Рисунок художника Нинель Шаховой.
* * *
«Кажется, трудно отрадней картину
Нарисовать, генерал?»
Н. А. Некрасов.
«Тоска дорожная, железная
Звенела, сердце надрывая»
А. А. Блок..
Я как две капли воды похож на еврея. Удивляться не нужно: я и есть еврей. Других наций среди моих предков не просматривается.
И всё-таки были случаи, когда еврея во мне не узнавали. Происходило такое почему-то на железной дороге - обычно в полутьме вагона, в обстановке непринуждённых и откровенных бесед, когда спутникам предстоит вскоре расстаться, и языки с удовольствием развязываются. Или же в вокзальной суете, где, как при вавилонском столпотворении, все народы перемешаны, и некогда, да и незачем, вглядеться друг в друга…
Да, удивительные в дороге открываются горизонты!
1.
Июль 1954 года. Начало хрущёвской оттепели. Только что произошло невообразимое: в так называемых «особлагах» - лагерях особо усиленного, фактически – каторжного режима, созданных лет пять-шесть назад для политических заключённых, - вдруг разрешили свидания с родственниками. Раньше об этом и помыслить было невозможно. Уголовникам, совершившим даже самые страшные преступления, видеться с роднёй не возбранялось. Так что политические, обвинённые в антисоветской пропаганде, участии в контрреволюционной организации или в «измене Родине», теперь были подняты на уровень воров, грабителей, бандитов и даже убийц.
Мы получили от папы и мамы, которые уже четыре года отбывали наказание именно в особлагах, известие о том, что свидания им теперь разрешены, родственники помогли мне деньгами, и я выехал в путь: сначала к папе – в Воркуту, затем к маме – в Мордовию.
В поезде Москва – Воркута мчусь на север. Состав пассажирский, остановки «у каждого столба», пассажиры входят и выходят, население вагона постоянно обновляется. Но вот эта молчаливая сероглазая молодка с двухлетним малышом держит путь куда-то, как видно, далеко, выходить явно не спешит. С сыночком говорит на русско-украинском «суржике», мне, харьковчанину, вполне привычном. Вагон – самый демократический, «общий», нижние полки – сидячие, второй ярус, если достанется, спальный, а я, по-студенчески, занял третью (багажную) полку и вниз спускаюсь только чтобы поесть да поболтать с соседями-попутчиками. Вот сейчас попробую разговорить и симпатичную молодайку.
- Куда едете?
Улыбнулась. Как видно, тоже надоело молчать. Едем-то уже сутки. Охотно разомкнула пухленькие, красивого рисунка, уста:
- У Воркуту…
Вот совпадение! И мне – туда же.
- Откуда едете?
- Мы з Донбасу…
- Что: «шахтарочка»?
Кивает утвердительно. Я угадал: действительно, шахтёрка.
- К родне – в отпуск?
- Та ни. Мы – на свидание…
Не угадал. Зато опять совпало у нас: ведь и я – на свидание.. Бес досужего любопытства, усиленный чувством солидарности, заставляет меня уточнить:
- А кто у вас там?
Продолжая доверительно улыбаться (я ей явно нравлюсь, - нет, не в том смысле, чтобы… а так просто, по человечески, как собеседник), отвечает с готовностью и даже с гордостью:
- Та – муж! – И кивнув в сторону ребёнка, уточнила: - Ось його батько!
Как всё же приятны порой совпадения обстоятельств: тоже ведь сын едет к отцу. И окончательно проникшись чувством общности переживаний, задаю последний вопрос, надеясь на то, что ответ может нас ещё больше породнить:
- А за что мужа-то посадили?
Так и есть: ответила как раз так, как я и ожидал:
- Та ни за шо…
Тон искренний, убеждённый. Мне понять это нетрудно: ведь и мой отец сидит «ни за что»: двадцатилетним пацаном на партсобрании во время открытой партийной дискуссии высказался против товарища Троцкого, но поддержал его по организационному вопросу. Примерно такого же свойства и «вина» матери. Оба через тридцать лет после тех событий получили без суда по десять лет каторги… С полным доверием смотрю я в лучезарные глаза моей подруги по несчастью, а она всё с той же безмятежной, бесхитростной улыбкой добавляет:
- …Вин у нас на шахте жида вбыв!
------------
Далее следует очерк XV "На жклкзной дороге" (ч.2-я)http://proza.ru/2011/07/02/864