Олег Иванович в последние дни ходил мрачнее тучи. По утрам он гремел кастрюлями, и вместо своего обычного крепкого кофе заваривал себе какую - то немыслимую овсянку. Лера сняла эту комнату у Олега Ивановича вдвоем с подружкой Ксюшей еще во время вступительных экзаменов в институт. На столбе висело объявление, написанное от руки, и девчонки, переглянувшись, просто позвонили.Их встретил немолодой высокий мужчина с белыми висками и проницательными синими глазами. Хозяин жил вдвоем с матерью, а она уехала в деревню. Мать там задержится, видимо, надолго. Болела их престарелая тетка, а в этом году она стала уже совсем слабой, и мать поехала за ней ухаживать. Олег Иванович пожил сначала один, а потом вечерами все чаще стала приходить глухая тоска, - хоть бы какое-то живое лицо рядом. И он повесил объявление.
Комната оказалась недалеко от института, цена была на удивление невысока, а на двоих так и вовсе приемлема. Родители у Леры жили в Сибири, деньгами помогали, и девчонки впорхнули из шумного и негостеприимного общежития в тихий и налаженный домашний быт.
Хозяин был молчалив и доброжелателен, уходил рано, а возвращался совсем поздно – горел на работе. Он был каким-то ответственным человеком в системе городского транспорта. На выходные практически всегда он уезжал к матери, и квартира была предоставлена двум подругам почти в полное распоряжение.
Первый студенческий год пролетел быстро и весело, это было счастливое время. Однако внезапно оно закончилось.
В комнате висела тишина. Лера сидела у окна, бездумно глядя на залитый солнцем двор. На Ксюшином диване спала мама. Ксеня уехала после сессии домой, а Лера осталась. Мама прилетела из Новосибирска ночью, и под утро приехала к Лере на такси. Они проговорили эти несколько часов, и Лера, наконец, уложила ее поспать. Маму много дней мучила бессонница, а теперь она впервые заснула. Видно, выплакалась, сбросила напряжение. А Лере не спалось. Она оглянулась на мать – и боль снова затопила сердце. Осунувшееся бледное лицо, совсем новые морщинки у рта, - их не было раньше - придавали ему какое-то скорбное выражение.
Лера решительно вызвала ее в Москву. Дома уже несколько месяцев было плохо. Сначала мамины звонки стали суше, короче. Лера не понимала, в чем дело, а потом мама все-таки призналась: отец загулял. Седина в бороду… Лера знала, что такие истории бывают, но ей казалось, что это никогда не коснется их семьи. Все ее детство было таким счастливым, и родители, казалось, были дружны. А сегодня мама рассказала, что скрывала от дочери многое, старалась не ранить девочку, уберечь. Отец и раньше увлекался, а она молчала, прятала слезы в подушку. А теперь он ушел совсем. К другой.
Лера смотрела на маму, как же так – ее мама такая милая, и такая еще красивая, - и вот папа ее не любит. У отца есть какая-то другая, чужая женщина… Папу Лера тоже любила, а сейчас почти ненавидела. Обида, и ревность, и недоумение болели внутри. От этой новости раскалывались виски, и Лера держала их ладонями, уставившись на пыльный июньский двор.
На кухне Олег Иванович стучал кастрюлями. Надо выйти, сказать, что здесь мама, пусть бы потише. Олег Иванович, в принципе, нормальный дядька, поймет, а этот грохот отзывался в висках вспышками боли, да и маму мог разбудить.
Лера вышла на кухню. Голова немного кружилась. Олег Иванович оглянулся на Леру, помолчал, посмотрел внимательно. Она внезапно отметила про себя: что-то он тоже сдает, выглядит старше. Спросить, что случилось, как-то неловко. Лера присела у стола, потрогала чайник – горячий.
Олег Иванович заглянул ей в лицо, остановился.
- Ну-ка, посмотри на меня. Рассказывай.
Плюхнул себе черпак каши в тарелку, сел напротив.
- Что это вы – на кашу перешли? А где ваш кофе?
- Кофе мой … накрылся мой кофе.
Олег Иванович мрачно уставился на овсянку, было видно, что эта размазня вызывает у него отвращение. Лера не смогла сдержать улыбку.
- Смешно тебе? Да я с детства терпеть ее не могу. Рука потянулась за сигаретой. Пачка лежала на столе, потрогал, положил на место.
- И курить теперь нельзя. - Поднялся, решительно бросил пачку в ведро.
