Кто проповедь читать захочет людям, -
Тот жрать не должен слаще чем они! (А.С.Пушкин)
Ни одна из родных и знакомых мне персон никогда не будет отрицать того, что я, сын Владимира и Лидии, внук пращуров — Дмитрия Ивановича и Матрёны Калиновны, действительно, родился в заснеженном феврале прошлого столетия.
В Саратовской губернии.
Сомнений ни у кого нет и быть не может в том, что принимали меня акушерки города Ершова в тот, пятьдесят восьмой год, когда в Поволжье лютовали зимние морозы.
Конечно, сразу запеленали, так как, говорят, даже сторожевых цепных псов, тем временем, в сенях своих хат содержали, чтоб животные на улице у будок, на цепи, не замёрзли и, упаси Богородица, не скопытились.
Потому... до сего дня, даже в жару, я редко кому подаю руку, ибо они у меня ледяные в любое время года и все на сей факт обращают внимание.
Да от оного и отмахнуться то никак нельзя, хотя мне это не совсем нравится.
Чем тогда потчевали мою детскую младую личность, убейте — не припомню. Коктейлей, типа — чупа-чупсов, как и другой какой иноземной гадости на химии, из химии, в химии — не было. Видимо, было так, как сказывают в романах наши прародители: нажуёт маменька мякиш, в марлю завернёт, узлом завяжет, да и сунет в орущий беззубый роток и извольте-с… мол, друг любезный, откушать. Естественно, не шведский стол, а какой-то, пардон — кошачий.
— Только, поди – и скажет, – не ной, мол, ради Христа и не вопи! Надоел уже, дескать, своим воем, аки горькая редька!
Тогда, верно, и сосёшь-посасываешь, да посапываешь, давясь слюной, подрастая от каждого мякиша и причмока той соски… помаленьку. Так, наверное, и сочеталось: титька, бутылочка, грамм эдак… на двести, да мякиш с белого-пребелого пушистого калача, что тогда советскими пекарнями выпекался. Зато хорошо помню, как, чуть ли не насильно, вливали в детское нутро моё — рыбий жир.
— Фи… чёрт бери, какая же, помнится, это была гадость! Как же я протестовал, отбрыкиваясь от оной дряни и пакости, но не забалуешь, пожалуй, да поди и не до жиру.
Быть бы живу.
— Спокойным, как сказывала мне маменька, я был. Бывало, – говорит, – посажу в угол дивана твоё безмозглое махонькое глупое тело, обложу со всех сторон мягкими подушками, завалю детскими погремушками-игрушками, и будь-де… братец, любезен почивать: сидеть и не рыпаться, дожидаясь нас с работы. Главное, где посадит, там меня и найдёт… живого и невредимого. И двери, поди, входные ни от кого не закрывались.
До сего дня ощущаю на языке тот жуткий вкус жира и пред испуганными глазёнками та, с маслянистой мутной жидкостью огромная бутыль, размер которой можно сравнить, разве что… с моим, благоухающем в любви своих родителей, росточком. А стояла та ёмкость, помнится, у нас в чулане, куда я и нос свой любопытный не совал, боясь, что там черти водятся, али домовые, которые и сожрать, к чёрту, могут.
А коль разобраться, то родные: дрейфуя, бегая и суетясь подле нас, детей, аки блохи, желали лишь: добра, роста и здоровья. Только в конце пути узнаёшь, что рыбий жир полезен организму в любом возрасте. Потому, многим народам, проживающим у моря и пользующимся его дарами, неведома ныне онкология, которая нас, в заволжских степях, преследует.
А я то всё думал, что это, вдруг, моя подруженька, проведя молодость в засушливом, пыльном и жарком Заволжье, на всё плюнула… и к чёртовой матери, всё бросив, пыхнула в морской город с повышенной влажностью — Новороссийск.
Хотя… могу и ошибаться. Может воспылали чувства-с… с заглавной буквы, называемые Любовью. А может и какой альфонс: обманул, соблазнил, совратил, да багажом и вывез её туда, где и самого то трудно ищейкам с немецкими псами разыскать.
— Упаси Богородица! Изыди: сатана и бесы! Только желал и думал о том, чтобы та девонька всё же за мужской карточкой по любви порхнула и жила, купаясь не только в море Чёрном, но и была безумно счастлива в объятиях морской волны и, конечно, своего Мужчины!
