Глава 6
К дикарям
- Ты – мой позор! У тебя совершенно нет характера! Ты неудачник! И поэтому ты - моя неудача! Мне стыдно перед людьми, что у меня такой сын! Я так на тебя рассчитывал! Я так много вложил в тебя! Где результат? Где результат, я спрашиваю? Где отдача? Ты знаешь, во сколько ты мне обходишься?
Отец с безобразными воплями метался по дому, рвал на себе волосы, возводил глаза и руки к небесам. Он то вскрикивал, то обессиленно падал в кресло.
Бласт скорбно свёл в пучок брови, нос и губы. Но про себя отметил: «отдача – неудача» - неплохая рифма! Надо запомнить!
- И опять! Опять! – отец мучительно замычал, сдерживая себя, - ты оскорбил влиятельного горожанина нелепыми приставаниями к его жене. Как можно спорить на женщину, которая не тебе подвластна!
И тихонько добавил:
- Да ещё и проспорить. На деньги. На мои деньги!
Бласт покаянно молчал, опустив голову. Да и что он мог сказать? Отец был для него и отцом и матерью. Поэтому Бласт не презирал его за то, что он вёл себя как женщина: хлопотливо и многословно.
- Ну почему? Почему ты не приехал? Ведь всё было оговорено! – Отец стеная, прислонился к стене. - Я посылаю гонца с известием о смерти моего горячо любимого брата. Ты показываешь известие своему начальнику, и он, конечно же, тебя отпускает.
- Отец, всё так и было, - Бласт, растрогавшись, уже чуть не плакал от раскаянья, от сочувствия к отцу, от сожаления о своём безрассудстве.
- Так почему ты не приехал, сатир козлоногий тебя забери, если тебя отпустили? – Этот вопрос в бесчисленных вариациях звучал на протяжении всего дня.
- Я так обрадовался, когда получил известие…
- Ты обрадовался? Ты обрадовался! Он обрадовался! Бессердечное чудовище! Гнилой плод гнилого дерева! Как можно этому радоваться! – сорвавшись на визг, отец шваркнул кувшин с вином об пол.
- Я решил было, что ты придумал это, чтобы мне дали отпуск и я бы отдохнул…
С этими словами Бласт подскочил и, ногами впереди всего остального туловища, совсем как в детстве, рванулся спасаться от отцовского бешенства:
- От чего отдохнул? От безделья? От пирушек? От скандалов, которые я уже устал улаживать и оплачивать? – вслед Бласту полетели ручка кувшина, тарелка с фруктами, а потом и сами фрукты.
Он уворачивался, бежал дурацкими скачками и зигзагами на виду у кучи слуг, слыша отцовские вопли, пока не очутился в самом глухом и запущенном углу сада. Сел под облупленной стеной, охватил руками кудрявую голову и с мучительной миной начал размышлять о своей несчастливой доле и о том, как ему не везёт.
Ну кто мог предполагать, что эта нелепая красотка расскажет мужу о так изящно назначенном свидании! Никто! Он специально купил в храме Аполлона белую голубку. Тончайший пергамент обрызгал душистым маслом. Старательно вывел слова, перед которыми она не могла устоять.
Но она устояла.
Он не понял, в чём он ошибся. Ведь она любовалась им! Он это точно видел! Может быть, он недостаточно долго принимал красивые позы в её присутствии?
Тем более, что ему-то по-настоящему ничего от неё не было нужно. Она была совершенно не в его вкусе. Да и старая… У неё уже даже есть ребёнок!
Он пытался сказать об этом её мужу ещё до того, как слуги этого ничтожества так глупо набросились на него. Если бы он совершенно по-дурацки не запутался в плаще, никто их с Долихом не поймал бы!
Долиху он, конечно, проспорил. И где теперь добыть денег?
Потом он вспомнил о случайно оброненных отцом словах. Это воспоминание было ещё более мучительным, чем предыдущее, и он замычал, раскачиваясь.
С тем, что он гнилой плод ещё можно было смириться. Непутёвым его ругали частенько. Но что отец хотел сказать о гнилом дереве?
Своей матери Бласт не знал. Мачехи у него сменялись регулярно, становясь год от года всё моложе. Нынешняя, игривая и манерная, была явно моложе его самого. И почему-то постоянно встречалась ему на каждом шагу, куда бы он ни перемещался в доме отца. В её поведении было много странного…
Но об этом он предпочитал не задумываться и сторонился её, как и всех предыдущих, не ожидая ничего хорошего.