- Ого. Что-то серьезное? Вы не скрывайте, я ведь медик.
- Да язва, Лера. И какая-то дрянная язва, ложиться нужно на операцию.
- Когда?
- На днях. А ты не увиливай. Что случилось?
Лера помолчала, пытаясь найти слова. Начала издалека, с детства. О том, как папа, бывший летчик, начальник аэропорта, ее любил, как они с ним гуляли вместе по зимним улицам, как он вез ее на санках из детского сада, и натягивал шарф ей на самый нос, чтобы не замерзла.
А теперь то ли есть у нее папа, то ли нет. У него другая семья. Вот, мама приехала. Спит там, на диване.
Олег Иванович смотрел на дверь, приподнялся. Лера оглянулась - в дверях стояла мама. Видно, слышала их разговор.
- Галина Владимировна. Вы меня извините. Я к вам нагрянула.
- Олег Иванович. Садитесь, чаю выпьете?
- Вы меня простите, Олег Иванович, приехала без предупреждения. Не хочется вас стеснять, мы, может быть, найдем с Лерой другую квартиру.
- Да бросьте вы беспокоиться, живите, меня тут не будет несколько недель.
- Да, я слышала, простите.
- Да не смущайтесь. Такая история… - Помолчал. Посмотрел в окно. Стряхнул свои мысли, обернулся к гостье. - Хорошо, что приехали, правильно. Жаль, времени у меня нет. А показать бы вам надо Москву. Я ведь в детстве жил в самом центре, на Чистопрудном, старый такой дом, - он еще остался. Сделали из него теперь какой-то офис.
А центр я люблю, да все некогда было прогуляться. Представляете, несколько лет не был.
Помните у Окуджавы – «В последний троллейбус вскочу на ходу…». Я сам сначала вагоны водил, правда, не троллейбусы, а трамваи. Потом депо заведовал. Заведую… Да вот теперь, наверное, придется оставить мне эту работу.
Подошел к окну, снова задумался. В памяти проплыли вечерние московские огни, звон трамвая так живо отозвался в ушах, что Олег даже вздрогнул. Но идея вдруг осенила, и стало весело, тепло на сердце – только бы согласились. Может быть, в последний раз прокатить трамвай по Садовому. Кто знает, выйдет ли он из больницы. Операция предстояла серьезная, это не просто язва.
Лера удивленно глядела на Олега Ивановича. Обычно неразговорчивый, слова из него не вытянешь, а сейчас он вдруг загорелся, даже чуть разрумянился.
- Галина Владимировна, Лера. – Заволновался, подыскивая слова. – Шальная идея, но, может быть, в последний раз… Да что там, я все устрою. Сегодня вечером я приглашаю вас прокатиться по Москве. Только, Бога ради, не отказывайтесь!
Лера глянула на мать, та смущенно пожала плечами.
- Ну что, мама, поехали?
- Ну… поехали.
Июньская ночь плыла за трамвайными окнами. Вагон, кажется, прямо сегодня вымыли для Олега Ивановича – во всяком случае, стекла его были прозрачными, на них не было пыльных разводов. Он сидел в кабине водителя и вел эту маленькую экскурсию. Этот странный трамвай притормаживал на остановках, но двери не открывались, и он проплывал мимо. В освещенном салоне у окна сидели две женщины, а Олег вез их по местам своего детства. Тембр голоса немного изменился в динамиках, и вместо названий остановок он объявлял:
- А здесь мы с Володькой прыгали с крыши, вернее с недостроенной стены. Строился дом – вон там, во дворе, а рядом была куча песка. И вот мы стояли на краю – на слабо, кто первым решится. Прыгнули оба.
- А здесь – наш каток, его давно застроили, бегали мы здесь на коньках, какие были хоккейные баталии!
Пережитое уплывало в прошлое, оставалось там, в ночи. Лерка смеялась, прижималась, как в детстве, носом к стеклу, пытаясь разглядеть за бликами рекламных огней темные дворы, о которых рассказывал Олег Иванович. Галина тихо улыбалась, не очень-то вникая в суть его рассказа. Сердце, сжатое в кулак, оттаивало, и старая боль утекала горячими струйками. Душа наполнялась благодарностью к этому незнакомому человеку, который вот так, враз открыл им свое сердце.
Тревожило только одно: она понимала, вот эта поездка Олега была его прощанием со всем, что ему дорого – она ведь чувствовала это. Вернется ли он в свой дом? Конечно, она не уедет – во всяком случае, пока не будет известен исход операции.