Нежели подумать, то именно... нашему поколению, как никакому иному, повезло родиться в Советском Союзе и пожить в мирное время и в социальном государстве, когда оно возрождалось, зализывая раны Великой Отечественной войны, самой разрушительной из всех войн в истории человечества.
В графе же «национальность»… всегда был прописан как русский, однако, после трёхсотлетнего пребывания моего рода, как и всего нашего народа под татаро-монголами, допускаю, что моя кровь первой группы могла быть перемешана с кровью черемисов, мордвы, татар и, чёрт-те... каких ещё народов и народностей.
Голопузое детство прошло, как и у всего моего послевоенного поколения — беззаботно весело, непринуждённо и вполне счастливо, не считая того, что слишком рано в уличных драках терял зубы и даже молочные, и чуть было не лишился языка, прилипшего, при катании с ледяной горки, к салазкам.
Природа творила со мной чудеса — творил и вытворял я вместе с ней, но нужно заметить, намного чаще, нежели то делала она.
Признаюсь — грешен, но вовремя приходилось те грехи тайно и в одиночестве замаливать. Часто гулял и ветер в голове, но, как ни странно — мысли, при том, всегда были яркими, лучезарными и светлыми.
Все шрамы принимала на себя только любвеобильная моя фотографическая вывеска, отражавшая моё настроение. Многочисленные заряды пороха, дроби и соли приходились от дробовиков скупых, алчных и ненасытных собственников садов и огородов, особливо, от плантатора — пенсионера Савельича: на нижнюю часть спины, где та уже теряла имя с отчеством и походила на треснувшую дыню.
В единственной нашей недетской, забавной и популярной игре — «Поймают-не поймают»… обычно ускользал, но коли уж… ловили, то та недозревшая дыня меняла цвет с обычного на синий, никакого отношения к голубому оттенку не имевшая.
Иной раз выкидывал такой фортель, что другого бы за такое баловство и на дыбе вздёрнули бы, а меня, практически, журили, перевоспитывая брючным ремнём и долгим стоянием в углу на коленных суставах, но хоть без гороха — пред родительским ложе, дабы не смел спать в ночное время суток.
Будучи упрямым, прощения никогда не просил, считая то действом унизительным, а просил лишь Всевышнего помочь мне геройски перенести все тяготы и невзгоды детской поры. Но сжалившись надо мной, маменька вставала и укладывала спать. Приходилось взрослым всё прощать, хотя пред тем злоба сочилась: из вен, кишок и иных детских отверстий.
Шалун был — признавали родичи, что признаю ныне и я. При прощании на погосте с моими любимыми родителями просил у них прощения, но они уже меня не слышали. А вообще… родители были ничего себе, достойные люди. Подходящие, так как я именно ими и был балован: и первая зелень, и первый арбуз, на рынке, и новая игрушка были моими.
Так и промелькнули первые годы моего детства золотого. Родственники мечтали, чтобы из меня вышел толк. Так, они и были рады, что толк вышел. Хотя полками я и не командовал, но имя с отчеством заслужил уже к двадцати пяти годам.
Иногда… не жалел человека, ибо не любил его жалкий и жалостливый вид.
Знал смалу, что детей приносят не аисты и находят их: не в капусте и не в оранжерее среди роз… и пионов. Всегда знал, что тот, кто не был голубым и не женщиной, тот был — мужиком, правда — не всегда настоящим. Как в первый раз я сходил налево, так пришлось мне по нраву; свернуть же направо, либо возвернуться… не всегда и получалось.
В школьные годы влюблялся и довольно часто: в бледненьких, тоненьких, дохленьких барышень, с синими жилками на лбу и прозрачной матовой кожей на лице.
Желаете кусочек драматургии Чехова или Зощенко, таки… пожалуйста.
Так, в четвёртом классе... был по уши влюблён в соседку — Люсю. Летний, тёмный, тёплый вечер. Занимаясь любовными ласками и утехами, при первом моём тайном несмелом, неумелом поцелуе, и расстёгивании застёжки на красивом и модном её бюстгальтере, она неожиданно, для меня, пала, прямо рухнув в обморок. И забилась, ишь, чуть ли не в предсмертных судорогах, хоть попа вызывай. Ага… отпевать. Питаясь её живительным нектаром, я ещё и не знал, что это могло быть со стороны мадмуазель — притворством. Но кто тех юных дев, скажите, тогда из нас, глупых юношей, мог понимать.