Малолетних братьев и сестёр в отцовском доме тоже было несколько. Но вот о его матери, да ещё так, отец оговорился впервые.
На его кудлатую голову посыпалась струйка трухи с полуразвалившейся кладки стены. Хитрая рожа приятеля просунулась в дыру.
- Ты жив? Целый день пытаюсь повидать тебя. Меня к тебе не пускают!
- Ага, мне как раз до тебя! Отец чуть не убил! Он планировал представить меня своему начальнику для получения какой-то высокой должности, а я не явился. Из-за тебя, между прочим! Это ты затеял этот спор! Вот должность и отдали другому. А это сын его врага. Нет, он меня всё-таки убьёт!
- Не ной! Зато как мы погуляли! Как мы пошумели! – Долих мечтательно растянулся на траве у ног судорожно скорченного приятеля. С Долихом было хорошо. Он был беден, но всегда весел. Не боялся рискованных шуток. Даже одеваться любил не как все – любил чёрные одежды.
- Долих, ты друг мне? – Бласт схватил его за руку и сильно сжал. – Отец назвал меня гнилым плодом гнилого дерева. Ты старше меня, ты везде бываешь. Скажи, что говорят о моей матери? Кем она была? Я раньше много об этом спрашивал, но ответа так и не знаю. Как будто все сговорились молчать или уходить. Или правда так ужасна?
Долиху совсем не понравилась новая тема. Он мягко высвободил руку.
- Ну зачем тебе это знать? Раз не говорят, значит, так лучше.
- А ты? Ты знаешь?
- Чудак! Если никто об этом не говорит, что я могу знать!
- Вот я думаю…
- О, начинается философический приступ! Он думает! Кому это надо!– скептическая мина приятеля совсем не располагала к самоанализу.
Но Бласт не мог победить грусть.
- Я такое ничтожество! Отец прав, я всё порчу, за что ни берусь. Мне ни в чём нет удачи! Кайрос не благосклонен ко мне!
В нише трухлявой стены стояла фигурка божества, которому шебутные приятели поклонялись с детства. Бласт почтительно взял её, смахнул пыль, сбросил высохшие цветы. Нарвал свежих и уважительно возложил к ногам статуэтки.
Это был причудливый божок с лукавым личиком и длинным чубом, спадавшим на половину лица. Руки его застыли будто на полуслове, а ноги в крылатых сандалиях были готовы к стремительному бегу. Поклонение стихами ему приходилось принимать частенько. Поэтому обращение юноши он выслушал вполне внимательно…
Влачится жизнь моя в кругу
Ничтожных дел и впечатлений,-
И в море вольных вдохновений
Не смею плыть и не могу…
- Всё это пустая болтовня! – фыркнул Долих, не сдержав раздражения. – К тебе судьба благосклонна с детства, не то что ко мне… И что бы ты не вытворял, всё тебе прощается. А ещё ропщешь на Кайроса. Тебе нравится побеждать во всём: в красоте, в спортивных ристалищах, в пирах, кто лучше споёт, кто больше выпьет, кто позже заснёт. И ты побеждаешь!
От собственных, долго сдерживаемых речей, Долих распалился. Его слова начали звучать зло:
- Тебе не нравится трудиться. И ты проводишь жизнь не в труде, а в игре, устраивая жертвоприношения, распевая и танцуя! Ты никогда ничего не теряешь. Всё твоё всегда при тебе. Красота. Богатство. Спортивные победы. Любовь красоток. Бог счастливого случая для тебя всегда сводит всё к счастливому случаю!
Долих вдруг увидел удивлённые его горячностью глаза Бласта. Он выдохнул, шутовски растянув щёки:
- Вот и сейчас сведёт. Увидишь!
Перед их глазами проходили удачные примеры покровительства лукавого божка. Игры, пиры, шутки. Но Бласт не мог успокоиться.
- Ты думаешь, всё это радует меня? Нет! Нет ни одного мгновенья, в которое моё сердце дрогнуло бы! Я устал от этой равномерности! Моя жизнь катится поскрипывающим колесом. Я готов разбить его, лишь бы не скрипело! Да, мне жаль огорчать отца, но не настолько, чтобы не огорчать его снова! Мне нравятся красавицы. Но не настолько, чтобы моё сердце остановилось или взорвалось!.. Устал от порядка. От приличий. От меры. Живу, как сплю. Или не живу? Хочу безмерности! Хочу зевнуть, потянуться и проснуться! Кайрос, услышь меня! Снизойди! Пошли мне поистине счастливый случай!..
