Канитель.
У него такая манера: заходит в контору – шлёп возле порога на корточки. И так будет сидеть.
– Ты чего, Михалыч, сироту казанскую из себя строишь? Проходи, сядь, как человек.
– Не-е, не беспокойся, начальник, мы тута, в уголке…
Точно так же появился он и в первый раз, когда пришёл знакомиться. Поскребся за дверью.
– Да! Кто там? Заходи.
Через порог ввалился пьяный мужик в фуфайке нараспашку. Был он смугл, скуласт, с нетрезво расхристанным лицом под чубом смоляных волос, лихо торчащим из-под форменной лесной фуражки. Лет ему было за сорок, но, по пьяной бравости, лесник, заметно было, старался выглядеть моложе. Я и глазом моргнуть не успел, а мужик уже сидел на корточках рядом с порогом.
Подошёл к нему. Тот поднялся, качнувшись, протянул руку.
– Канитель.
– Какая канитель? – удивился я, пожимая узкую, но крепкую ладонь мужика.
– Меня так зовут.
– У вас тут, что – все под кличками ходят?
– Только избранные! – лихо тряхнул головой мужик, но получилось слишком лихо. Фуражка отлетела в сторону и откатилась в угол. Шевелюра, давно не знавшая расчески, рассыпалась взъерошенной копной. Тяжелые хмельные веки то и дело опускались, но хитроватый взгляд карих глаз оставался весёлым и твёрдым.
– Ну, рассказывай, – прервал я затянувшуюся паузу.
Резким движением мужик откинул полу телогрейки, вытащил из самодельного кармана, пришитого крупными стежками, бутылку водки, обойдя меня, шагнул к столу и звонко стукнул донышком о столешницу.
– Знакомиться будем!
– Знакомиться не будем, – разозлился я на беспардонность своего новоявленного подчинённого, – и, если ты сейчас не заберёшь свою бутылку… Короче – дуй-ка ты сегодня домой, а завтра поговорим. И познакомимся.
– Держи пять, начальник, ты мне ндрависся.
Мне пришлось снова пожать ему руку и, чтобы как-то побыстрее разделаться с подпитым гостем, ладонь его я не выпустил, а стал сжимать; при этом старался спокойно и холодно смотреть в глаза лесника. И тут я заметил, что веки его поднялись и перестали падать, а в глазах появилась веселая, живая искорка. Ладонь же его вдруг разом окаменела, стала ответно сжиматься, и сжиматься довольно-таки…
Мне девятнадцать лет, физкультуры и спорта я не чурался, тягал гирьки, и даже с собой привёз эспандер, который дёргал в любую свободную минуту, но тут я почувствовал, что, видимо, зря ввязался в это незамысловатое состязание. В своё рукопожатие я уже вкладывал всю силу, и даже, кажется, кончики ушей моих начали краснеть, а в ответ получал уверенное и упорное сопротивление, которое нарастало равномерно, по мере развития моей «атаки». Но и сдаваться же нельзя! Никак нельзя теперь лопухнуться перед этим нетрезвым мужиком, который, по-видимому, лапы свои накачал, не расставаясь с молодых лет с топором и прочим крестьянским инструментом. Я, продолжая разжигать в себе злость, давил его ладонь, и думал, что... лучше сдохну, но... не уступлю... этому… чудаку!..
Канитель, видимо, понял это и, хотя, как я чувствовал, имел еще достаточный запас сил, вдруг широко улыбнулся, ослабил свою руку и примирительно сказал:
– Всё, сдаюсь.
Я отпустил руку.
– Как фамилия?
– Севастьянов Николай Михайлович. Короче – Канитель. Любого в округе спроси, – Канитель – все знают.
– В общем, Михалыч, так: сегодня воскресенье, видок твой – твоё личное дело. А если ты так же работать умеешь, как лапу давишь, – сработаемся.
– Молодец, начальник. Давай стаканы.
– Во-первых: не называй меня начальником, а то я могу подумать, что ты сидел. А во-вторых, и в последних: пить мы с тобой не будем. По крайней мере – сегодня. Так что – забирай свой флакон и дуй, как говорится, до хаты. Завтра с утра – в контору. Продолжим знакомство.
– Молодец, начальник, пять с плюсом. А ведь я тебя на понт брал! А?! – и он весело и почти трезво глянул на меня.
– Понтовик…
Так состоялась наша первая встреча.
«…Лишь слову жизнь дана!» С него, с того самого, которое было «в начале», и началась история человечества. Была она, конечно, и раньше да растворилась во тьме веков. Исчезла потому, что отсутствовал её носитель – слово. Так-то. А если так, говорю я сам себе, то надо знать и помнить всякий раз, берясь за перо, что никто и никогда не расскажет о том, что видел, знал и чувствовал ты, потому что каждая падающая капля отражает свой собственный мир. Только – свой. И только – собственный.
И всё это, на мой взгляд, актуально особенно сейчас, когда из нашего вывихнутого времени, о котором в будущем и вспоминать-то, наверно, не захочется, всё прошедшее лет двадцать–тридцать назад кажется сейчас таким дорогим, памятным и ярким, что просто грешно отмахиваться от воспоминаний о нём.
...Зачем-то ведь надо было ехать за тысячи километров, чтобы, проснувшись утром среди терпкого духа хвойной тайги, умывшись ледяной водой из тихо позванивающего ручья, по крутой тропе на едином дыхании взбежать на сопку и, замерев от неподвластной разуму красоты наступающего утра, от солнца, всходящего за дальним волнистым окоёмком в зовущей тишине зелёного безбрежья, почувствовать в этот единый, неосознанный миг, что ради такой вот минуты стоило родиться, жить на свете и сквозь все печали и трудности непременно постигнуть тот непостижимый смысл, ради которого всё здесь свершилось, сотворилось когда-то, и будет продолжаться вечно, сколько бы веков ни миновало....
Полностью текст здесь:
http://www.proza.ru/2010/01/07/551