зачёсанные в пучок, белёсые брови, сморщенный лоб, не потухшие, а ярко светящиеся глаза.
- Они ушли искать детей? – Вдруг спросила бабка мрачно.
- Откуда ты знаешь? – Изумилась внучка, внимательно посмотрев на бурлящую в котле жидкость, словно там вот-вот возникнут какие-то видения.
- Откуда-откуда? – Передразнила бабка. – Я стара, но не слепа же. Видела, как ушёл в леса отряд. Твой муж среди них?
- Да, - коротко ответила молодая женщина.
Ханна хотела ещё что-то спросить, но передумала, пожевав губами. Её внучка всегда была живой, любознательной и независимой. Но, глядя на тоску в глазах Роники, на отстраненное выражение лица, Ханна только удивлялась, куда подевались те непосредственность и веселость, что всегда выделяли её среди всех. Её муж, этот твердолобый Томас, засадил личность Роники глубоко внутрь, заморозил её темперамент, превратив в тень. И уж тем более он не сделал её счастливой. Всегда вспоминая его, Ханна фыркала. Так же она сделала и сейчас.
Роника улыбнулась.
- Спорим, ты сейчас не очень прилично отозвалась о Томасе.
Ханна и не намеревалась обращать своё недовольство в шутку, поэтому угрюмо заявила:
- О ком же ещё? Этот твердолобый ничего более не заслуживает.
- Этот твердолобый мой муж.
- Знаю, деточка, знаю, - постаралась смягчить сказанное старуха. – Просто мне кажется, что ты не счастлива с ним.
- Я счастлива, - не слишком уверенно пробормотала Роника и опустила глаза.
Некоторое время старуха молчала, потом, мешая ложкой содержимое котла, произнесла:
- Не нужно было тебе выходить за него…
- Бабушка Ханна, - начала было Роника, но та не дала себя прервать, сделав предостерегающий жест.
- Не нужно было и точка. Ради меня, такой древней старухи, ты пожертвовала своей свободой, и я сделала тебя несчастной…
Ханна резко замолчала, но молодая женщина всё равно уловила в её голосе нотки невыплаканных слёз. Ей стало безумно жаль старуху, полагавшую, что внучка несчастлива из-за неё. Чтобы как-то успокоить бабку, Роника потянулась вперед и обняла старческие плечи.
- Нет, бабушка, ты не виновата. Ни в чём, слышишь? Только вспомни меня три года назад: я была по уши влюблена в Томаса, и даже если бы ты заперла меня, я бы сбежала и вышла за него. Ты знаешь, я была несносной. А Томас был и остаётся очень милым, добрым и красивым. Даже не думай в чём-либо винить себя. Я счастлива, живя с ним. У меня есть очаг, своя семья, когда-нибудь будут дети. Что ещё нужно? В нашем Оверхюсе только это и принято называть счастьем.
Роника взглянула на огонь.
- У меня есть то, о чём мечтает любая женщина. Томас любит меня, пусть не понимает, но любит.
- Ты сама-то веришь в то, о чём говоришь? – Хмыкнула Ханна. – Поезжай в Кристианию;.
Внучка лишь тихо засмеялась.
- И что я там буду делать? Кому я там нужна?
- Там праздники, приёмы, образованные молодые люди. Там жизнь весела и свободна… В молодости мы с дедом жили там какое-то время, и за эти дни успели обойти столько лавок, сколько за всю жизнь не обошли! Какая там жизнь! Мы были счастливы! Но потом…потом городом завладела чума. Мы с дедом уехали как раз до этого. Какое бедствие, деточка!
- Знаю, - мягко потеребила плечо бабки Роника, слышавшая эту историю уже не один раз. – Ну…мне пора.
Ханна закивала головой. Потом вдруг серьёзно сказала, когда Роника накидывала шаль на плечи:
- Они не найдут детей.
Молодая женщина застыла.
- С чего ты взяла? – В страхе прошептала она, боясь верить. – Откуда знаешь?
Прищурив глаза, Ханна заговорила медленно, мрачно, и в действительности стала походить на колдунью.
- Они не пойдут в северную часть леса. А дети там.
- Ты уверена?
- Да.
- Но откуда?..
- Он сказал мне. Вернее, я услышала отголосок Его мыслей. Они заблудились. Но Он сказал, что с ними всё в порядке. И что скоро их найдут. Но я не знаю кто. Я лишь слышу Его мысли. Они повсюду. В ветре, огне и воздухе. От Него исходит зло, но он не есть сам Зло. Иногда я чувствую совсем другое: боль и страдания. То он жесток, то милосерден – Его душу сложно понять.
Сказав это, бабка вновь уставилась на огонь, будто и вовсе забыв, что внучка ещё находится рядом. Та же стояла с бледным лицом, боясь пошевелиться. Грудь сжал непонятный страх. Она почувствовала, как мурашки пробежали по телу.
- Я попрошу Томаса, чтоб он отремонтировал крышу, - тихо произнесла Роника, не думая ни о муже, ни о крыше. – До свидания.
Она поспешила выйти на свежий воздух. Холод зимнего дня развеял преследовавший её запах трав, ставший почему-то неприятным. Яркий свет и благоухание зимней чистоты немного потеснили страх в груди.
Роника шла домой, наслаждаясь прогулкой. Машинально кивала головой в ответ проходившим мимо жителям. Если раньше они чуждались её, то теперь, когда она стала женой сына старосты, волей-неволей приходилось высказывать почтение. Тут взгляд Роники непроизвольно наткнулся на снежного исполина, спрятавшегося за горами поменьше. Казалось, он подавляет всё вокруг. Это и была гора, с которой начиналась Северная Долина. Она называлась Энсомской.
Страх снова закрался в душу, и Роника зашагала быстрее к дому, чтобы не видеть больше этих безжалостных гордых великанов и не слышать слова, вертевшиеся в голове и сказанные полоумной колдуньей.
Как бы ей хотелось, чтоб бабка действительно была полоумной…
ГЛАВА 2.
В эту ночь Роника не могла заснуть. Ночная тишина казалась ей угрожающей. В частых порывах ветра слышался противный свист, будто некое чудовище за окном сложило два огромных пальца в рот и теперь выдумало воздух.
Роника ещё вечером зажгла огонь в печи и не гасила и ночью, чего раньше никогда не случалось. Во-первых, из-за экономии дров, во-вторых, из-за отсутствия того страха, который сегодня буквально сжимал горло. Каждый шорох, скрип и завывание заставляли сердце женщины стучать как лихорадочное. Она не могла объяснить причину своего страха. Он просто явился из ниоткуда и никак не исчезал. Но это было смешным. Она провела как с мужем, так и одна достаточно ночей, чтобы уже не бояться этого дома.
