Один раз до рассвета…
Лишь только наступит заря – исполнится казнь. Людям не хватает тепла; с первым светом сбредаются сонно: греть руки у городского костра. Уже давно закончились дрова…
Они ломали стулья и шкафы, бросали в пламя рамы и полотна, и вместо керосина лили спирт, жгли трубки и табак, и деньги – но сгорало всё, и снова холод заполнял их жизни.
Тогда они решили жечь людей. Тянули жребий? – как же! Уличали, обвиняли, лгали, подставляли – всё исподтишка. А я сидел в своём доме, вдали от других, и выводил за письменным столом виньетки мыслей, лишь изредка бросая взгляд на то безумье за окном.
Они пришли ко мне однажды, как-то прознав своим никудышным чутьём, что мой письменный стол до отказа забит первосортной (для розжига их диких костров) бумагой; но я отказался предоставить им как её, так и сам стол, который, безусловно, они безнадёжно желали.
Я сказал им тогда:
- Чистым листом, что вы тут же сожжёте, я поведаю тайны, совсем незнакомые вам. Узоры слов и ритмичных мелодий, впоследствии, увидят другие – те, у кого дымят камины, и всегда найдутся дрова. Они не бросят в огонь книги, ноты – они знают, как ничтожна их роль среди огненных языков. Они знают, что искусство способно греть душу, оставаясь нетленным, и, скорее сожгут свои платья, нежели тот – самый любимый, заветный поэтический том. Они ценят тепло, что внутри, много больше тепла, что снаружи, и предпочтут отказаться от омаров и сочных ягнят, нежели изменят композиции тончайших специй вдохновения. Для них пишу! И ни один листок, как волос с головы, не уроню во благо ваших лицемерных нравов; а стола, которому шепчу агонии рифмованной бессонницы, ценой жизни – не позволю коснуться вашим грязным рукам. Так идите же прочь.
И они поспешили уйти, но их лица в тот день искривились гримасами мести, и вот… до рассвета уж меньше, чем раз.
Город вынес вердикт, и, согласно ему, я был избран сгореть как очередное полено, призванное поддержать тепло их собственным богом забытой цивилизации. Что ж, пусть так.
Моим условием было – гореть за письменным столом, что они так сильно желали, и лишь потому согласились предоставить его мне. И сейчас я сижу, уже ночь как прикованный к месту великих исканий, где сам Адонис объяснялся Киприде в любви.
Я написал немало книг, и все они со мной – недра письменного стола заполнены до отказа: я обещал не бросать их в минуты невзгод, а я держу литературное слово. Да и что с ними будет здесь? – бросят в печи, даже не прочтут заголовки. Это ли не истинная смерть…
Жнец-рассвет расписался в свершении рока, и, спустя всего несколько слов на дрожащем под тушью листе, меня вынесли на площадь – огромное чёрное днище – кострище, созданное, дабы заточать огонь.
Но скажите мне, верите ли, что искусство нетленно? Будь в холодном лесу, пронзили бы вы сердце Бодлера, изранили бы кисть Шекспира, обезглавили бы Шелли, выдрав страницы, разломав на куски переплёт? Если нет – вам знакомо горение Муз: их мускусы страстных течений. Если да – как и те, что кричали: «Гори!» – бросая сушёные кожи на хворост сонетов, не поймёте ту странность, что вовсе не так и странна (уж не страннее сжигания собственных чад в эвфемистическом сонме навязчивых кредо), что последует дале...
В тот миг, когда свершилась казнь, я как раз писал эти строки. Огонь лизал и кусал мою плоть… но что то шипенье ожогов в сравнении с новым витком мелодичных метафор и тайнописаний чернильных, искрящихся слёз!
Я писал до тех пор, пока стол не обратился углями. Я писал до тех пор, пока пепел стихов и романов не покрыл белой блузой мою раскалённую плоть. Я писал до тех пор, пока не оплавился верх пера, и тушь не начала кипеть на мраморе запёкшейся тетради. Я писал, пока всё вокруг не задохнулось дымом… А после встал коптящей головнёю, и ушёл.
И вот, я вновь за письменным столом. Его, как и книги, вновь собрал из пепла. Завершаю до точки свой чуть подкопчённый рассказ. На часах – ещё раз до рассвета.
Говорят, кто-то видел человека иль птицу; не то ангела, но чёрного, горящего, словно покрытый золой манекен, чучело, бредущее прочь от заброшенных – в саже – развалин – Феникса, на листах идей новых романов – крыльях – парящего выше земли по гвоздичного вкуса ветру.
_ _ _ _ _ _ _ _ _
Рассказ связан с (вдохновлён) песней группы Memoire d'Ardente - Phoenix.
Прослушать можно здесь: http://vkontakte.ru/mdardente
Или здесь: http://www.realmusic.ru/songs/862861