Размахавшись руками, в запале он смахнул заветную статуэтку из ниши. Но, извернувшись всем своим гибким телом, словил её в немыслимом броске, жестоко ободрав и локти, и колени.
Взгляд Кайроса был так же лукав.
А взглянув в лицо друга, Бласт пожалел о том, что раскрыл душу. Высказавшись, он вдруг ощутил, что выглядит глупо, и поспешил отвернуться.
Мятой физиономии Долиха совсем не шло быть серьёзной. Но он, шумно выдохнув, тоже очень серьёзно набрал цветов и, бормоча молитву богу, возложил их к статуэтке. Как бы то ни было, как бы ни жгло его иногда изнутри негодование, что приятелю везёт больше, приходилось приспосабливаться. Кутили за счёт Бласта.
Они увлечённо молились.
Как вдруг на плечо Бласта легла чёрная рука.
- Господин!
Чёрная голова уродливого раба, принадлежащего его мачехе, раскачивалась на длинной шее, улыбка зловеще открывала тёмные зубы. Причудливые татуировки занимали большую часть ребристой груди, обтянутой жёсткой кожей. Среди них особенно выделялись две свежих рисунка: ножа и стрелы. Крупная воспалённая родинка в центре дополняла картину. Чудные обычаи у его племени!
Широченными ладонями раб делал загребающие движения в сторону доносящихся криков. Бласта звали домой.
*
А ещё через день он уже отплывал из родных Афин в греческую колонию на берегах Амазонского Понта с поручением: в обмен на товары и предметы роскоши привезти золото, зерно и рабов.
Таково было наказание отца.
И желание мачехи.
Денег отец ему так и не дал. Но ему был подарен в услужение чёрный уродливый раб.
Глава 7
Протей
Круглолицый седой старичок, прихрамывая и время от времени растирая поясницу, медленно передвигался по странной высохшей равнине. Кряхтя и что-то приговаривая, он медленно наклонялся, поднимал, дул в ладонь, бросал и шёл дальше. Поднимал, бросал и шёл дальше. И так опять, и опять, и опять…
Небо было полно низких бурлящих туч. Земля мучительно бугрилась ссохшимися трещинами и корками. Множество лужиц тревожно сияли, как живые глаза.
Ветры метались из стороны в сторону, вздымали бородёнку и жиденькие волосы Протея.
А он всё что-то поднимал и бросал, поднимал и бросал.
Протей откровенно горевал, наткнувшись на высохших на злом солнце рыбок, на выбеленные солёными ветрами скелеты мелких тварей.
Скелет покрупнее привёл его в состояние глубокой задумчивости. Он медленно обшаркал вокруг белого остова корабля, севшего на мель лет 15-20 тому назад. Потом, будто снимая паутину перед лицом, несколько раз отмахнул руками.
У него было острое зрение, у этого старичка! Он видел сквозь время!
… Несколько крепких бородачей в прямоспинных тулупах из овечьих шкур и шапках гребнем отвязывают от мачты этого парусника черноволосую кудрявую девушку. Она крайне измучена, и всё время пытается что-то выкрикнуть. Но кроме воспалённого хрипа её горло, видимо, сорванное долгими криками на ветру, не издаёт ни одного различимого звука…
Старик опять отмахивается от неведомой паутины, скрывающей от него ещё более давние события…
… Вот у неё, у кудрявой, из рук вырывают только что рождённого ребёнка. Нервный красавец среди высоких белых стен кричит на неё, осыпая упрёками. Она безмолвно открывает рот, пытаясь вставить какие-то слова, но ей не удаётся. Мокрое от слёз лицо мучительно и жалко, но её собеседник неумолим…
Старик загребает ещё глубже во время своей скрюченной пятернёй…
… Две черноволосые красавицы сестры стоят на носу греческого парусника. Ветер треплет их волосы. На старшую с обожанием смотрит светловолосый грек. Младшая, кудрявая, прижимается к сестре и тревожно оглядывается на покинутую землю…
Старичок понимающе кивает головой сам себе: «Вот оно что! Время пришло!» Горестно осматривает скелет корабля, отличающийся от скелетов зверьков только размерами. Утешающе похлопывает по крутому обломку-ребру. Но, похоже, он утешает не этого горе-путешественника, а себя.
Старичок продолжает свой путь по безжизненной равнине. Что-то поднимает, дует, бросает.
Вдруг его протянутая было рука замерла, круглые голубенькие глазки беспомощно моргнули.
Серебристая змейка, которую он чуть было не схватил, смотрела ему в глаза пристально. Будто что-то безмолвно сказала.