Несколько раз она вставала и выглядывала за дверь, не находя причину такому поведению. Её снедало беспокойство. И за мужа, и за пропавших детей. Особенно за детей. В голову словно нарочно лезли слова бабки о том, что в горах обитает Некто, кто способен мыслить и чьи мысли та подслушивает, и мрачные слова деда о Зле, что скрывается в Северной Долине. Ещё больше её терзала мысль, что сейчас, возможно, где-то в сугробах замерзают Карина и Мартис и их детские макушки засыпает снегом.
Снедаемая этими мыслями и ужасными картинами, которые так немилосердно посылало её богатое воображение, она уже несколько раз порывалась идти самостоятельно искать их, но благоразумие останавливало её, не позволяя совершить такую глупость. И страх. И тогда она снова нервно измеряла шагами комнату, глядя в пустоту и по углам, где, как ей казалось, прятались гномы, тролли и прочая нечисть, которой пугали её в детстве.
Когда же вскоре закончились дрова, чтоб светом поглощавшего их огня развеивать страх, Роника была так слаба, что тут же уснула, едва голова соприкоснулась с подушкой. Но во сне она пребывала недолго, ибо, вновь открыв глаза, она поняла, что сейчас только раннее утро. Время, когда солнце ещё не встало и не развеяло ночь, но уже в воздухе ощущаешь скорое приближение рассвета.
Из сна её вывел непонятный звук. Несколько минут она пролежала, силясь снова его различить в шуме ветра, но не смогла. Однако стоило ей вновь закрыть глаза, как звук повторился. Более отчётливо, и теперь Роника с изумлением и суеверным страхом поняла, на что был этот звук похож.
Детский плач. Ни одна женщина не сможет перепутать этот звук с чем-то другим. И ни одна женщина не останется равнодушной. Но это было невозможным. Ронике на миг показалось, что она сходит с ума.
Она бросилась к окну. Снаружи было темно, метель слегка улеглась, и оставленный ею снег окутывал всю вокруг, словно мягким покрывалом. На небе всё ещё светила яркая луна, слава Богу, не полная, иначе мысль об оборотнях сразу же пришла бы в голову взволнованной женщине.
Несколько минут Роника вглядывалась в непроглядную тьму, словно хотела разглядеть что-то очень важное. Мысль о том, что, возможно, она действительно слышала детский плач, была невыносима. Ей захотелось вдруг, чтоб муж оказался рядом. Его сила, решительность и даже его приземлённость помогли бы развеять тот невесть откуда взявшийся страх и ту мысль, которая стала крутиться в голове: «Надо идти… Надо идти…»
Неясно осознавая, что она делает, Роника тепло оделась. Она не могла сказать, куда именно собралась, но волнение и непонятная сила заставили её пристегнуть ремнями две тонкие широкие доски, служившие снегоходами и облегчавшие путь через сугробы охотникам, и выйти во двор. Эта же сила не позволила ей передумать, да что передумать, просто осознать всё безумие своего поступка, и направила прямо в северную часть гор.
На миг Роника в нерешительности остановилась, словно пытаясь осознать, что она делает, но разум был захвачен чем-то иным, что-то влекло её, управляло ею, поэтому она вступила в пределы леса, застилавшего подходы к подножиям гор.
Этот лес простирался вокруг деревни, обходя лишь утоптанную за двести лет дорогу к другим поселениям, а там уже и к Кристиании. Именно той дорогой ездили в города кое-кто из жителей, обменивая молоко и сыр на другие товары, и именно тем путём купцы из Кристиании приезжали в деревню летом, когда дорога была не такой труднопроходимой, и обменивали диковинные вещицы на шкуры, мясо и всё, что давал жителям лес. Зачастую этот обмен был неравнозначным.
Роника лишь мимолётом подумала об этом, но тут же снова поддалась той влекущей её силе, ступая всё глубже в лес. Она понимала, что совершает безумство, однако не могла даже остановиться, чтоб отдышаться. Идти становилось всё труднее. Сугробы кое-где достигали едва ли не двух метров.
Но вскоре Роника вышла на тропу, по которой обычно шли охотники, и зашагала быстрее. Куда она шла? Она сама не знала. Но что-то или кто-то подчинил всю её волю себе, не позволяя сопротивляться. Она казалась себе куклой, влекомой умелой рукой кукловода.
Несколько раз падая, Роника с упорством поднималась и шла дальше. Чёрные стволы деревьев, словно преграды, вставали у неё на пути, но были преодолены с таким же упорством. Наконец, снова упав в снег, она почувствовала, что сила, зажавшая её волю железным кулаком, исчезла. И только тогда Роника ощутила неописуемый страх перед случившимся.
Она совсем одна. В гуще леса. Ночью. Даже сознание того, что через какой-то час встанет солнце, не спасало.
Роника несколько минут лежала без движения, потом медленно поднялась и огляделась. Вокруг был лишь лес, полутьма и чёрные стволы. Руки, облачённые в тёплые варежки, задрожали. Её прошиб холодный пот.
Она посмотрела назад в напрасной надежде увидеть деревню, но и там её ждала та же картина: тёмная пелена, чёрные стволы и белизна снега.
Но тут, словно из кошмарного сна, раздалось рычание. Роника оцепенела.
Впереди неё двигались чёрные низкие силуэты, будто выплывая из самой преисподнии.
Волна такого огромного ужаса накатила на женщину, что она даже не в силах была закричать или двинуться с места. Но это вряд ли бы помогло. С этой минуты она поняла, что обречена.
Древний инстинкт самосохранения вырвался наружу, когда Роника с криком ужаса бросилась бежать. Где-то в уголке мозга стучало, что ей не поможет и бегство, однако, впадая в панику, она потеряла последние остатки самоконтроля.
Она слышала рычание за спиной, но не смела обернуться, боясь наткнуться на клыкастые пасти волков. Захлёбываясь в собственном крике и дыхании, она бежала не глядя куда, лишь чувствуя, что смерть гонится за ней попятам, слыша клацанье пастей и ощущая их запах.
Вот один из хищников клыками зацепил подол платья, но Роника чем-то тяжёлым ударила его. Только упав наземь, она поняла, что держит в руках ружьё, о каком совершенно забыла. Поняла она так же, что всё это время убегала в неуклюжих снегоходах, поэтому волки нагнали её так скоро. Но страх завладел ею, отчего она не могла думать разумно. Ей удалось доползти до дерева, прислониться спиной к стволу и выставить ружьё перед собой, хотя это было абсолютно бессмысленным: времени, чтобы зарядить его, уже не было. Волки, оскалив пасти, голодные и от этого жестокие, были всего в нескольких шагах. Оставался лишь один прыжок.
