Практикантов было двое. Один - невысокий, мальчишечьего размера, взъерошенный, говорил много и интересно. Другой - худой длинный оболтус, на переменах демонстрировал пацанам упаковки от импортных колготок с полуобнаженными красотками и масляно хихикал.
В те устойчивые времена колготки являлись дефицитом. Югославские колготки - тройным дефицитом, а порнография присутствовала только в жутком варианте поездов дальнего следования, по вагонам которых шныряли мнимые и явные глухонемые, втюхивающие засаленные пачки черно-белых снимков похабного содержания. Какая связь между югославскими колготками и поездами дальнего следования? Самая прямая. Вот вам - томные блондинки, не забывающие помимо полутораметровых ног предъявлять и плохо прикрытые атакующие бюсты. А вот – аляповатые фототетки, натруженность которых сравнима разве что с мозолями подпольного фотографа, снабжающего поезда от Владивостока до Москвы запретными плодами Запада.
Как говорится, у них - порнография. А у нас - тетки...
Да, так вот о литературе.
Точнее об уроках литературы в десятом классе, в котором я тогда учился и где повстречал этих практикантов. Собственно, о втором я рассказал практически все. Псевдопорнушные колготки – это единственное, чем он запомнился. Незаметно как-то Дмитрий Семенович - так звали взъерошенного - стал подменять коллегу все чаще и чаще, и - наконец, остался один.
Один на один с русской и советской литературой. В школе, где все и вся неукоснительно объяснялось интегралами или законами Ньютона, формулами или теоремами. Двадцатилетний Дмитрий Семенович смотрелся нашим ровесником, но уважение обрел быстро. Уроки строил совершенно не оглядываясь на учебник, повествовал потоком, волной, захлестывая и увлекая. Втягивал в свой мир бесповоротно, временами оставляя класс застывшим, завороженным - уже после звонка слушающим и не рвущимся на волю.
В руках студент филфака постоянно вертел карандаш, время от времени инстинктивно подносил его ко рту наподобие сигареты. Затем спохватывался, забывался и опять крутил чертежный инструмент, рефлекторно постукивая по нему указательным пальцем, стряхивая несуществующий пепел.
Курил Дмитрий Семенович много. За перемену успевал «уговорить» две-три сигареты, после чего торопливо отправлялся рассказывать о страстях и метафорах, интенсивно разминая в руках карандаш-сигарету, от несуществующего фильтра - по всей длине...
Не было никакой необходимости - но он, в ущерб Фадееву - целых два урока говорил о полузапретном Булгакове. А когда пришло время есенинской лирики - читал стихи про товарища Рыкова, крайне неоднозначного персонажа учебника истории.
Была в этом раздражающая неправильность. Такая литература была диаметрально иной, не равной привычной, школьной. Такая литература была объемной, мыслительной и одновременно с этим - страстной, бьющейся в такт измученному карандашу, который с трудом доживал до перемены...
Меня Дмитрий Семенович вычислил быстро. И - пригласил в гости, где царил огромный торт, на крахмальной белизне презрительно блестели ложечки-вилочки, в которых я стремительно запутался. За столом, компенсируя тиски этикета, громогласно шутил отец Дмитрия Семеновича:
- А вот скажи нам, Дима! Как все-таки написано у Грибоедова – «все врут календари!» или «всё врут календари»?
- А не было в то время обычая ставить две точки над буквой «Ё», так вот и не узнаем мы истины - весело отвечал Дмитрий Семенович.
Потом мы курили на лестничной площадке, и привычная литература упорно переворачивалась с ног на голову. Оказалось, что Некрасов оригинальный и глубокий литератор, а Вознесенский слабый поэт. На прощанье Дмитрий подарил мне тоненькую книжку со своей первой статьей, и, надписав, добавил: «О странной науке – литературоведении».
...Математику, письменную и устную, я сдал достаточно ровно. Следующим экзаменом было сочинение. Это был мой час. Обычно поступающие на мехмат «режутся» именно на сочинениях - известная слабость. Я выбрал убойную тему «Униженные и оскорбленные в творчестве Ф.М. Достоевского». Проанализировал пять романов Федора Михайловича и был уверен, что это лучшее сочинение. Когда я увидел в списках «тройку», у меня реально потемнело в глазах. Одноклассник Сашка Лефорт, который писал строго по-хемингуэевски «Он сказал. Она сказала. Он опять сказал...» получил четверку, а все мои труды по исследованию глубин огромного мира Достоевского едва не выкинули меня за борт огромной лодки под названием «Университет»...
Конечно, проверяющий аспирант-филолог нарыл кучу стилистических переборов и ненужных образов... Но одна красная галочка на полях переполнила меня праведным гневом. Сейчас вот применю неуклюжую метафору, зато образ возникнет. Итак: обида накрыла меня своей незаслуженностью, как крышка кастрюлю. И забарабанила глухая обида.