Как оказалось… мне достаточно было лишь одного лёгкого дуновения на ту застёжку и лифчик с неё слетел бы, к чёртовой матери, и сам.
Внутри её молчала пустота.
Она ничего не говорила, что больна, хотя мутный взгляд её говорил совершенно о другом. Да и обморок прошёл тут же, но по её жалобе я был выпорот родителями за прикосновение к её, такому манящему, никем нетронутому девственному телу и, выпорот, кажется, самодельным веником. Из крапивы.
Любила судьба надо мной иногда пошутить и многие шутки у неё были: не просто плоские, но и совсем дурацкие, но я не унываю и не отчаиваюсь, чтобы она мне ни преподносила. Если даже она и дарила мне нежелательный сюрприз, то старался радоваться и ему — только смотрел на это с другого ракурса.
В основном — из-за угла.
Надолго тогда моя любовь ко всему девичьему улетучилась, но с Люсенькой более мы не дружились.
Лишь в пятом классе влюбился я в соседку Натали, которая по нашей просьбе с одноклассником Сашкой Ивановым осталась пред нами в неглиже, дефилируя и демонстрируя красоту своего молочного юного сочного тела, на что из-за угла смотрела тайно вместе с нами, и её маменька — Павлина или Прасковья, точно уже не помню, но я был выпорот розгами и довольно сильно. Казалось, что та треснувшая моя дыня совсем, к чёрту, лопнет, но Бог миловал — мы выдержали.
Аппетит по факту моей влюблённости в кого бы то ни было тогда резко пропал — до седьмого класса, когда я был сражён в самое сердце неземной красотой другой Милочки, что переехала к нам в класс из другой школы и влюбила в себя всех парней поголовно. Но та, будучи молодой, ранней и любвеобильной, вдруг, влюбилась в старшеклассника Сашку и тогда же ему отдалась, что я, кое-как, и пережил.
В тяжких муках.
Потому, тогда безответно и влюбился в учительницу математики Нину Ивановну, о чём она, верно, не догадывалась, а напоминать ей о том я не отважился. Только и оставалось влюбляться в красивых артисток кино и театра, фото которых приобретал во всех лавках городка. В то же самое время… романтично влюбился в девчушку, впоследствии ставшей моей супругой, которую защитил от хулиганской выходки одного из местных подонков, перешедшего в дальнейшем в разряд преступных авторитетов. Только тогда я понял, что красивых на белом Свете тьма-тьмущая, да вот цепляет — только одна!
И на всю жизнь!
Парнишка же тот, в конце концов, плохо закончил свою жизнь, а вот нам с той спасённой мной девчушкой суждено было прожить, да уж… не сорок ли уже лет, что согласитесь — не так уж и мало.
Всегда и везде старался быть лидером — как на улице, так и в школе; начиная с первого класса — председатель Совета отряда им. Павлуши Морозова, сынка-благодетеля, не давшего родителю своему стать Абрамовичем. Избирался и председателем Совета дружины им. Нади Курченко — стюардессы, которая красивым своим телом и грудью пятого размера заслонила кабину пилотов от угонщиков самолёта в Турцию, за что и поплатилась своей жизнью. Упокой, Господи, душу её! Красивая была дивчина, с неповторимой и неотразимой улыбкой, кою и забыть то нельзя.
Земля ей пухом.
Учёба же всегда мне давалась легко и учился на отлично до пятого класса, но затем из-за ложного товарищества и своей скромности скатился на троечки.
Писал в детстве стихи и влюблялся.
Дабы сразить своих подружек военно-морской формой, которая мне тогда самому нравилась, по собственной инициативе (ну, не дурень ли) пошёл служить на Северный Флот, где с 1976 по 1979 годы ходил на атомной субмарине (база АПЛ- посёлок Островной — Гремиха, Мурманской области) под командованием адмирала Флота Овчаренко. А бороздили мы с экипажем просторы северных морей и Атлантического океана, мешая спать мирному американскому народу, угрожая им ракетами стратегического назначения — с многочисленными ядерными боеголовками.
Слава Господу, что мы тогда, сдуру, не спровоцировали войны, а количество погружений наших подводных лодок в морскую и океанскую пучину равнялось количеству всплытий на поверхность.
Страха, что интересно, никогда не испытывал, но помнится, при первом погружении в морскую неизвестность — по спине бегали мурашки размером со среднего сочинского ночного светлячка.