Неужели её жизнь закончится подобным образом?
Роника закрыла глаза, молясь, чтоб всё произошло быстро. Ей хотелось безумно кричать, что она не хочет умирать, но это не имело никакого смысла. Ужасная смерть была неизбежна.
Однако прыжка так и не последовало.
Ронике показалось, что она ждёт его уже бесконечно долго. Неужели мгновения перед смертью кажутся вечными? Она боялась открыть глаза и увидеть, как клыкастые пасти летят на неё.
Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем она осмелилась вновь открыть глаза. Вокруг никого не было. Хищники словно в воду канули.
Женщина недоверчиво огляделась, ожидая нападения со стороны. Но всё было спокойно. Лишь громко раздавался звук, разрывая уши. Не сразу она поняла, что это стук её собственного сердца, бьющегося словно бешеное.
Глаза опасливо озирались, конечности замёрзли от неподвижности и страха. Грудь тяжело дышала. Роника никак не могла поверить, что каким-то чудом избежала своей гибели.
Вдруг тишину леса прорезал тихий, еле слышный звук, выведший женщину из оцепенения. Она сразу же узнала этот звук.
Снова плач. Тихие всхлипы, побудившие её к этой безумной прогулке, едва не закончившейся так печально.
Роника собрала волю в кулак и попыталась встать на ноги, разгребая снег вокруг. Одну пластину, служившую снегоходом, она потеряла в бегстве, поэтому другую нетерпеливо сняла и отбросила.
Уже светало, и Роника смогла разглядеть невдалеке пологий выступ скалы, которая, казалось, по-хозяйски навалилась на землю. Именно оттуда доносился плач, иногда прерываясь, чтобы снова раздаться с новой силой. Казалось, эти всхлипы звучат в голове, а не в воздухе.
Женщина быстро, как только могла, направилась туда. Волосы, выбившиеся из-под шапки, растрепались и мешали видеть. Ноги по колено проваливались в снег, но Роника, одержимая догадкой, продолжала идти, не чувствуя усталости. Наконец, она добралась до выступа.
Руки, ледяные от холода, провели по камню, будто пытаясь отогнать наваждение. Снова послышались всхлипы, но на этот раз они прозвучали не так громко и отчётливо как раньше, хотя она подошла к ним ближе. Теперь они звучали в голове не как призрачное эхо, навеянное странной, чужой силой, а как что-то родное и знакомое.
С замиранием сердца Роника пробиралась вдоль скалы. Каменная стена тянулась глубже в горы и всё больше утопала в снегу.
Вот плач стал настолько отчётливым, что, казалось, плачущий, кем бы он ни был, находится на расстоянии локтя от женщины. Присмотревшись, Роника увидела углубление в скале, похожее на церковную нишу. Заглянув туда, сердце Роники сжалось от боли. В маленьком гроте находились дети.
Острый приступ сострадания сдавил грудь при виде этой картины: маленькая Карина глядела большими испуганными глазами на заплаканном пухлом личике, прижимая к себе то ли уснувшего, то ли потерявшем сознание Мартиса. Роника надеялась, что он не умер.
- Карина, милая, - выдохнула Роника и протянула руки. Залезть самой в нишу было затруднительным даже для её стройного гибкого тела. – Иди ко мне. Это я, тётя Роника.
Та вздрогнула, но не шевельнулась. В этот момент открыл глаза её брат и, увидев Ронику, с громким криком бросился ей в руки. Та обняла его, как самое дорогое сокровище, и протянула руку его сестре. Не колеблясь более, Карина последовала примеру брата.
Взявши детей на руки, Роника, не чувствуя усталости и застывших слёз на щеках, упрямо не проваливаясь в сугробы, шла в деревню. Стало уже совсем светло, и она смогла сориентироваться и определить, где находится тропа охотников. Только когда из-за стволов показались очертания деревни, Роника поняла, что смертельно устала. Но детские замёрзшие тела, прижимающиеся к ней с таким доверием, заставили взяться откуда-то силам и добрести до дома, согреть, накормить и уложить их в постель.
Только когда они уснули, Роника позволила себе упасть на мягкую кровать. В следующую секунду она уже забылась сном, успев всё же подумать о невероятных событиях этой ужасной ночи. Она могла умереть в пасти диких зверей, но вместо этого они предпочли скрыться. Она слышала плач детей не только возле скалы, но и дома, чего быть не могло. Она ушла из дому по совершенно непостижимой ей причине, и чудом – истинным чудом – нашла детей. И именно на подступах к Северной Долине.
Что бы это могло значить?
Она проснулась ближе к полудню. С улицы доносились привычные звуки, за окном ярко светило солнце.
Первой мыслью был встревоженный вопрос - где дети? – но она тут же успокоилась. Они сидели на полу у кровати и перебирали пуговицы и платки в маленьком сундучке, совершенно не чувствуя себя виноватыми за такое поведение. Но Роника и не думала злиться. Её сейчас занимали не тряпки и вещички, когда-то подаренные Томасом, а странные волнующие мысли. А также боль во всём теле.
С трудом она поднялась и оделась. Нужно было сообщить Марии, матери малюток, что её дети спасены и находятся в безопасности. Несомненно, весь вчерашний вечер и ночь показались ей сущим адом.
Роника улыбнулась и присела на колени рядом с детьми.
Карина с любопытством разглядывала огромную яркую брошь, купленную Томасом в каком-то городе и подаренную жене. Женщина не видела ничего примечательного в этом сгустке яркой безвкусицы, однако, как и всякой девочке, Карине брошь приглянулась.
- Тебе нравится? – Мягко спросила Роника, наблюдая, как пухлые пальчики скользят по яркой поверхности украшения. – Тогда брошь твоя. Я её тебе дарю.
Лицо девочки просияло, глаза по-детски хитро блеснули. Однако малыш Мартис обиженно поджал губы.
- Ух, не обижайся, - рассмеялась молодая женщина, обнимая ребёнка. – А это тебе.
Она протянула ему яркую погремушку, купленную сразу после свадьбы, когда Роника ещё надеялась, что у неё будет ребёнок. Это воспоминание неприятно кольнуло сердце.
Мальчик жадно схватил ручонками игрушку и принялся звенеть крошечными колокольчиками на ней.
Роника подумала, что сейчас её ребёнку было бы чуть меньше. Но, видимо, Бог не хочет, чтоб у них с Томасом были дети. Только они стали бы сейчас спасением для её израненной души.