Он кивнул: «Уже знаю». Медленно отступил, также медленно, не сводя с неё взгляда, молча поклонился ей и пошёл в сторону.
За ним оставались то шустрые белёсые ящерки, превращённые из створок мёртвых раковин, то копошливые полупрозрачные рачки, образованные из комков просоленного морского песка.
Змейка покачалась из стороны в сторону, будто дивясь причуде старичка, потом плавно перетекла в одну из лужиц и будто растворилась в ней…
А старик Протей всё ходил и ходил по дну бывшего моря, пытаясь оживить беспомощную засолённую землю, вдруг покинутую водой.
Глава 7
Тан-Аид
Статус колонистов обязывал вести себя с достоинством, не обнаруживая вскипающее нетерпение.
Поэтому, очень стараясь не суетиться, преднамеренно медленно парусник миновал высокую, с десяток человек высотой, четырёхгранную башню маяка и красивым росчерком вошел в гавань Тан-Аида.
Малочисленная команда споро управилась с парусами. Мачту притянули к гнезду, быстро спустив на канатах. Паруса бережно свернули, уложив понизу.
Бласт и Долих весело помогали команде. Им досмерти надоело болтаться между небом и землёй. Даже земли Бога Смерти уже не пугали.
Бласт твёрдо решил на новых землях начать новую жизнь, и наконец-то оправдать ожидания отца. Он решил стать таким же авторитетным и осанистым, как отец. А для этого нужно было научиться принимать решения обдуманно и трезво. Самое время начать!
Раб, подаренный отцом и мачехой, старательно пыхтя, собирал их вещи. Странные пугающие татуировки на его ссохшемся теле скрыл серый хитон из грубой посконной ткани.
Гребцы взялись за вёсла и подогнали судно к пристани. Выбросили якорный камень, укрепили причальный канат за специальную чушку.
Берег пестрел встречающими.
Богатая греческая колония на берегу тёплого судоходного Амазонского моря привлекала множество торговцев из разных земель.
Вот китайцы, свернувшие в земли Тана со своего знаменитого шёлкового пути у приморского городка Фазис. Только они привозят сюда нежнейшие атласные шелка и изумительно тонкие листы, не виданные в Элладе - бумагу. Можно попробовать заработать на этом чудном товаре!
А это персы. Их скакуны отличаются от коней местных кочевников так же, как люди отличаются от животных!
Невозмутимые великаны - варяги торгуют своим талантом корабельщиков. Танаиды сами не строят суда. Зачем? Варяги делают это быстрее и лучше, только плати!
Белые одежды греческой общины украшают причал, веселят глаз и сердце. Оказывается, не такие уж это неродные края, раз их так встречают соотечественники!
Мелодичным шероховато-металлическим звукам сорокострунного эпигониона вторят таинственные сиринги из тростниковых трубок. И чарующие напевы Эллады пьянят и наполняют сердца детским восторгом ожидания свершения чего-то главного в жизни!
Бласт распрощался с тоской и поверил, наконец, что в его жизни наступает новый этап! Здесь он покажет, на что он способен! Он ещё удивит отца! У него есть характер!
Рядом, чуть поодаль от греков, стояли группами влиятельные танаиды. А дальше… Сердце Бласта так и затрепетало навстречу прелестным юным девам в белейших одеждах с кручеными поясами. Это были они, те самые, которые им уже встречались на крутом берегу!
Пояса были грубоваты. А девы нежны, светлоглазы и дивно хороши!
Но Бласт тут же одёрнул себя: он начинает новую жизнь с заботы о карьере. Нужно не просто хорошо, а отлично выполнить поручение отца, и привезти в Афины по-настоящему ценный груз. Тогда его ждёт ответственный пост.
Тогда и можно будет открыть своё сердце привлекательным девам. Их и в Элладе немало!
Бласту хотелось выглядеть солидно. Но первые шаги по причалу дались с трудом: в ногах продолжалась качка.
*
Городок Тан-Аид казался хорошо подготовленным ко всяким враждебным неожиданностям: высокий частокол, оборонительные валы и рвы должны были отлично защищать его жителей.
Седой медлительный эллинарх, глава местной греческой общины, оказал честь лично ввести их в городские ворота, увенчанные причудливым символом: силуэтом дракона на трезубце, обращённом вниз!
- Все это побережье – греческие земли, и посвящены они Богу Смерти Тану. Никто в Элладе не поклоняется ему, не приносит жертв, не возжигает курений. Эта великая честь принадлежит только нам! – гордо пояснил он, шествуя величавой поступью хозяина.
