Часть первая
...Всё новое появлялось в этом году - новый фузз, новый велосипед, новая квартира, новая любовь, новые друзья и наконец мама решила купить новый стерео-радиоприёмник и проигрыватель - симфония 003 с большими колонками, это была давняя мечта и скоро, по договорённости с Рагнаром, я покупаю первый, пусть и подержанный, бобинный магнитофон. Новая эра началась - я смогу слушать и иметь собственные пластинки, делать с них записи и всё это прослушивать на концертной громкости и супер-качестве!
* * *
Зима в этом году выдалась морозная и ледяной каток на пустыре должен был просуществовать еще довольно долго. Все вечера проходили на катке, за исключением тех репетиционных дней, когда я ездил в город. На тролейбусе дорога занимала полчаса, на электричке со станции Шкиротава - 10 минут, но с центрального вокзала дойти или доехать все равно требовалось еще минут 15 до нашего клуба. Жизнь в нашем районе уже не казалась мне такой серой и унылой. Во-первых, моя, пусть небольшая, но отдельная комната, где с появлением мощного стереозвука в доме поселилась громкая музыка. Стали появляться фирменные пластинки или "диски", как мы их называли - Beatles, Jimi Hendrix, Deep Purple, Chicago, Carlos Santana, Doors, Led Zeppelin, CCR, Emerson, Lake & Palmer... Сейчас это не вызывает никаких эмоций, но тогда это считалось атрибутами буржуазной жизни, правда я этого особенно не замечал. Всё что было связано с музыкой носило характер "заграницы", разве что вступало в конфликт с простеньким не цветным телевизором, который появился у мамы в комнате, там заграничными были только спортивные соревнования, хоккей и футбол - к ним я особого интереса не проявлял, разве что фигурное катание, которое смотрели по вечерам. Кататься на коньках я любил и умел. Так или иначе, каждую зиму я катался и на лыжах и на коньках. Открытие ледового сезона рядом с домом было встречено с большим энтузиазмом. Естественно мальчишки играли в хоккей, а девчонки выписывали кренделя на льду.
Как-то раз, в заснеженный вечер мы носились с Янкой, раскрасневшиеся и с клюшками, и не заметили как каток опустел. Разгорячились и домой идти не хотелось... Вдруг я заметил на катке еще одного человека. Это была девушка с виду высокая, выше Янки, а он сантиметров на пять был выше меня. Она каталась на белых фигурках, в тёмно-серых рейтузах из плотной шерсти в обтяжку и джинсовая куртка, шею обвевал длинный кашeмировый шарф - она мощно и не совсем фигурно взмахивала ногами, катаясь очень сосредоточенно, глядя перед собой - без шапки, волосы были собраны в тугой хвост, лицо не то чтоб красивое, но мягкие черты его были очень милы и на щеках яркий румянец...
Я застыл оторопело, а Янка вдруг подъехал к ней, заговорил по-латышски. Да так непринуждённо, перекинулись парой слов и он, заговорчески подмигнув, подъезжает ко мне - это она, - говорит. Я - кто?...Он - Кто, кто - Дайла!
И тут до меня дошло - ведь это же она, моя танцующая муза! Столько раз я наблюдал за ней издалека и вот она рядом! Как током, меня зазнобило и вдруг стало холодно. Я понял что влюблён в неё, хотя увидел в первый раз - она была именно такая какой грезилась, но только гораздо выше. В этот момент я очень позавидовал Янке. А с него как с гуся вода, - давай, говорит - познакомлю,- но я отпрянул, я был не готов говорить с ней... Она была рядом, в нескольких шагах и так далеко...
Через много лет я осознал, что так происходят кармические встречи. Но тогда я был потрясён - она была так близка и совершенно меня не знала - я был для неё пустым местом. Так хотелось оказаться рядом с ней, но в тот момент я выбрал то, что якобы легче уйти, отступить. Казалось, что гораздо хуже, если бы она узнала меня таким, каким я не хотел предстать перед ней. Так я думал тогда и у меня не хватило смелости переступить себя. Домой я шёл прямо на коньках, по асфальту, по замёрзшей земле. Передо мной плыло её лицо, её прекрасные глаза - я думал о ней постоянно.