На лицо легла тень, когда молодая женщина вспомнила, что Бог чуть было не допустил смерти этих двух малышей. Если бы она чудесным образом не нашла их, то они скорее всего погибли бы. Но вот вопрос: как они туда попали и как она смогла их найти?
- Карина, - осторожно спросила Роника. – Скажи, милая, почему вы ушли так далеко от дома?
Девочка не ответила, спрятала брошь в своё недавно выстиранное платье. Вместо неё спокойно ответил брат:
- Нас позвал Чёрный Человек.
Внутри у Роники всё похолодело.
- Кто?..
- Чёрный Человек. Он пришёл и сказал, что если мы пойдём за ним, он покажет нам ангелов. Они летают в самом лесу, и они очень красивые. Я бы очень хотел посмотреть на ангелов.
Роника внимательно вгляделась в детское личико, с которого на неё взирали невинные голубые глаза. Они не могли обманывать.
- Ты уверен? – Прошептала молодая женщина, тут же сообразив, насколько этот вопрос бессмысленный. Разумеется, мальчик говорит то, что знает. Он ещё слишком мал, чтоб лукавить и хитрить. Он мог не понимать.
- Нет, - вдруг заявила Карина своему брату. – Не Чёрный Человек позвал нас в лес.
- Кто же?
Девочка поджала крошечные губки, но потом с детской непосредственностью сказала:
- Нас позвал другой человек. Не Чёрный. Другой. Чёрный человек хороший, он сказал, чтобы мы сидели в этой пещерке, совсем как зайцы, и чтобы тебя дожидались…
- Меня?! – Всё больше удивляясь, воскликнула Роника.
- Да, - вдруг улыбнулась Карина. – Он сказал, что ты за нами придёшь, чтобы мы не боялись и ждали тебя. Сказал, что позовёт тебя и покажет, где мы спрятались…А тот, другой, он сказал, что нас ждут ангелы, и мы за ним пошли. Сначала было очень страшно, но Чёрный Человек сказал, чтоб мы не боялись, и я не боялась…
- Я тоже, - тут же подхватил Мартис, разглядывая очередное украшение.
Роника больше не стала ни о чём спрашивать. Она почувствовала, как страх ледяной коркой сковал сердце. Кто мог заманить детей в лес рассказами об ангелах? Неужели кто-то пытался причинить им вред? И главное – кто этот Чёрный Человек? Со слов девочки он помог им, но Роника отказывалась в это верить. Должно быть, это всё детские выдумки.
Взгляд Роники непроизвольно потянулся к окну. Стекло, эта непозволительная роскошь в деревне, запотело. Томас специально ездил в Кристианию за несколькими кусками стекла и приобрёл их по безумной цене. Роника же не видела смысла в том, чтоб лишний раз кичиться перед соседями этой роскошью. Но Томас думал по-другому.
Не зная зачем, Роника поднялась и протерла стекло рукавом. Там, за крышами соседских домов, сквозь дым протопленных хижин, она увидела белоснежные горные склоны. Нет, решила она. Дети всё выдумали. Никто не заманивал их в лес и никто им не помогал. Просто так их исчезновение становилось вдвое интереснее, и они решили всё немного приукрасить. Детская фантазия склонна превращать вымысел в реальность. Судя по их словам, там, среди сугробов и лесных чащ, есть кто-то, кто существует вне пределов деревни. Но это невозможно. Никто не смог бы выжить в таких условиях без какой-либо помощи. Никто.
«Кто знает, что скрывают эти великаны, - вспоминала она слова деда. – Может, там живут другие люди. Может, другие существа…Может, духи. Но я знаю точно, там всё-таки кто-то есть…»
Замотав головой, Роника накинула плащ и вышла во двор, сказав перед этим детям:
- Сидите здесь и ведите себя тихо. Я скоро вернусь.
Она направилась в соседний дом, менее богатый, чем у Томаса, но добротный и уютный.
Дверь ей открыла Мария. Узнав, что её дети найдены, она, забыв о делах, с заплаканным, но сияющим от счастья лицом бросилась к ним. Роника еле поспевала. Когда она зашла в дом, то увидела, как мать прижимает к груди двоих малюток и плачет. Эта картина настолько растрогала молодую женщину, что на её глаза тоже навернулись слёзы.
Она отогнала их прочь, плотно закрыла входную дверь и скинула с плеч тяжёлый плащ.
Первая радость, наконец, немного улеглась, и Мария смогла унять слёзы. Она вопросительно взглянула на Ронику.
- Где…где они были?
- В горах, - по телу женщины пробежала мелкая дрожь, стоило вспомнить о ночных хищниках. – Они…были в пещере.
- Но как, как они туда попали?
- Я не знаю.
- Это ты нашла их?
- Да.
Если Роника ожидала увидеть удивление, то ошиблась: миловидное лицо Марии светилось благодарностью.
- О, милая моя Роника, - выдохнула она в сердцах и обняла молодую женщину. – Ты не представляешь, как я тебе благодарна! Я молила Господа, чтобы Он спас моих малюток! Я всегда буду благодарна тебе за это!..
От переизбытка чувств она смолкла. Немного помолчав, она то ли вопросительно, то ли утвердительно произнесла:
- Значит, Томас зря отправился в лес?
Мария внимательно взглянула на спасительницу своих детей. Та кивнула и нахмурилась.
- Мария, я хочу попросить тебя, чтоб ты никому не говорила, что детей нашла я.
- Но почему? Ты спасла их!
Роника смутилась. Мария увидела в её синих глазах затаившийся страх. Та вздохнула.
- Ты ведь знаешь, что в деревне ко мне всё ещё относятся с опаской. Всё из-за бабки и её чудачеств. Они считают её колдуньей, а, значит, и я не совсем чиста. Рассказ о том, что потерявшихся неизвестно где детей нашла именно я, в то время как целый отряд мужчин бродит по лесу в их поисках, насторожит их.
- Понимаю, - тихо согласилась Мария. – Но как быть с детьми? Ведь они могут разболтать всё, даже если их попросить об обратном. Они так малы.
Роника задумалась.
- Расскажи, что я нашла детей утром недалеко в лесах, когда ходила к проруби полоскать бельё. Я услышала плач и нашла их. Так будет лучше.
- Хорошо. Думаю, нам с детьми пора. Ты, верно, устала за эту безумную ночь.
Мария принялась одевать малышей.
- Пойдём, милые…Хоть папочки и нет дома, так как он ушёл искать вас, проказников, мы поиграем вместе.
У выхода она остановилась и пристально посмотрела на застывшую в доступных только ей раздумьях Ронику, чьи чёрные волосы, бледная кожа и кристально-синие глаза действительно делали её похожей на прекрасную колдунью.
- Роника?
Та оторвалась от мыслей.
