Гайавата.
О, зима, о дни жестокой, бесконечной зимней стужи!
Снег занёс леса и степи, Гитчи-Гюми льдом покрыта.
Рано утром устремился в лес на лыжах Гайавата,
И бежал всё дальше, дальше, по земле пустой и мёртвой.
Раз легли снега на землю, ни к чему сидеть в вигваме,
Лучше, типа, на охоту поскорее убежать.
И бежал по льду он резво на своих широких лыжах,
Сокрушаясь, что в Дакоте сноуборда не достать.
А меж тем, в его вигваме появилися два гостя,
В дом вошли они и сели там незваною чумой.
Без привета и без зова, в дом вошли и всё сожрали,
Не спросивши Миннегагу, что была ему женой.
А потом уселись рядом, не сводя с неё свирепых,
Впалых глаз ни на минуту, подозрительных на вид.
И один сказал ей: - Видишь? Пред тобою Доминанто!
А второй сказал ей: - Видишь? Пред тобою Мазохисто!
Отвечай же поскорее, да не тратя слов нелепых,
На кого свой глаз положишь, и к кому душа лежит?
Гайавата твой гуляет, ну а нам гулять не время,
Позабавимся с тобою, ты с ответом не тяни!
Но от этих слов и взглядов не смутилась Миннегага,
И ответила нахалам: - Вон пошли, гнилые пни!
-Я вообще-то, Бюкадэвин! - ей признался Доминанто,
- Потому-то, скво тупая, думай, с кем ты говоришь!
-Я же, вовсе, Акозивин! – сообщил ей Мазохисто,
- Если ты меня прогонишь, мимо счастья пролетишь!
-О! – вскричала Маннегага, - Гитчи Манито могучий!
Вразуми тупых уродов, ты, владыка жизни всей!
Не сравниться с Гайаватой этим двум навозным кучам,
Гитчи Манито могучий, прогони-ка их взашей!
Этих вывертов интимных я накушалась и прежде,
Иль никто уже не помнит Гайаватиных затей?
Как гонял меня он ночью, да босую без одежды,
Обегать поля заставил на пределе скоростей?
-Ты должна сегодня ночью, - говорил мне муж любезный,
-Дать полям благословенье, обегая их кругом.
От следов твоих на ниве круг останется волшебный…
Ну и дальше в том же духе, вот и бегай босиком!
Даже Кагаги, царь-ворон, что привязан над вигвамом,
Услыхав такие речи чуть с вигвама не упал.
Уж ему бы не смеяться, вспомнил бы об этом самом,
Как супруг мой, Гайавата, птичье племя истреблял.
Змей Кинэбик продырявил, ну а кроликам Вабассо,
Не однажды на охоте оба уха обрывал.
Осетру же Мише-Наме прямо в глотку влез, зараза,
Пасть ему распёр пирогой и печёнку оторвал.
Он, конечно, крут, и знает агротехники зачатки,
Я ведь это понимаю и особо не кричу,
А с чего ему любезны кукурузные початки,
Догадаетесь и сами, я об этом промолчу.
Кто сравниться с Гайаватой? Слишком мелок мир Дакоты.
Говорит, в страну Понима я, наверное, уйду,
Ну, не сразу, здесь побуду, ну, к примеру, до субботы,
А, быть может, и подольше, но вообще, имей в виду.
А чего? Уйдёт к папаше, к Меджэкивису в Пониму
Ветер западный припомнив, что разносит семена,
Все они такие сроду, понадейся на мужчину!
Позабудет Миннегагу, для чего ему жена?
Это самый Меджэкивис на медведе отыгрался,
Бил медведя Мише-Мокву меж медвежьих сонных глаз
Вот в него-то Гайавата, несомненно, и удался
Кто во сне убил медведя, да при этом, не зараз?
Прежде он над ним глумился, обзывая: - Шогодайя,
Если б ты меня осилил, я бы, типа, не стонал,
Ты же ноешь словно баба, предо мною умирая,
Как трусливая старуха, как какой-нибудь шакал.
О, коварный Меджэкивис, это он убил Венону!
Он сорвал цветок весенний и ногами растоптал.
Кто её с ребёнком бросил безо всякого резону?
Умотал к себе на запад, а о ней не вспоминал!
А ещё могу припомнить, - говорила Миннегага –
Как однажды Гайавата… Но в вигваме никого
Чтобы женщину дослушать, для того нужна отвага,
А с подобною отвагой не сыскать ни одного.
Убегали злые духи, перепутавшись мозгами,
С обалдевшими ушами заплетёнными лапшой
Бюка-зивин, Ако-девин, позапутались и сами,
Провалились в Гитчи-Гюми, позабывши путь домой.
А, тем временем, с охоты Гайавата возвратился
Проплутавши дня четыре, для чего, не зная сам.
Кто ж поверит, что индеец сам с пути в пампасах сбился,
И до дому добирался не по собственным следам?
А супруга дорогая принялась ему хвалиться,
Сообщать, как злые духи получали по мозгам.
Молча слушал Гайавата, отогревшийся в вигваме,
А о чём он думал, это не узнаем я и ты.
Только снова, почему-то, он поглядывал глазами
На свои большие лыжи, что стояли у плиты.