Опустив двушку в монетоприемник, я набрал номер главного товарища и учителя по литературе:
- Дмитрий Семенович! Три балла...
- Как?! Лучший ученик! И что за ошибки?
- Обвинили в стилистической безграмотности и еще... совсем странно!
- Что?
- За ошибку сочли деепричастие «пиша», от глагола «писать». А я сам читал - его употреблял Белинский, не помню, в какой работе...
- Эх, Алексей! Нашли стилиста - Белинского...
Уже студентом встретил Дмитрия Семеновича в Главном здании.
- Какое отделение выбрали, Алексей?
- Механику...
- Да... Я надеялся все-таки, что математику. Там есть кафедра, изучающая структурную лингвистику...
...Редакция «Юности» располагалась в здании, торцом выходившим на площадь имени брутального Владимира Владимировича, где когда-то читали стихи шестидесятники. За самим гордым и могучим В.В., который добросовестно маячил на юг, основательно располагалась гостиница «Пекин». Неподалеку толпились Театры Сатиры и Моссовета. Короче, как и положено - самый центр литературного творчества в самом центре столицы.
Будучи третьекурсником мехмата, я на дрожащих ногах поднялся на второй этаж. В руках опять-таки дрожала тонкая пачка листочков с фиолетово-черными печатными каракулями прыгающих букв. Я полагал, что принес стихи. Человек с гордым именем Юрий и всесоюзной славой авторства мушкетерских строк «Пока-пока-покачивая перьями на шляпах...», которые регулярно гнусавил телевизорный Д'Артаньян, стихов у меня не обнаружил. Потратив на мои труды двадцать секунд, Человек с гордым именем Юрий устало отметил подражание Ахматовой и Евтушенко. Больше разговаривать было не о чем. Меня опять аккуратно развернули и отправили вычислять интегралы, дифференциалы и тензоры.
...Когда я обсуждаю с сыном школьные задачки, мне вспоминается профессор Чирка. Росту в профессоре было сантиметров сто пятьдесят, преподавал он страшную теорию. Теорию функции комплЕксной переменной. Профессор Чирка широко топырил коротенькие ручки и таинственно вещал со смачным малороссийским акцентом:
- Вот у нас есть комплЕксная бесконечная плоскость. От она какая...от...от... И вот мы ее усю тихонечко так сворачиваем – профессор очерчивал планетарный купол над невысокой своей макушкой - отак, отак! И - уся она ув точке!
Зрелище было сюрреальное. Мнимые числа и вектора, никем и никогда не виданные, плотно роились дружными стаями около энергичного профессора по типу служебных тварей Вия. Вообще-то профессор Чирка мог вполне демонически вышвырнуть с экзамена, если любимые его комплЕксные числа кто-нибудь обзывал заурядно кОмплексными... Вот она, филология математиков...
Когда-то Евклид долго бился над началами геометрии. И, задумавши дать определение линии, говоря по-простому, сломал мозг. Не было возможности опереться на предшественников, по причине их отсутствия. И тогда упорный грек рубанул: «Линия, - сообщил Евклид - это длина без ширины». Математики здесь нет. Вообразите длину. Или ширину. Чистая поэзия... И тянется эта длина в отсутствии ширины, тянется... Временами - прямая, а по большей части - идеально кривая, из слов построенная, под логику замаскированная. Короче, образ...
Да, так вот о химии.
Июньская суббота. Мы с Андрюхой изучаем галогены:
- Вот - натрий. Он бедный и слабый. Хлор - гад, проходимец и мошенник: разом захватывает последнюю любимую игрушку натрия - хилый валентный электрон!
- Хлор активнее?
- Еще как! Больше, сильнее! Подлец! Ограбив дурачка натрия, еще и издевается: не отпускает на волю!
- То есть образуется новое вещество?
- Точно! И морда у хлора такая негативная! Я бы даже сказал – он категорически отрицательный тип! А натрий скуксился весь, бедолага, кислую рожу скривил... Вопрос: кто из них окислитель, а кто восстановился, добавив себе отрицательности через ворованный электрон?
- Хлор - окислитель, натрий окислился. Хлор получил отрицательный заряд.
- Нормально. Завтра обсудим электролиз - по сути, модель деланья денег из ничего...
...А Дмитрий Семенович вошел в пятерку ведущих литературных критиков России. Побил рекорд по написанию критических статей, число коих перевалило за пару тысяч. В «Дне опричника» Владимир Сорокин пародийно жестко изобразил его в одном из колоритных героев.
Но это уже их дела. Литературные, так сказать.