- И всё-таки…Как ты нашла их?
Молодая женщина, помедлив, протянула:
- Я не знаю.
- Как бы это ни произошло, милая Роника, это неважно. Я всегда буду в долгу перед тобой.
- До свидания, тётя Роника, - попрощались дети, махая пухлыми ручками.
Чтобы их не расстроить, Роника заставила себя улыбнуться.
Когда, наконец, они ушли и в доме воцарилась тишина, женщина глубоко вздохнула. Неважно? Нет. Как раз для неё это важнее всего, кроме, пожалуй, самого спасения малышей. Как могла она, боявшаяся этих угрюмых гор, пойти туда одна, посреди ночи, да ещё и в Северную Долину, о которой ходит недобрая слава и ужасными историями о которой вскормил её дед с раннего детства? Как могла она остаться в живых после бегства от стаи диких голодных волков? Может, её это только привиделось?
Роника грустно усмехнулась. Даже Мария думает, что она, Роника, ведьма.
В желудке заурчало. Пора было готовить ужин. Нужно думать о насущных проблемах и ни о чём более. Так ведь любил повторять Томас? К тому же, нужно было решить, сказать ли мужу правду и если да, то какую её часть?
Роника достала муку и принялась почти машинально месить тесто.
В течение всего оставшегося дня к ней наведывались соседи, узнавшие о чудесном спасении детей и о том, кто был спасителем. Как просила Роника, Мария рассказала лишь часть истории. Первые приходили, чтоб выразить свою искреннюю радость и благодарность, вторые – чтоб расспросить подробности и вынюхать детали, третьи – просто чтоб иметь повод поужинать в гостях. Но все до одного горели желанием просто поболтать. Они рассказывали о своих хлопотах, о захворавшем муже, о капающей крыше или старой печи. И те, и другие хотели снискать благосклонность жены будущего старосты деревни.
Роника как могла старалась вести беседу на совершенно её не интересующие темы и быть гостеприимной. Кое-где выслушивала лёгкие намёки, критикующие её стряпню, кое-где отвечала на недвусмысленные вопросы, как могло произойти, что она единственная из всех ранних «полоскальщиц» услышала плач. И лишь от своей свекрови, не питавшей к ней особых симпатий, прозвучал конкретный вопрос:
- А кто такой Чёрный Человек?
Роника глупо улыбнулась, растерявшись, и сказала, что дети любят выдумывать разные истории и это одна из них, дабы сделать их опасное приключение ещё увлекательнее.
Этот ответ вполне удовлетворил свекровь. Она просила называть себя госпожой Анеттой. Обращение «мама» от невестки она не признавала, по крайней мере, от невестки, подобной Ронике. Последняя же была несказанно рада, ибо называть «мамой» эту чопорную, жеманную старуху язык не поворачивался.
Госпожа Анетта невзлюбила невестку с самого первого дня их знакомства. Она искренне недоумевала, как мог её сын, умный и красивый Томас, выбрать в жены девицу, о которой шла дурная слава, как о ведунье. Сама она частенько называла Ронику «ведьмой», но, разумеется, лишь в присутствии своего мужа. Боясь разгневать сына, она проявляла к невестке определённую долю внимания и иногда даже позволяла себе ей улыбнуться.
Ронику же эта сварливая, помешанная на приличиях старая зануда откровенно раздражала, но она тщательно скрывала истинные чувства, не желая обидеть мужа. В конце концов, это его мать. Но как она была не похожа на мать Роники и бабку! Мать Роники всегда была нежной, мягкой и дружелюбной. Именно такой она ей запомнилась до того, как умерла от чахотки. Отец к тому времени был уже мёртв. Сломал шею, оступившись в горах.
Иногда Роника пыталась полюбить, да что полюбить – хотя бы принять! - такую, какая она есть, эту госпожу Анетту. Но ей не удавалось. Эта пожилая женщина обладала удивительной способностью выводить её из равновесия. Зачастую в своём муже Роника замечала качества, так присущие его матери: ханжество, чопорность, склонность к дорогим безделушкам и стремлении жить по общепринятым правилам, боясь чем-то новым и непривычным вызвать осуждение своих соседей и целого света, которому, впрочем, до какой-то семьи из Оверхюса не было никакого дела.
Роника смиренно выслушивала критику свекрови в свой адрес, касающейся практически всего: готовки, уборки, поведения и внешнего вида. Она не переставала повторять, чтоб Роника заплетала косы и носила платок, так как она теперь замужняя женщина; чтоб не смотрела на людей так смело и независимо, а кротко опускала глаза; чтоб, в конце концов, перестала рисовать, ведь «нет никакой пользы в этих намаляканных картинках». Если критику относительно домашних дел и внешнего вида Роника сносила с завидным спокойствием, то пренебрежение к своей живописи вводило её в гнев. Она всегда имела тягу к живописи, но ни холстов, ни тем более красок у неё не было. Замужество помогло ей обрести и то, и другое. Поначалу Томас относился к её увлечению несерьёзно. Конечно, её картины не шли ни в какое сравнение с произведениями великих художников, но только с кистью в руке Роника могла позабыть обо всём. Она становилась свободна.
После ухода свекрови Роника чувствовала себя совершенно разбитой. Бессмысленные беседы, сводившиеся лишь к хозяйству, и критика опустошили её. Кое-как прибрав со стола и умывшись, Роника упала на постель и мгновенно уснула. Последней её мыслью были слова деда, которые он любил повторять, хитро прищурившись: «Ты, Роника, пленница этих мест, но и покинуть их ты никогда не сможешь, ибо между этими горами и тобой есть незримые нити, которые даже я, старик, вижу…Ты так же независима, смела и горда, как они, но, поверь, так же как и они, ты всегда будешь одинока…»
ГЛАВА 3
Через три дня после того, как нашлись дети, из леса выступил небольшой отряд, состоящий из мужчин. Лица их были угрюмы и мрачны. Двое из них тащили за собой самодельные сани, на которых, видимо, лежал раненый.
Роника выбежала вместе со всеми во двор. Она издали узнала в одном из путников Томаса, и облегчённо вздохнула, увидев, что он невредим. Мужчины двигались медленно, словно нехотя, и в их шагах было что-то похоронное. Они ведь не знали, что дети найдены, и мысль о безрезультатном поиске давила на них грузом неоправданных ожиданий.
На улице собралось много встречающих. Они возбуждённо кричали и махали руками, и шедшие из леса не могли взять в толк, в чём причина столь неуместного веселья, когда они сами идут с пустыми руками. Но, едва приблизившись к толпе гудящих, как пчёлы, женщин, стариков и ребятишек, лица мужчин по мере рассказа о чудесном спасении пропавших сначала выразили недоверие, потом просияли от облегчения, стоило взгляду наткнутся на радостную Марию, и, наконец, изображали крайнее изумление. Их глаза с интересом и восхищением взирали на Ронику, скромно стоявшую в стороне от всех.