– Но верховенствует здесь, как и везде в мире триада богов: Неба, Воды и Подземья. А на земле они владычествуют совместно. Каждому из них поклоняется отдельный город: Город Солнечного Ворона – Тан-Таган, - эллинарх с полупоклоном указал в одну сторону побережья.
- Город Серебряного Змея – Тан-Амазон, - взмах руки и полупоклон в другую сторону. И с гордостью и особенной значительностью:
- а в центре – наш город – Тан-Аид, Город Реальгарового Волка. Потому трезубец с крылатым волкоголовым драконом – символом, объединяющим трёх богов, венчает ворота именно нашего города!
У Бласта не появилось вопроса, при чём здесь волк. Ведь он был из Афин. А волк – это животное, посвящённое богине Афине.
Ну а месторождения ядовитого реальгара были только в Греции и в Тан-Аиде, больше нигде в мире.
Реальгар – верный спутник золота. Греки использовали его при изготовлении особо прочной бронзы и особо осветлённого стекла.
Но ещё больше ценили реальгар убийцы-отравители.
Греческие фармацевты, торгующие мышьяком во всех странах, куда ходили греческие суда, очень ценили в качестве отличного сырья рыжий реальгар, доставленный прямиком из Земель Бога Смерти.
*
Но только Бласт хотел расспросить о Солнечном Вороне и Серебряном Змее, как его тронул за локоть капитан: уже вынесены на берег и открыты ящики с подарками, представляющими привезённые сегодня на обмен товары.
На подставку помещены были амфоры с прекрасным греческим вином и оливковым маслом. Эллинарх растроганно касался пальцами тёплых боков амфор, помеченных по-гречески. Это был для него желанный привет с далёкой родины.
Сундук с серебряной посудой вызвал всеобщее восхищение. Это были чаши с фигурными ручками по бокам и высокие кубки для вина, парадные блюда, сработанные греческими мастерами, богато украшенные сценами из жизни богов и людей.
Прелестные гречанки Тан-Аида не смогли сдержать эмоций при виде изящных женских подвесок и колечек с сердоликом, бирюзой, кораллами; витых браслетов, украшенных по последней моде перегородчатой эмалью. Серебряные копоушки и ногтечистки были вынуты из шёлковых чехольчиков. Бронзовые и серебряные зеркала сияли то ли от солнца, то ли от обилия счастливых женских лиц.
Архонт, возглавляющий общину танаитов, был так же дремуче бородат, как они, с волосами, заплетёнными сзади в длинную тугую косу, в домотканых одеждах, но с богато украшенным оружием. Оживился бородач только однажды: когда ему был преподнесён в знак уважения кинжал в изукрашенных золотом ножнах греческой работы.
Когда он протянул руки, с достоинством принимая дорогой подарок, Бласт обратил внимание на его перстень с головой оскалившегося волка. Перстень был сработан чисто: стало быть, человек этот очень не прост, несмотря на простую одежду!
После того, как контакты с людьми были налажены, настало время возблагодарить богов за благополучно завершенное путешествие.
Жертвенных ягнят подогнали к алтарю с изображением трёх богов: Неба, Воды и Подземья. Разместились вокруг алтаря, вымыли руки. Подняли кверху ячменные, пшеничные, овсяные и льняные зёрна, рождённые этой щедрой землёй.
Жрец-грек громко молился с воздетыми руками:
- Боги, преклоните слух к нам, приносящим обильную жертву, услышьте нашу благодарность, смирение и почтение! Даруйте своё высокое покровительство на нашем дальнейшем жизненном пути!
Так же стали молиться другие греки. Жертвы были осыпаны зёрнами. Потом им подняли шеи вверх, их закололи и содрали кожи, вырезали мясные куски, отложили в сторону. А остовы обложили их же жиром, сверху положили кусочки мяса и сожгли на дровах, окропляя красным вином. Всё как в родной Элладе!
Единственное, что смутило Бласта – неподобающее поведение местных жрецов во время жертвоприношения греческим богам.
Их поселениям позволено считать себя под покровительством волка, ворона и змея. Но это не значит, что они должны забыть, каким греческим богам посвящены эти животные! Главными для жрецов должны оставаться греческие боги. Это греческая колония!
А они были невнимательны и неуважительны.
Пока Бласт решил смолчать, но для себя решил присмотреться.
Их одежды – совсем не по греческому обычаю – были темны, а головы покрыты почти непрозрачными чехлами из конского волоса.
Здесь, в краю неграмотных танаидов, их почитают как хранителей Времени. И они умело поддерживают свою таинственность и кичатся этим. В каждом посохе у них часы. Даже на этой площади песочные часы медленно струят крупинки цвета ядовитого реальгара.