На моём счету два автономных похода — дежурства в Атлантическом океане, где немеряно было испито забортной, не святой, но ядрёной, солёной водицы. Заслужил два длительных (по шестьдесят суток) отпуска. В 1978 году с сослуживцами писали заявление о направлении нас в Афганистан для оказания миротворческой помощи братскому афганскому народу, за что получил взыскание от командования Флотилии.
А ведь контужен, скажи, никогда не был.
Служил бы, наверное, и далее, но хорошо помнил наказ деда, да и на лодке любить то было некого, что свидетельствует о правильной моей сексуальной ориентации и хорошем воспитании.
Старшина первой статьи запаса.
Все уговоры и просьбы остаться на Флоте для дальнейшего прохождения службы на РПК СН отверг без рассмотрения и удовлетворения, так как желал жить полной, интересной и вольной жизнью, а не на сопках Кольского полуострова среди моряков-подводников и их похотливых… никогда неудовлетворённых жён.
Служить же пришлось мне там, где о Советской власти узнали лишь спустя десятилетие после Великой Октябрьской социалистической революции, то бишь — в 1927 году. Именно до того времени заключённых охраняли жандармы, загодя обеспеченные довольствием ещё царём-батюшкой, чему бы поучиться ноне нашему нерасторопному и бездарному правительству.
В силу некоторых обстоятельств пришлось мне на Флоте заниматься боксом и на первенстве Флотилии занял почётное — первое место, за что получил грамоту от контр-адмирала Флота Фролова, после чего был с командой направлен отстаивать честь 41 Флотилии АПЛ на первенство Северного Флота, где был нещадно избит КМС и вернулся без награды, за что ещё и получил нагоняя, пинков с тумаками от своих же годков… с кучей нарядов на камбузе.
На бобах, кофе и картах никогда не гадал, но преследовал далеко идущие планы и видел конечную пред собою цель. Потому, дабы поступить в юридический институт, о чём мечтал с детства, вынужден был примкнуть к ленинской гвардии и выйти на большую дорогу — построения светлого будущего Коммунизма, вступив в их партию.
На рабочей глубине в 250 метров.
По возвращении со службы, не пожелал быть ни сексопатологом, ни гинекологом, а быть военным запретил мой строгий дед — Дмитрий Иванович, сказав, что не желает видеть внучка, всю жизнь отдающего честь какому-то засранцу. Поступил в Саратовский юридический институт и без проблем его окончил.
В партийную же ячейку… как быстро вступил, так и быстренько её, никого не предав, и покинул.
Весь курс обучения связан с прекрасным Саратовом — городом моей юности, где пришлось мне проживать более восьми лет.
Питался все студенческие юношеские годы пожертвованиями премилой моей матушки — Лидии Фёдоровны, рыбными запасами реки Волги и Святым Духом… совершая с другими бедолагами-студентами набеги на дачные участки горожан.
Да простят меня потерпевшие садоводы, ибо жил я на частной квартирке по ул. Первомайской, впроголодь, и пять-десять кг мною конфискованных у частников плодов и фруктов не наносили им большого урона, имущественного ущерба и вреда, но благодаря той продовольственной бесплатной корзине, я был сыт и здоров... и до сих пор нижайше им кланяюсь.
Не дал мне Бог ни сумы ни казённого дома… Более того, по окончании юридического института работал помощником прокурора района, а затем уже стал защищать тех, кого когда-то сажал, за что в настоящее время пользуюсь авторитетом в среде преступного мира.
Иногда, мне предоставляются и средства из их общака для отдыха на черноморских курортах.
Приходилось быть всегда аккуратным, добрым, угодливым и предусмотрительным, а потому — в кабинете у меня всегда находилась раскладушка для тех, кто очень боялся от меня уходить. Ага… ночью. Никогда не знакомился с одинокими женщинами только лишь для создания ребёнка, ибо по отношению к ним был всегда честен.
В настоящее время в пенсионной графе расписывающийся гражданин. Для лечения своего недуга после ДТП с апреля 2010 года стал лечить свою навязчивую депрессию байками-эссе, что мне и моим друзьям пришлось по нраву. Теперь же… просто не мыслю себя без этого творческого рвения и занятия.
Ни сорвать спину, ни заработать грыжу или геморрой я в течении жизни не мог, ибо тяжелее ручки, рюмки и фужера я никогда ничего не поднимал. А мечты мои все, в основном, сбылись, но в большинстве случаев, лишь во сне… или после длительных загулов на рыбалке и охоте в кругу любвеобильных красоток.