Женщина вдруг испытала смутное желание, чтоб Томас сейчас сорвался с места, заключил в объятия и сказал, что скучал и что гордится ею. Но она тут же отмела подобную мысль, понимая, что её муж как никто другой не склонен проявлять чувства при других, считая это проявлением слабости.
Томас лишь сухо кивнул и отдал распоряжения о помощи раненому. Им оказался один из мужчин, который угодил в прогалину и сломан ногу.
Чувствуя себя лишней, Роника направилась обратно в дом. Тоска, снова появившись в сердце, причиняла тупую боль.
Едва она вступила внутрь, следом вошёл её муж. Он молча стряхнул снег с сапог, снял тяжёлую шубу, плащ, и сел за стол. Роника поспешила подать ему еду, внутренне напрягаясь от его молчания. Мысленно она обругала себя. Надо же, Томас на протяжении их совместной жизни всё-таки сумел внушить ей, что во всём виновата она.
- Может, ты хочешь вина? – Предложила она, желая нарушить тишину; будто два незнакомых человека только что встретились и не знают о чём говорить. Что осталось между ними? Почему Томас всегда такой…каменный? Бесчувственный? Почему в нём нет никакой жизни? Одно спокойствие и нерушимая уверенность в своих догматах.
- Нет, - устало вздохнул он, черпая ложкой суп. – Не сейчас.
Почему он никогда не скажет ей, что она дорога ему? Неужели готовить и варить – вот всё, для чего она нужна? Роника испугалась своих мыслей. Ей казалось, что она уже смирилась с такой жизнью: тихой, привычной и обычной. Откуда взялись эти непрошенные мысли?
Она принялась протирать тряпкой котлы, которые и без того были вычищены до блеска.
- Так это ты нашла детей? – Спросил он.
- Да, - ответила его жена, не глядя ему в глаза.
- Хоть наш поход был напрасным, я всё же рад, что они нашлись. Где ты их обнаружила?
Роника отложила тряпку в сторону.
- Неподалёку от прорубей.
- Странно, - без тени недоверия заметил он. – Мы ведь искали и там. Должно быть, плохо.
- Это произошло совершенно случайно…
В этот момент открылась входная дверь и в дом, причитая, влетела свекровь.
- Томас!.. Милый сынок!
Роника поспешила удалиться, чтоб не видеть эту сцену. Она жаждала проявления чувств, была бы несказанно рада, если бы это произошло, но присутствовать при чрезмерной, показной сентиментальности свекрови была не в силах. По сути, её муж так и остался чужим ей, несмотря на три года совместной жизни.
«Он обрезал тебе крылья», - говорила бабка Ханна.
Чувствуя себя ужасно расстроенной, Роника почти неосознанно взяла в руки кисть и взглянула на холст. Но пейзаж, начатый ею, показался безжизненным и каким-то зловещим. На миг ей почудилось, что фон стал темнее, чем прежде, словно горы, нарисованные с былым вдохновением, покрылись прозрачной чёрной пеленой. Солнце, освещающее написанную поляну, лес и горы-великаны, показалось едва ли не насмешкой над ними в своём сиянии. Картина потеряла свою жизнь, точно так же как внутри Роники всё разрывалось от безмолвного крика. Её вдруг захотелось кричать, вопить и метаться по комнате, круша всё вокруг, и чувствовать, как тоска, сжимающее сердце, выливается наружу вместе с криком. Но она, конечно же, не произнесла ни звука. Она научилась скрывать свои чувства. Возможно, поэтому они, накопившись в душе, терзали её и требовали свободы.
Роника возненавидела в этот момент своё полотно и скрыла лицо руками. Несколько минут сидела молча, не думая вообще ни о чём.
В груди шевелился страх.
Нет. Она не может рисовать сейчас. Какое-то гнетущее чувство завладело сознанием, и Роника не знала что это. Руки всё еще сжимали кисть, и молодая женщина бросила кисть на пол.
Что-то не так. Вся её жизнь неправильна. Всё не так, как должно быть. Её душа, мысли, чувства – всё обитает где-то в другом, нереальном мире или измерении; здесь же остались только её тело и обязанности…
- Роника! – Донёсся с кухни слащаво-приветливый голос свекрови. – Деточка, иди же к нам!
Обречённо вздохнув, женщина свернула так и не использованную кисть в мешочек, прикрыла незаконченный пейзаж и отправилась на кухню, вдруг почувствовав себя смертельно усталой.
Лицо свекрови светилось поддельными заботой и вниманием.
Роника ладонью прикоснулась ко лбу. Он был горячим.
Томас сидел за столом с тем же каменно-угрюмым выражением лица. Свекровь же была сама непринуждённость.
- Ох, милочка! Тебе нужно непременно научиться готовить суп по моему волшебному рецепту! А то твой немного пересолен. Но ничего, я познакомлю тебя с секретом приготовления!
Слабо улыбнувшись, Роника села напротив мужа.
- Буду очень рада, - безжизненным тоном ответила она. Ей вдруг захотелось сорваться с места и убежать прочь отсюда, прочь от лицемерия, быта, непонимания. И ещё захотелось обрушить на голову свекрови целый поток ругательств и высказать всё, что она так надежно хранила внутри. Но что за мысли приходят ей в голову?
- Я тут Томасу рассказала, как ты спасла детей, - продолжала лепетать языком госпожа Анетта. – Только представь, сынок, что все сейчас считают Ронику героиней!
- Да, - коротко ответил Томас, отхлебнув молока.
- А кто был тот раненый? – Спросила молодая женщина у мужа, которую, признаться, сейчас это не интересовало. Она лишь попыталась вопросом заглушить неведомо откуда поднимающуюся в душе волну отчаяния.
- Старый Клеман. Я просил его не ходить с нами, но старик был настроен решительно и заявил, что если мы не возьмём его с собой, то он отправится в одиночку. В итоге он оступился и сломал ногу.
- Ах, этот старый хрыч! – Скривила лишённое обаяния лицо свекровь, выражаясь так пренебрежительно, будто сама была в расцвете молодости. – Горы для молодых, крепких мужчин, а не для ходячих развалин!
Роника устало произнесла:
- Он совершил это для своих внуков. Уже поэтому его поступок похвален и заслуживает уважения.
Госпожа Анетта недовольно фыркнула, но ничего не возразила.
Томас тяжело вздохнул.