Отсчитывают то ли жизнь, то ли смерть…
Глава 8
Пир
Городок хоть и был посвящён богу Подземья Аиду и нёс в своём названье имя бога смерти Тана, но в день празднования середины лета был оживлён, зелен и на удивленье даже весел!
В общем, этот край был совсем не похож на жуткий край земли, которым всех так пугают в родной Элладе!
Небесный свод был ярок и высок. Кучевые облака, казавшиеся с утра тяжёлыми, давящими валунами, разбежались, как стадо вольных барашков. Солнце ласкало светом и теплом. Но самое главное – здесь были явно рады гостям! Вокруг было столько улыбающихся лиц!
Так что смущенье, вызванное в сердце Бласта местными жрецами, улетело незаметно.
Греческое население с почётом принимало их как родных: с возложением на головы почётных венков из душистых веток дикой маслины и услаждением слуха греческой музыкой. Девы в белых одеждах с оторочкой греческим орнаментом танцевали для них.
Танаиды искренне гордились своим городом и с удовольствием показывали, как удобно он устроен!
Местный архонт округлыми жестами показывал ямы-хранилища с ячменем и пшеницей, просом и льном. Специальные сараи до самых камышовых крыш были заполнены мешками с сушеной рыбой. Особенно поразили гостей своими размерами рыбозасолочные ямы. И их уверили, что в Тан-Амазоне размах ещё больший!
Греки как врождённые мореходы смогли оценить по достоинству и запасы конопляной пеньки и канатов из неё. Богатый край! Обильный край! Путешествие обещало быть успешным! Особенно в части продовольствия!
- А как дело обстоит с рабами? – Бласт усиленно демонстрировал деловитость.
- Рабы будут! - заверил их бородатый архонт, переглянувшись с другими такими же бородачами. - Договор с Тан-Амазоном уже есть!
*
Центральная площадь Тан-Аида с дорожками, аккуратно вымощенными черепками битой посуды, была предназначена, в общем-то, для торговли и городских сборов. Но сегодня здесь были накрыты столы в честь праздника и дорогих гостей. Разнообразные керамические блюда и сосуды были заполнены щедрыми дарами этой богатой земли.
Поодаль уже жарились на вертелах большие куски мяса, срезанные с жертвенных ягнят. На столах красовались запечённые рыбы гигантских размеров. Вкусно дышащей горой лежали свежеиспечённые плоские хлебы. От трав, кореньев и плодов пестрило в глазах.
Гостеприимные танаиды с искренне доброжелательными лицами метались вокруг столов, только мелькали их просторные рубахи и штаны из белёного холста.
Развлекали гостей разговором хозяева поавторитетней, нарядившиеся, несмотря на жару, в короткие суконные кафтаны, украшенные золотыми и серебряными бляшками с изображением волка.
- Наши друзья из прекрасных Афин заслуживают лучших мест на нашем празднике! – торжественно провозгласил седовласый эллинарх, и Бласт с другом был с почётом усажен в центре на застеленные овечьими шкурами помосты.
Чёрный раб, от которого танаиды сперва шарахались, а теперь просто с осторожностью обходили, невозмутимо уселся у ног хозяина на солому.
Кое-кто из танаидов, кому не хватило мест на помосте, тоже принесли с собой тюки соломы для сиденья. Раба не устраивала только привычка танаидов размахивать ножом по каждому мелкому поводу. Он вообще почему-то сторонился ножей и стрел…
Бласту не терпелось задать эллинарху главный вопрос, волнующий его на протяжении всего пути в земли Тана.
- А скажите, как живётся людям в краю Бога Смерти? Ведь есть же что-то противоестественное, когда живые почитают Бога Смерти?
- Жить на этом или на том берегу моря, или через два моря отсюда – какая разница? Для Бога Смерти это не расстояние, он вездесущ, - эллинарх был настроен философски. - На то он и Бог! Умирают люди везде. И в этих землях ничуть не больше, чем в Элладе! - эллинарх с энтузиазмом поднял за здоровье дорогих гостей кубок с долгожданным греческим вином.
- Но жить в городе с названьем Тан, ловить рыбу в реке, называющейся Тан, воскурять благовония перед изображением Тана – в этом мало радости! А как людям жить без радости? – не мог угомониться Бласт, хотя вокруг него было столько радости, что ответ он мог бы найти и сам.