Имею двух взрослых сыновей.
Никогда не играл сам и детям запрещал играть с друзьями с двуствольным охотничьим ружьём в «Русскую рулетку»… почему они в настоящее время и имеют много верных и совершенно здоровых друзей. Много раз я ошибался и часто — в чужую пользу, но мой аналитический ум всегда мне оказывал верную службу.
На радость нашу и всех родившихся и не родившихся ещё девочек в нашем и других городах, в том году — на Восьмое марта на свет появился, благодаря Господу и его родителям, внук, окрещённый — Трофимом… и никак иначе. Есть и внучка Дашенька — пяти лет отроду, и всея надежда на то, что именно ей предстоит уронить слезу на погосте, провожая меня в последний неведомый и далёкий путь. Однако, считаю, что об этом повествовать ещё рановато, ибо считаю, что недолюбил… и не только родственников.
С голыми, пьяными и чужими женщинами, вообще, никогда не спорил, так как всегда боялся, что моё страстное тело лишится нормального артериального давления. Не приходилось мне и обналичивать Нобелевскую, либо какие иные Государственные премии, так как я до сей поры ещё их не получал.
Знание немецкого, который изучал более семи лет в школе и институте поверхностное, но в целом — хорошее, а вот знание русского… и русского очень нецензурного (матерного) как устно, так и письменно — отличное. Хорошо слышу и понимаю обращение ко мне — «на», однако… не совсем воспринимаю или не всегда слышу обращение — «дай». Хотелось бы больше и при жизни иметь денег, чтобы их тратить и, не только на себя.
Всегда я любил весну и лето, но потом понял, что весна и лето у нас в душе могут петь круглый год, но при наличии денег, которые тоже нельзя сбрасывать со счётов.
Понимаю, что жизнь всегда так устроена, что с годами становится короче и короче, потому прожить её нужно... как можно интереснее. Совершал и готов совершить ещё массу разумных, и не очень, действий, чтобы, впоследствии, было о чем-то… под капельницей вспомнить, описать и нецензурно над чем-то и кем-то повосхищаться.
Много раз меня кидали, особенно с деньгами, но я не унывал и всегда получал удовольствие от того виртуального полета.
Когда утратил или потерял свою девственность, уже и не помню; а вернее, стесняюсь в том сознаться. Часто у меня бывают приступы активности, лень же в последнее время преследует меня постоянно. Память хорошая, несмотря на то, что час своего зачатия не припоминаю.
В целом же, с высоты прожитых лет могу признаться, что у меня была не жизнь, а праздник для души и сердца, о чём хочется поделиться со своим праправнуком, коего впоследствии назовут, думаю, по имени Сергий.
Знаю… и каким образом можно навести порядок в стране, но меня о том никто ещё не вопрошал.
Я получаю пенсион, правда не персональный… не в евро и не в долларах, что свидетельствует о том, что я работал, но видимо, работал недостаточно хорошо, или работал в чудном мне государстве, не подпитывающегося нефтедолларами.
Живу по принципу: «Не бери от жизни всё — иль не донесёшь или, к чёртовой бабушке, надорвёшься!»…
Хотел бы родиться и прожить в тёплых краях и странах, где зрелые и правильные коммунисты и нет «Единороссов»…
Иногда, правда, сожалею, что дважды отказался от работы в Москве с предоставлением мне жилья и регистрацией в столице, но отказался, как и мой дед. Видимо… Богу было угодно, чтоб проживали мы в другом мегаполисе… и с более порядочными людьми, нежели москвичи.
Предпочтения отдаю черноморским здравницам Геленджика, Анапы и Сочи. Море Чёрное не могу сравнить: ни с Белым, ни с Баренцевым, ни Балтийским, ни тем более — Азовским, где мне приходилось отдыхать. Рыбак и охотник… в самом широком смысле слова.
Любимые писатели: Толстой, Чехов, Шукшин, Левичев. Отож! Не бывает плохого пиара, кроме некролога.
Поэты: Пушкин, Есенин.
Музыка: «Битлз», Владимир Высоцкий, Ваенга Лена, Успенская Люба.
Фильмы: «Эдгар и Кристина»… «Барышня-крестьянка».
Люблю смотреть по телевизору дирижёра симфонического оркестра, но непременно — с выключенным звуком.