Девушка шла вдоль стеклянных витрин, ныли усталые ноги в старых поношенных сандалиях, хотелось присесть, но ни одной скамейки не было видно. Она очень устала и была голодна, но возвратиться домой не было никакой возможности. В их тихой однушке, где они много лет жили вдвоем с отцом, появилась новая женщина, папа привел ее домой недавно и смущенно прокашлявшись, представил дочери: «Это моя новая жена, она будет жить у нас. Подружитесь, девочки».
Сначала Люба переехала спать на кухню, потом стала все реже появляться дома, а придя домой под вечер, каждый раз заставала одну и ту же сцену. Папа с новой женой сидели в кухне среди пивных бутылок, и папу узнать было нельзя. Лицо у него было красным, щеки лоснились, он обнимал одной рукой свою новую жену, и рука эта все время съезжала с талии то вверх, то вниз. Жена его взвизгивала, они оба хохотали, а потом отправлялись спать, оставив Любе убирать гору рыбьей чешуи и стаканы, пахнущие пивом.
Убравшись и выветрив пивные запахи, Люба сворачивалась калачиком на старенькой раскладушке. Ей было тоскливо и одиноко, и она тихонько плакала под одеялом.
Вот и снова вечер, давно уже кончился рабочий день в типографии, где работала Люба, а она все кружила по улицам, не решаясь спуститься в метро, чтобы поехать домой на их окраину. Неоновый свет витрин призывно притягивал взгляд, он пятнами отражался в черном, влажном после весеннего дождя асфальте. Люба переходила из сиреневого пятна в розовое, потом в голубое, а там впереди сияло желтое. Это походило на танец, или на сон, она кружила в нем в летящем платье, которое сияло разноцветными огоньками. Наверное, она улыбалась в этом полусне и не замечала, как уходило, таяло время.
- «Девушка, вы свободны сегодня?» - слова хлестнули тоном, в котором было что-то от масляного папино голоса, когда он обращался к своей жене. Люба остановилась, недоуменно посмотрела в лицо мужчины, который держал ее за локоть. От него тоже пахло пивом.
Ее затошнило от этого запаха, она увернулась и опрометью бросилась в ближайшие открытые двери. Это оказался роскошный магазин, в котором продавали женские туфли. Они были везде, на всех полках – насколько хватало глаз. Любе нечего было делать среди этих зеркальных витрин, денег не было почти совсем, но и выйти на улицу она тоже не решалась. Люба ходила вдоль обувных полок, глядя на них и совершенно не видя, что там было расставлено. К горлу подступали жгучие слезы обиды, а расплакаться было нельзя – вокруг ходили люди, разговаривали. Услужливые продавцы подносили коробки, а красивые капризные женщины примеряли элегантные туфли.
Одна скамеечка в углу была свободна. Люба растерянно опустилась на нее, ей нужно было прийти в себя, успокоиться, перевести дыхание. Она понимала, что на нее уже посматривают, ее поношенные сандалии не внушали служащим никакого доверия. Сейчас ее попросят отсюда, а ей нужно хотя бы немного отдохнуть, отсидеться. Люба опустила голову, чтобы скрыть под волосами заплаканные глаза.
Их под скамейки торчал носок туфельки. Она была совершенно необычной. Люба протянула руку, достала – там была и вторая. Это были те туфельки, в которых она танцевала в своем полусне! Они были совсем невесомы и почти невидимы. Сделанные из мягкого прозрачного пластика, они мерцали фиолетовыми огоньками.
Руки сами потянулись разуться, Люба примерила один туфель – он был точно по ноге. Прозрачные ремешки облегали ногу, как перчатка, каблучок был высоким в меру, и нога в этой туфельке выглядела маленькой и изящной. Продавщицы, которые напряженно посматривали на девушку, видимо, уже успокоились, занялись другими посетителями.
А девушка любовалась своей находкой. Туфли были ну точно Золушкины – прозрачные и мерцающие, как будто хрустальные, и одновременно мягкие и удобные. Усталость сняло, как рукой.
Люба вдруг почувствовала такой подъем, ей стало так весело, настроение поднялось волной. Она обулась и вышла к зеркалу. Легко прошлась, мягко развернулась перед зеркалом – ноги пели, они хотели танцевать! Это было, как подарок – этот вечер, и эти туфельки. Эти огни вокруг, огромные хрустальные люстры под потолком, нарядные люди, эти зеркала были праздником, чудным балом. Как будто кто-то подарил ей этот сказочный вечер.
«Будете брать?» - тихий голос продавщицы над ухом взорвался, как бомба. Праздник кончался, таял, истекали минуты. Часы били полночь – дон… дон… дон.
Люба не ответила, присела на скамеечку, стала медленно расстегивать ремешки. Предательская слеза потекла по щеке. Люба, смутившись, постаралась незаметно ее стереть.
Она не видела глаз, которые смотрели за ней все это время. Седая статная женщина с улыбкой глядела на эту девушку, которая то смеялась, то плакала, и так хороши были на ней эти туфли – синтетика, заменитель, нофирма известная, и сидят, как влитые. А денег, видно нет.
А девчонка неплохая, искренняя. На своем веку актрисы Елена Владимировна видела много фальшивых улыбок, а такую открытую, настоящую и нежную радость, когда эта девочка вышла к зеркалу – наверное, в первый раз. Девушка совсем не рисовалась, не жеманилась, как все остальные, она прошла и развернулась перед зеркалом с такой открытой радостью, с таким восторгом. Она танцевала, как ребенок, забывший обо всем на свете, она была настоящей.
Они вышли вместе из магазина, и Люба несла, прижимая к груди, коробку с туфлями. На прощание Фея дала ей свой телефон и взяла обещание непременно прийти завтра на просмотр в школу танца, которую вела Елена Владимировна. «Только приходи обязательно. А там мы что-нибудь придумаем», - улыбнулась она Любе на прощанье, расставаясь у входа в метро.