* * *
Теперь я чаще бывал у Вовы Рогалева. Он жил от меня в девяти остановках на троллейбусе. Он практически находился всё время в четырёх стенах, изредка, летом выезжая куда-то в деревню. Его болезнь не позволяла ему быть чрезмерным в любом движении, для него просто порезать палец было огромной проблемой - кровь не свёртывалась и чтобы остановить беспрестанное кровотечение ему надо было ложиться в больницу. Его родители не имели покоя, контролировать каждое движение взрослого парня было им не под силу. Жизнь Володи была в постоянном риске умереть - ни единого неосторожного движения, ничего мальчишеского. Его жизнь - это чтение книг, персональные учителя, телевизор. Когда я собрал свою гитару, Вова решил от меня не отставать и напряг родителей на покупку такой же гитары. Для него не было отказов - все желания исполнялись, чего бы это ни стоило. Как только у него появилась гитара, наши встречи стали музыкальными. Он как-будто стал моим двойником, а я его посланником в реальной жизни, в которой он практически отсутствовал. Он жил моими впечатлениями и рассказами, а у меня был безотказный слушатель и советчик. Напротив, в подъезде на лестничной клетке обнаружился еще один гитарист. Им оказался одноклассник моего брата, тоже учившийся в бывшей (23) школе - звали его Славик Поляков. Славик был ровесником моего брата (на 6 лет старше меня), но рост его был метр пятьдесят от силы. Его родители были очень маленького роста. Они не были лилипутами, нормальные люди, но в миниатюре. Славик оказался профессиональным спортсменом, штангистом в наилегчайшем весе. Он участвовал в международных соревнованиях, занимая призовые места. У него было много записей наших любимых групп, фирменные аккорды Beatles и Rolling Stones. Мы, как Paul, John и George собирались на лестничной площадке и по 100 квадратов в гулком подъезде, до изнеможения. Каждый раз, когда я задерживался допоздна, а домой не хотелось, Славик провожал меня до остановки, во избежание набегов местных хулиганов, он оберегал резидента и его гитару. Славик говорил, - у меня всего два удара, один в лоб, а второй по крышке гроба, - чем вселял в меня уверенность, что нас никто не тронет и, ни разу за всё время, никто не посмел пристать, хотя мы выглядели вдвоём, как юный отец со взрослым сыном. Наверняка выглядело настолько необычно, что желания покуситься ни у кого не возникало.
* * *
На репетиции группы, в клуб 72-го домоуправления на улице Сколас часто приходили две подруги Таня и Нина. Нина мне сильно нравилась - она выглядела взрослой, училась в институте и у неё была большая грудь. Я понимал, что не люблю её сильно, но почему-то, когда видел её, ощущал внутри некий импульс, именовавшийся в специальных книгах половым влечением. Появление подруг увеличивало электричество наших репетиций и всегда сулило приятное общение после - иногда мы ходили в кино, в парк, в гости или просто мотались по улицам. На этот раз решили закупить сухого болгарского вина по 2.30 - бутылка. Коллектив у нас образовался небольшой, но и не маленький: - Боря - наш ударник, Игорь Олейник - мой одноклассник по 17-ой школе, две вышеупомянутых леди и я. Путь пролегал возле магазина на площади у памятника Ленину, минуя кинотеатры Спартак и Рига, где показывали на большом экране много культовых фильмов (один из них фильм Тарковского "Солярис"). Далее стрелка маршрута указывала на близлежащий Кировский парк - знакомый с детства. Я в нём вырос, начиная с песочниц и кончая каменными львами у летнего шахматного клуба. Даже во снах, бывало, снился этот центральный городской парк. Популярность в народе обеспечивалась наличием большого количества скамеек среди густой зелени кустарников и высоких раскидистых деревьев с