- Всё идёт от понимания необходимости баланса жизни и смерти. У здешних жителей оно есть. Не случайно у наших женщин существует традиционное украшение – гривна: тонкое, почти завершённое кольцо вокруг шеи с двумя камушками, белым и чёрным, на ключицах.
Бородатый архонт с энтузиазмом подозвал пробегающую мимо с огромным блюдом танаянку, чтобы гости смогли вблизи рассмотреть её гривну.
Женщине лестно было внимание эллинов, и особенно красавца Бласта. Долиха это задело. Он тоже был бы не прочь стать объектом женского внимания.
- Гривна – традиционное украшение женщин этого края – чёрным и белым камнем по краям показывает важность равновесия жизни и смерти в мире, - архонт отпустил танаянку, и та, лукаво сверкнув глазами и улыбкой, торопливо убежала.
Праздничный стол был поистине роскошен. Такого греки не видывали в Элладе. В середину было поставлены огромные серебряные блюда с алыми горками раков, выложенных на пучки пряных трав. В кубки налито прохладное, из погреба, пенящееся ячменное пиво.
Раков доставали из рядом установленных бронзовых котлов высотой с полчеловека. Котлы, с удобными вертикальными ручками по бокам, опирались на прочные стержни. Да ещё вдеты были в массивные треноги. Таких приспособлений грекам не приходилось ещё видеть!
Женщины привычно поддерживали под ними невысокое пламя, ловко управляясь с тяжёлыми блюдами.
Греки-колонисты, будто извиняясь, что изменили вкусу тонких греческих вин и поддались грубым нравам аборигенов, показывали гостям, как лучше управляться с раками, которыми так славились земли Тана …
Глава 10
Состязание
Чтобы размяться после обильного застолья, вышли по высокому мосту, пересекавшему западный ров, в поле, где танаиды соревновались в укрощении диких степных коней, несметными табунами пасущихся в этих плодородных степях.
Греки знали толк в верховой езде. Но они не решились оседлать этих низкорослых звероватых коньков, бешено выплясывающих под столь же звероватыми наездниками.
Персы бросали на местных степных коней презрительные взгляды.
Но Бласту нравилось здесь всё: и бешеные скачки танаидов на полуобъезженных конях, и щедрый пир, и ритмичная пляска юных дочерей греков-колонистов. Он веселился от души.
Хотя взгляд его всё время возвращался к таинственным девам в белых одеждах, перетянутых грубыми кручеными поясами. Кто они? Ни за стол, ни на танец их не позвали.
Они были. И в то же время их никто не замечал.
Тесной светлой группкой, тихо щебеча, они перемещались поодаль от толпы. Не отставали от неё, но и не перемешивались.
Привыкший, не мудрствуя долго, брать всё желаемое быстро, Бласт не раз порывался напрямую направиться к ним. Но всякий раз его путь пересекали.
То приставал торжественный грек с кубком, которого никак нельзя было обидеть отказом. То перекрывал путь полудикий жеребец с полудиким всадником. И невозможно было им растолковать, что их внимание уже вызывает досаду.
Разозлённый неудачей, он решил вернулся к другу, попутно прикидывая, как бы добиться своего и всё-таки привлечь внимание юных красоток.
С ним же его кифара, и в этом его сила!
Мелодичные звуки любимого инструмента растрогали его самого, напомнив о родине, и придали голосу какую-то особую звучность! Как он пел!..
Как очарованная тайна,
Живая прелесть дышит в ней –
Как наглядеться, я не знаю,
На ясный свет её очей.
Она – души моей столица,
Богов подарок-благодать.
Стремится тело ей молиться,
А сердце рвётся обожать…
Таких восторгов публики Бласт ещё не видывал!
Привычные к рычащим звукам варганов или к свисту глиняных корин, слушатели радовались так искренне, что он сам растрогался.
Но это не помогло ему подобраться к девушкам. Напротив, его опять начали усиленно потчевать, окружив шумным кольцом, из которого он уже отчаялся выбраться.
Долих привычно изображал веселье, размахивая кубком.
Как ему хотелось искренне, как все эти танаиды, восхититься пением друга! Но едкая зависть отяжелила язык. Горечь собственной никчёмности и неудачливости съедала его. Почему так несправедлива жизнь? Почему одному и красота, и таланты, и богатство, а другому – только мыкаться всю жизнь и радоваться подачкам?
И противней всего жить за счёт друга, зависть к которому вырастает в бешеную ненависть! Как строить доброе лицо, когда душа, будто губка, уже отяжелела, наполненная яростной ненавистью?
Бласт прервал его тягостные размышления, дружески обняв за плечи, и Долиху пришлось опять активно шутить и смеяться.