- И всё же старику нужно было быть более рассудительным. Не надо было брать его.
- Вот именно! – Тут же подхватила его мать, смерив невестку коротким надменным взглядом. – Тебе нужно проявлять больше решимости, сынок! Твой отец хоть по-прежнему остаётся старостой, но он слишком болен, чтобы принимать решения. Теперь староста и глава деревни ты, Томас, и я знаю, что жители с этим согласны…Ох, Роника, ты опять занималась своей писаниной?!
На мгновение молодая женщина растерялась, не поспев ходом мыслей за быстрой переменой темы, но тут же спохватилась и опустила на рукав, куда указывала толстым пальцем свекровь, глаза. Несколько капель краски засохли на ткани. Наверное, это случилось, когда она перекладывала баночки с краской.
- Томас! – Обратилась свекровь в праведном возмущении к сыну. – Почему ты до сих пор позволяешь ей этим увлекаться? Пусть этим занимаются монахи в церквях и бездельники! Её место на кухне!
Щёки Роники мгновенно порозовели, словно она признала себя виноватой. И тут же всё её существо воспротивилось подобной мысли. Во что превратил её Томас, если она даже за это чувствует вину? Нет! Она ни в чём не виновата. Ни в том, что ей как воздух нужна её кисть, ни в том, что только тогда она чувствует духовную свободу.
- На меня уже косо соседи смотрят! Нельзя позволять ей малякать всякие там рисуночки. Лучше бы научилась готовить! Недавно госпожа Сара спросила меня, почему я позволяю невестке отвлекаться на подобную ерунду, и я ответила…
- Да заткнись ты, старая дура! – Вырвалось у Роники прежде, чем она успела спохватиться, но волна гнева и возмущения, возникшая подобно вихрю, требовала выхода наружу.
Свекровь, округлив глаза, замолчала. Тишина, установившаяся всего лишь на мгновение и показавшаяся Ронике истинным блаженством, была резко прервана ударом кулака об стол. Лицо Томаса потемнело.
- Роника! – Рявкнул он. – Не смей говорить с моей матерью в подобном тоне!
Синие глаза женщины остановились на муже. К своему удивлению, Роника ни капли не пожалела о своей вспышке. Наоборот, глядя на красное от возмущения лицо свекрови, она испытала настоящее удовольствие.
Слабо улыбнувшись, она тихо произнесла:
- Как скажешь…муж мой.
Неприкрытая язвительность этих слов отразилась на лице Томаса полным смятением. Он не помнил ещё, чтоб в глазах жены светились такая решимость и сила. Синие, словно драгоценные камни, они были так же холодны.
Без всяких слов Роника медленно встала и ушла в спальню. Рухнув на кровать, она попыталась унять боль, охватившую виски, будто две ладони давили на них с целью расплющить ей голову. Несколько минут она слышала возмущённые крики свекрови, наполненные ругательствами и просьбами к сыну наказать жену за такую грубость, но Ронике было всё равно. Что-то более важное угнетало её. Какая-то мысль сгрызала её, порывала к открытому бунту.
«Уйти! Уйти от всех! Навсегда! – Шептала она в подушку, проваливаясь в сон. – Ненавижу их! Ненавижу!»
Через пару минут она уже крепко спала.
Ей снилось, будто она тонет в чёрной беспросветной тине, захлёбываясь и чувствуя, как она умирает. Дикий страх сковал тело. Ей хотелось вынырнуть из этого ада, но что-то мешало – что-то, обвив её ногу стальными клешнями, тянуло её вниз.
Каким-то образом ей удалось вырваться, и спустя пару энергичных движений конечностями, она всплыла на поверхность с желанием вздохнуть спасительные глотки воздуха.
Но тут её охватил ужас. Она не могла дышать. Она открывала рот снова и снова, пыталась втянуть в себя воздух, хоть каплю его, но его словно не было вовсе. Она хотела закричать, но ни звука не могла выдавить, а между тем что-то тащило её ко дну.
Протягивая руки к ночному небу, она ощущала, как чёрная пучина затягивает её сильнее и вскоре смыкается перед взором. Последнее, что она увидела, был свет. Яркий, чистый, но неимоверно далёкий. В нём было её спасение, но Роника знала, что уже умирает…
Она проснулась с криком на губах. Руки дрожали, глаза были полны ужаса, перед взором застыла картина её гибели.
Ночная рубаха прилипла к телу от холодного пота.
Роника тяжело дышала, пытаясь успокоиться и выбросить из головы страшный сон.
Чернота комнаты наводила жуткое впечатление, подкрепленное ужасом от кошмара. Роника вздрогнула, когда вдруг на её плечи легли тёплые мужские ладони.
Томас. Здесь с ней.
- Тебе приснился кошмар? – Тихо спросил муж. Его руки ласково теребили её длинные волосы, и, убрав их с плеча, погладили взмокшую кожу.
- Что тебе приснилось?
У женщины вдруг застучали зубы. Она боялась поверить в смысл своего сна. Он, его мать, все они тянули её в пропасть. А свет? Он был так далеко.
От страха по телу пробежала мелкая дрожь.
- Ни…ничего, - вымолвила она, ложась обратно.
Томас по-хозяйски обвил её тело сильной рукой. Это прикосновение вызвало в душе Роники неприятное ощущение, напоминая о недавнем сне, где она умирала от удушья, и она отодвинулась на самый край постели, глядя в пол.
Томас расценил это по-своему, но не стал ничего говорить. Вместо этого он поднял совершенно неуместную тему. Наверное, его самолюбие кольнула её холодность.
- Завтра, Роника, ты должна будешь извиниться перед моей матерью.
Женщина не ответила.
- Ты поняла?
Роника представила эту картину: она, выдавливая из себя слова и чувствуя правильность выбранного решения, внушенную ей мужем, извиняется перед этой сухой, чопорной старухой, которая всем своим напыщенным видом показывает, что она, мудрая зрелая женщина, всегда права.
Всё её существо воспротивилось этому унижению.
- Почему, Томас, ты всегда на её стороне? – Тихо, глотая подступившие к горлу слёзы, спросила она.
- Роника… - устало выдохнул он. – Я стараюсь сохранить мир в нашей семье. К тому же, ты была неправа…
- В чём же?
- Ты нагрубила ей. Впредь я буду наказывать тебя за это.
- Неужели? Но она вынудила меня! – Не унималась молодая женщина. В охватившем её возмущении она села на постели, выискивая в темноте глаза мужа, чтобы понять, испытывает ли он к ней хоть что-либо отдалённо похожее на любовь. Но он только несправедливо обвинял её.
- Почему ей мешает то, что я рисую? Что в этом плохого?