толстыми, шершавыми стволами. Даже зимой парк не просматривался насквозь, несмотря на сравнительно небольшую площадь, занимаемую им. Там всегда можно было найти укромное местечко для уединения. Мы расположились среди колонн и перил Шахматного клуба. Зимой, в шахматы никто не играл, но столы и скамейки оставались. Ритуал распития сухого вина, которого было бутылки четыре по 0,75 литра, начинался с проталкивания пробки. Штопора с собой не было. Бутылка шла по кругу и с каждым глотком становилось веселее, нам было о чём поговорить. Как магнитом тянуло к Нинке, но она не спешила выделить меня из общего состава. Она хотела нравиться всем. Нина чувствовала свою притягательность и, несмотря на всю серьёзность, имела тёплый темперамент. Вокруг таких как она всегда много парней, но ко всем она проявляла равное отношение и все, как-бы друзья. Таня была поменьше ростом и как-то чувствовалось, что она дружит с Ниной потому, что та привлекательна и рядом с ней у любой есть больше шансов быть на виду. Таня училась в математической школе и была круглой отличницей, чего о нас, мальчишках, не скажешь. Мы балагурили, смеялись. Девчонки раскраснелись на морозе и казалось, нет веселью конца. Но содержимое бутылок убывало неумолимо. В туалеты мы по нескольку раз сходили. Культура Рижских парков - и выпить можно и в туалет сходить - всё культурно и мужской, и женский работали. Когда были рядом девчонки, мы не увлекались глубинными рассуждениями. Чувствовали, что девочек надо развлекать, поэтому решением стало - пойти в кино. Благо целых два кинотеатра рядом - "Спартак", построенный недавно. Новый, обшитый алюминием и "Рига" - бывшее рижское казино времён буржуазного рассвета - весь в лепнине - голые мужики и тётки, рога изобилия, колонны, росписи и картины на стенах, потолках, ярко-красные бархатные кресла и в подвале уютная кафеюшечка. Единственное, что выбивало из состояния гламурного флёра - туалеты - хоть топор вешай от курева. Выбор пал на Ригу, там было больше возможностей и, самое главное, можно было согреться. В кафе - конечно кофе с бальзамом и мороженное. Я даже не помню, что было на экране, главное я сидел рядом с Нинкой и держал её за руку. Она её не убирала. Наши руки тихонько разговаривали. Её рука говорила, что она не против. Я был на верху блаженства, даже если это и была пьяная иллюзия... После Риги мы заходили еще в разные кафе, пили кофе с пирожными. Шли туда, шли сюда и всё время где-то добавлялись алкоголем, вокруг меня всё вертелось и кружилось... А рядом была Нинка и её грудь, остававшаяся недосягаемой... потом опять был парк... потом скамейка...там был какой-то разговор, почти признания...
* * *
Очнулся я в ментуре, голова раскалывалась, рядом сидел мент и спрaшивал, кто я и откуда? Как понять, где я? Сколько времени? Что это, день или ночь? Почему я здесь? Память, казалось, была стёрта. Я что-то отвечал, а они видимо решали, что со мной делать. Я был несовершеннолетним. Наконец они спросили мой телефон и позвонили матери. Она приехала на такси, через полчаса. В машине сидел отец. Мать была в шоке, отец её успокаивал. Она расспрашивала, я пытался с ней говорить, но она всё время восклицала,- как они могли? Что у тебя за друзья? Они ведь бросили тебя, бросили! Менты ей сказали что подобрали меня часов в 11 вечера на скамейке в Кировском парке, где я спал, скорчившись на коленях в собственной блевоте. Если мать созвонилась с отцом, значит это была крайняя мера. Никак не мог взять в толк, почему они меня оставили и куда девались девчонки?
Мама отмыла и положила спать, а я еще слышал голоса из кухни, - с ним надо что-то делать, так продолжаться не может, возьми его к себе на работу... - говорила мать отцу, спустя пару лет жизни врозь.