Вдруг воздух рассекли ритмичные позвякивания.
Пирующие греки и танаиды мгновенно стряхнули с лиц праздничную расслабленность и потянулись к центральной площади с песочными часами в центре.
И, о чудо! Таинственные девы цепочкой тоже заторопились к центру площади! Наконец-то он с ними познакомится!
Девы торжественно суетились, зажигая кадильницы, расширяя круг. Их одежды были щедро украшены золотыми бляшками с изображением волка, повернувшего голову и совсем по-человечески смотрящего в глаза.
На площадь шагнул высокий жрец в сером плаще с крупной волчьей маской на голове. Вокруг жреца несколько таких же серых фигур в накидках из конского волоса на головах, совершенно скрывающих лица.
Бласт почувствовал, что он многовато выпил пенного ячменного напитка. Его руки и ноги пытались двигаться независимо от его желания. Но когда он увидел, как от налитой в жертвенник крови по лицу бога Тана скользнула судорога, он в ужасе протрезвел.
*
Поодаль спешивалась группа бородатых танаидов, вооружённых луками.
Несколько барабанщиков со своими различных форм и размеров инструментами теснились к жрецам. Среди них выделялся один с барабаном в форме песочных часов. Бласту показалось, что обе барабанные формы, под правой и левой рукой, слишком похожи на человеческие черепа.
Именно этот барабан издавал какой-то особенный звук, стучащий прямо в сердце…
А то вдруг сложная система барабанных ритмических фраз складывалась в почти человеческую речь, в которой чередовались вопросы и ответы…
Тем временем девы одна за другой после хриплого выкрика жреца снимали с шеи гривну, обвязывали её шарфом и подбрасывали высоко в воздух.
Один из бородачей, почти не целясь, стрелой сбивал гривну. Сажал красавицу перед собой на коня и увозил.
Бласт не успевал крутить головой, не говоря о том, чтобы расспросить кого-то, что всё это значит. Тем более, что его ноги всё ещё продолжали жить своей жизнью…
С кубком в руке он подошёл поближе, чтобы ничего не пропустить.
Но вдруг его сердце качнулось, и всё остановилось…
Перед ним встало прелестное девичье лицо...
С глазами светлыми, как текучая вода…
Казалось, через них сквозит душа смуглой танаянки…
Она скользнула по нему невидящим взглядом и отвернулась. А он, уронив кубок, смотрел на неё растерянно, не слыша звона и не понимая, что происходит.
Потом он судорожно сглотнул и схватил ртом воздух. Потому что будто забыл, что нужно дышать…
С него стекло всё веселье. Стекли все звуки, запахи и пестрящие вокруг пятна.
Жила одна шумно пульсирующая в горле кровь…
и она…, ставшая его частью…
Нить её движений казалась привязанной за его сердце. Оно так послушно повелось за ней! За каждым её шагом!
Одно только смущало: сосредоточенное выражение её лица. Что происходит? Что так тревожит её?
Это вдруг теперь стало самым важным!
А тайное действо тем временем продолжалось. И вот уже дева, что стояла перед ней, усилием бородатого богатыря взлетела в седло.
- Петал! – прорычал жрец. Бласт с отчаяньем запустил пальцы в шевелюру. Ему показалось, что этот дикарь выкрикнул прямо ему в душу!
- Это её имя? – Бласт заметался от безысходности.
Она приготовилась было подбросить перевязанную тонким шарфом гривну. Но тут два танаида заспорили, кому стрелять. И вот уже луки опущены, и руки тянутся к ножам, привязанным к правой ноге. Зрители сразу оживились: «Быть схватке!»
Но жрец властным жестом останавливает соперников и даёт команду обоим потягаться за Петал.
Она подбрасывает свою гривну…
Бласт в момент забыл, как долго и тщательно он себя настраивал быть рассудительным.
Провожая глазами взлетающую гривну, он просто потерял способность соображать, что будет, если он опять совершит неосмотрительный поступок.
Он забыл и отца, и свои обещания, и желание начать новую жизнь, в которой не будет места непродуманным поступкам, так огорчавшим отца.
Безумными прыжками он вскочил на ближайшего коня, рывком за талию вскинул Петал в седло перед собой, и вот они уже на мосту через ров.
Она пыталась было сопротивляться и удержаться за что-то. Цеплялась попутно за всё, что было рядом. Но не смогла противостоять его безумному натиску!
Она оказалась в руках приезжего грека. А у неё в руках зачем-то случайно схваченная гривна. Чужая гривна.