- Ничего. Она просто считает, что жена в доме должна больше заниматься хозяйством, кухней и своим мужем.
- Ты ведь тоже так считаешь? – Стараясь придать тону спокойствие, спросила молодая женщина не без ноток вызова.
Томас нахмурился. Роника скорее почувствовала это, нежели увидела.
- Да, - нехотя согласился он. – Но я не против твоего увлечения, хоть оно и кажется мне бессмысленным.
- Бессмысленным? – Изумилась Роника. – Но как красота может быть бессмысленной? Как солнце, которое я рисую, может не иметь смысла? А горы, которые утопают в солнечном свете?
- Я не против, потому что ты моя жена, - проигнорировав её искреннее изумление, проговорило муж. Смысл её слов о красоте нарисованного солнца был ему недоступен.
«Но не потому, что ты любишь меня, - грустно подумала Роника. – Ты позволяешь мне это, потому что тебе иногда хочется быть великодушным… Хочется ощущать свою власть».
- Ты любишь меня, Томас? – Вырвался у женщины вопрос.
- Конечно, ведь ты моя жена.
- А если бы я не была ею? – Ронику охватило раздражение. – А что если бы я была женой другого? Или преступницей? Ты любил бы меня тогда? Готов ли был бы ты к тому, чтобы быть рядом? Что, если бы все отвернулись от меня, любил бы ты меня даже в том скупом представлении, какое есть у тебя о любви?
Роника знала ответы на эти вопросы, но ей хотелось обрушить их на голову мужа, вечно стремившемуся к порядку и покою. Есть ли в нём хоть капля той безумной, разрушающей силы, что так долго скрывается в недрах её собственной души?
- Милая, ты задаёшь странные вопросы…
- Что же в них странного?.. – Она чувствовала, как её начинает трясти. Она резко вскочила с постели на пол, чувствуя, как грудь разрывается от истерического смеха. – Здесь нет ничего странного! Ответ «да» или «нет»!
- Роника…
Но она не унималась. Словно всё, что копилось в ней за годы замужества и вынужденного молчания, страха быть униженной и осмеянной, вдруг решило вырваться наружу.
- Что? Молчишь? А я и так знаю ответ! Нет! Нет! И сто раз нет! Почему, почему меня никто не понимает? Не принимает меня такой, какая я есть, и не пытается изменить на свой лад? Я чувствую себя ужасно одинокой, ненужной, вечно затравленной! Почему сегодня днём ты не сказал, что горд моим поступком, ведь я нашла детей? Почему никогда не скажешь, что скучаешь? Иногда я думаю, что наш брак был ошибкой!
- Что ты такое говоришь? – Рявкнул Томас, которого последнее явно задело. – Наш брак освещён церковью и Богом, он не может быть ошибкой!
Муж вскочил на пол, не понимая, что происходит с его всегда такой спокойной и хладнокровной женой. Он был в смятении от её слов, зол, что она посмела взбунтоваться. Его всегда учили, что хорошая жена – кроткая жена, потому он опешил. Роника, такая весёлая и послушная в начале их брака, холодная и спокойная в середине их отношений, в последнее же время стала вспыльчивой, требовательной и совершенно непонятной.
Услышав его абсурдные слова и видя его почти детскую, наивную уверенность в их непогрешимости, она вдруг расхохоталась. Её смех больше походил на истерику. Визгливым раскатом он прокатился по их дому и тысячи раз полоснул Томаса по сердцу.
- Разве это не так? – Переходя от смеха к крику, вопрошала Роника, которая, казалось, совсем потеряла контроль над ходом своих мыслей и теперь просто выплескивала эмоции наружу. – Разве ты никогда не называл нашу женитьбу ошибкой?
- Нет! – Резко отрезал он. – Хватит! Этот разговор бессмыслен!
-Бессмыслен?! Значит, мои слова лишены смысла? Ты называешь бессмысленностью всё, что тебе непонятно! Значит, всё, что я сказала, так и будет забыто? Ах да, я забыла! Жена должна быть кроткой и тихой! Но мне надоело, Боже, как надоело быть твоей и твоей матери жертвой! Может, если бы у нас были дети, всё было бы иначе? Но я даже не могу родить! Я ни на что негодна! Но, будь у меня дитя, я не позволила бы ему стать таким как ты, чёрствым и каменным!..
Внезапный удар по лицу обрушил её на пол. От неожиданности молодая женщина даже не успела понять, что произошло. Её захлестнула огромная боль. В глазах потемнело, изо рта брызнула кровь.
Она с ужасом взглянула на мужа. Тот неподвижно стоял посреди спальни, взирая на неё глазами, полными смятения.
- Роника, я не хотел…
Женщина поднялась и отшатнулась к стене, не веря, что Томас действительно мог ударить её, причём с такой силой.
- Милая, я не хотел…Но…ты сама, - запутывался в словах он. Его глаза потеряли всякую решимость, стали виноватыми и наполнились отчаянием, словно он понял, что она никогда не простит его.
Он сделал шаг ближе.
- Не подходи! – Вырвался из груди Роники вопль. Она в этот момент возненавидела его так сильно, что, казалось, эта ненависть разрушит её саму. – Не подходи!
Томас в испуге и нерешительности застыл.
Повисла такая гнетущая тишина, что Ронике почудилось, что она слышит стук собственного сердца.
Тук, тук, тук…
Она резко сорвалась с места, схватила шаль и босиком выбежала на улицу.
- Роника! – Звал её муж, кинувшийся следом.
На улице ночью было ужасно холодно и темно, дул сильный ветер, но молодая женщина, не замечая этого, бежала куда глаза глядят.
Она долго слышала за спиной крики мужа и знала, что он искренне напуган и сожалеет о содеянном, но вернуться сейчас обратно в дом было выше её сил. Он быстро потерял её убегающую фигурку в темноте. Роника же, словно обезумев, не останавливалась. Она буквально летела вглубь леса по тропе, леса, где совсем недавно её чуть было не разорвали в клочья дикие звери. Сейчас она безумно желала подобной участи. Иначе боль и отчаяние, охватившие душу, в клочья разорвут её. Она испытывала такую боль, что, казалось, она летит на её крыльях и осталось совсем чуть-чуть до конца.
Ноги быстро онемели. Руки посинели от холода, и дышать стало трудно.
Она рухнула в сугроб снега, чувствуя, как немеет тело, а щёки жгут слёзы. Ею овладела такая решимость умереть, что она почти успокоилась. Не прошло и минуты, как слёзы стали застывать. Своих ног она больше не чувствовала.
Глубоко вздохнув, Роника закрыла глаза и приготовилась уснуть.
Тем более что ей стало вдруг так хорошо…