* * *
Что-то произошло в окружающем мире, это был какой-то пространственный сдвиг. Всё оставалось по-прежнему, но в оценке происходящего что-то изменилось. Видимо родители поняли, что я уже не ребёнок и нельзя оставлять мои ценности без внимания. Я давно маму уже просил помочь мне купить хорошую электрогитару, но она ссылалась на отсутствие денег. А теперь они с отцом договорились на мой день рождения сброситься и купить большой подарок на совершеннолетие. Решили устроить на работу до получения паспорта, как раз в тот самый 40-ой отдел института Микроприборов. По странному стечению обстоятельств, отец жил в том же районе что и я, буквально 10 минут ходьбы. Я решил бывать у отца. Многолетнее табу исчезло, хотя я понимал, что любое упоминание об этом травмировало бы мать. По мере врастания корнями в землю нового района, всё большее количество людей появлялось в поле зрения. Это обуславливалось количеством новых друзей, школой в которой я учился, новой работой, на которую я стал каждое раннее утро ходить. Праздного времени оставалось мало. На работе в отделе ЦЛИТ (центральная лаборатория измерительной техники) выделили рабочее место (там где сидел отец). Получалось, что все уже немного меня знают. Я был на виду у всего отдела - в основном среднего и старшего возраста мужики и парочка моложавых женщин, казавшихся миловидными. Выдавался белый халат и прямо с утра на столе уже ждала гора сверхточных ламповых вольтметров, которые надо было откалибровать. Как откалибровать вольтметр для измерения сверхмалых токов никто не знал - это был адский труд. То есть прибор работает, но стрелка на нуль не устанавливается, и ты должен был, как подорванный искать причину. Сначала надо было у приёмщицы Вии, опять же с большой грудью, взять все схемы. А они такие, размером с ватман и меленьким шрифтом там нарисовано. Ты должен знать кучу названий и типов неимоверного количества радиодеталей. Не буду приводить их названий. Когда я склонялся над схемой, никто из мастеров, сидевших в большой комнате (каждый у своего рабочего стола, обставленного огромными осциллографами с бегущими, светящимися синусоидами), и не собирался мне помогать. У специалиста свой план и куча приборов. Каждый был спецом в определённом типе приборов. Вольтметров В-3-7 не брал никто, но и я бы их не брал, если бы меня не поставили перед фактом. Первый утренний час я усиленно делал вид что работаю. Потом начальство обычно уходило на совещания и я бессовестно засыпал, положа голову на руки и уйдя на пол-спины в груду приборов, якобы застыв в поисках дефекта. Первый месяц всё сходило с рук, потому что считалось, что я учусь. Значит и денег не начисляли, а платили скромные ученические. За этот месяц я освоился и понял, что нахожусь на большом заводе по изготовлению экспериментальной микротехники. Пять этажей содержали в себе всё: первый этаж - инструментальный цех, где работало много молодых ребят, помимо мужчин серьёзного возраста, не старше 50-ти лет. На втором этаже никто никогда не был и неведомо было, как туда войти. Третий этаж, был отделом вакуумного напыления и там работалa куча молодых девиц, на выданье. Два последних этажа состояли из большого количества специальных отделов и туда без пропуска нельзя было пройти.
Иногда я заходил во вторую большую комнату нашего отдела и всегда там видел молодого парня, сидевшего спиной и что-то сосредоточенно ваявшего. Ритуал перекуров, на лестницах между этажами, собирал кучки молодёжи. Все прекрасно чувствовали время таявшей сигареты, понимая, что больше пяти минут отсутствовать на рабочем месте вредно. В эти отрезки времени народ коммутировался и успевал обсудить много важных вопросов: поделиться впечатлениями, познакомиться, рассказать последние анекдоты. В один из таких перекуров я и разговорился с белокурым парнем из нашего отдела. Его звали Коля Тимошкин и он тоже играл на гитаре. Возникло много общих тем для разговора и в связи с этим мы быстро стали приятелями. Типично славянское лицо, широкие скулы, прямой красивый нос и большие голубые глаза и всё это обрамлялось волнистой прядью волос, цвета созревшей пшеницы - натуральный подмастерье из древней былины. Красавчик, если бы не страшный изъян - жуткое искривление позвоночника. Он и ходил всё время как бы с креном на одну сторону. Были еще обеденные перерывы, которые я все отсиживал в отделе. Просто не успевал съездить домой. А Коля жил рядом и всегда использовал этот час на домашний обед. Однажды, перед перерывом он зашёл в отдел и сказал, - а что ты будешь здесь сидеть, пошли ко мне. Так наши обеды стали ритуалом. По дороге к нему домой рассказывали друг другу о себе, о всяческих жизненных ситуациях. Из постбитловского периода Коля выбрал Paul McCartney и слушал его диски с упоением. На гитаре он играл как бард одиночка, не зная оркестровой игры. Моё музицирование его очень вдохновлялo именно потому, что я умел дополнять его игру и, украшая, подавать много новых идей. Он радовался возможности обмениваться опытом со мной. Ему всегда перепадало что-нибудь новенькое во время наших сессий, ну и обеды у него были сытные и на все мои возражения он просто мне заявлял, - откажешься - обижусь. Коля был бескомпромисен и чувствовалось, что и вправду обидится.
* * *
Репетиции с группой пришлось сдвигать на выходные. Работа и школа меня слегка выматывали, я уходил в 7.30 утра. После работы, пару часов дома, и в вечернюю смену до 11.30 вечера. Настроения в ансамбле тоже скисли - наш басист Вова собирался идти в армию. Он даже и не пытался закосить, видимо ему самому хотелось сменить образ жизни, тем более, что его закадычный друг Серега - ударник "Phlox" уже служил. Тема о смене басиста тоже не созрела пока, ведь мы были друзья и особой почвы для интриг не было. Много побочных вопросов стало возникать, как улучшить звучание? До сих пор мы играли через маломощную аппаратуру Кинап, которая вообще предназначалась для озвучки небольших деревенских кинотеатров или школьных актовых залов. Эти усилители шли в комплекте с кинопроектором и нигде не продавались. К нам они попадали неведомыми путями, как и динамики впрочем. Деятельность всех доморощенных групп того времени упиралась в процесс осваивания всех видов озвучивающей киноаппаратуры. Мы не могли думать только о музыке, а должны были буквально научиться создавать весь процесс - от дребезжания струны до резонанса барабанной перепонки в ушной раковине нашего слушателя. В СССР этого вида деятельности - Рок Музыкант не существовало, как впрочем и индустрии. Я понимаю, что процесс здоровой эволюции присутствует везде, но тут он был сознательно заблокирован. Кем и как? Это вопрос для будущего. Нас интересовало настоящее и оно было безутешным.
Правда дома я уже собрал этакую колонку размером с приличный стол. Обтянул переднюю стенку ситцевой, жёлтой тряпкой и вот, на репетиционной базе у меня появился лишний небольшой усилитель. Он искажал немерено, но для рока это было в самый раз. Несмотря на брожение в коллективе, моё вокально-инструментальное мастерство росло и требовало реализации ежеминутно. Актом самовыражения в этом смысле стали ежедневные выходы с колонкой (микро-концерты) в окна квартиры на пятом этаже после работы. Танцевала же моя муза в своей комнате и я тоже хотел чтобы люди услышали мой голос. Больше всего впечатляло естественное эхо, или как сегодня говорят - задержка (delay). Мне везло, потому что время выхода в оконный эфир приходилось на 4-5 часов дня, основная масса взрослых еще не возвращалась с работы. Дети, как раз, шли из школ домой. Быстро по району поползли слухи, что живёт где-то тут музыкант, выставляет тумбу в окно и даёт жару...
* * *