В сновидениях я несколько раз оказывался у границы, за которой начинается запредельное, но никогда не решался ее переступить. В образах сновидения пограничная область обнаруживается, когда привычный город вдруг обрывается на границе дремучего леса. Здесь город символизирует собственный жизненный мир, лес – это еще не само запредельное, но только граница между ним и жизненным миром. Запредельное как таковое невыразимо в образах, даже сновидческих. По мере приближения к лесу, усиливается страх, свидетельствующий о том, что вместе с ослабеванием привязки к собственному жизненному миру утрачивается онтологическая основа существования. Полностью разрушить эту связь с миром – все равно, что умереть, также страшно, а может быть и более.
Мы часто видим, как люди, претендующие на обладание эзотерическим опытом, ошибочно отождествляют мистический выход в запредельное с различными измененными формами сознания. С такой позиции даже обычная эйфория наркомана – уже мистика. Можно сколько угодно трансформировать сознание, изменять восприятие, открывать разного рода «шестые чувства», но при этом все равно оставаться в пределах собственной субъективности, словно птичка в клетке. Выход в запредельное предполагает утрату собственной онтологической основы, что неизбежно сопровождается состоянием абсолютного ужаса. Привыкнуть к такому состоянию невозможно, ибо привыкают только к тому, что принадлежит жизненному миру, здесь же речь идет о принципиальном отрыве от собственного мира. А поскольку к этому ужасу невозможно подготовиться, то и невозможно представить себе добровольца, который решится выйти за этот порог в запредельное. И хотя всегда много добровольцев экспериментировать с измененными формами сознания, однако, к поиску запредельного это уже отношение не имеет.
Я чувствовал, если решиться пройти сквозь этот лес, то можно выйти в другой мир, проснуться где-нибудь в другой жизни, но всякий раз не решался выйти в запредельное. Однажды я специально бродил по сновидческому городу в поисках границы жизненного мира. Неожиданно передо мной улочки оборвались, и на небольшом отдалении возникла пугающая бесформенная дремучесть леса. Я сделал усилие, чтобы к ней подойти, и в сознании чернотой нависли образы того, как я двигаюсь по этому лесу, высасывающему из меня ощущение реальности существования. Я понимал, что где-то безнадежно далеко может всплыть новый проблеск жизни совсем другого мира, но это лишь абстрактная возможность. Фактически же я потерялся в глубине лишенной определенности атмосферы чего-то принципиально чужого, и эта чуждость пробирается внутрь меня, опустошая и сжимая до исчезающей песчинки в мутном бездонном омуте. Инстинкт самосохранения не позволил воплотиться этой фантазии, и я перешел в обычный беспорядочный сон, возникающий легкой рябью над почти пробудившимся сознанием.
Утром я пытался представить, что бы было, если бы я все же прошел через лес. Я даже начал придумывать сюжет фантастического рассказа о том, как можно благодаря такому переходу проснуться иной личностью в другой жизни. Именно в другой, так как я полагаю, что то, что мы называем прошлыми жизнями, вовсе не в прошлом и не в будущем, а в параллельном времени. В конце концов, ведь скучно же не выходить из своего эмпирического мирка, в котором угораздило родиться.
Днем пошел на семинар. Я тогда вел занятия во вторую смену на философском факультете в Томском университете. На перемене в коридоре у окна рассказал между делом знакомому студенту о своем желании пойти через лес. Я полагал, что, если все время двигаться веред в одном направлении и ни на что не обращать внимания, то переход рано или поздно завершиться. «Ясно, - заметил мой собеседник, - следующего семинара не будет».
Как-то раз, в одном из сновидений, я случайно оказался совсем близко к границе. Была ночь, а граница между миром и лесом напоминала вспаханную межу, как будто освещенную прожекторами. Я шел по ней и, неосторожно оступившись, сместился в сторону леса. Окутавшая меня тьма стала засасывать. Кто-то, в образе ведьмы, неумолимо тащил меня в глубь темноты. Я знал, что поддаться страху означает погибнуть. Кто бы он ни был – тот, что тащил меня – порождение ли он зла или же, напротив, лишь жертва, я должен был принять его, как если бы он был мне близким, и во что бы то ни стало попытаться его спасти, и только через это мог спастись сам. Я не стал вырываться, выдергивать руку, вместо этого лишь крепче ее сжал и потянул назад. В этот момент, в состоянии полной беспомощности я обратился к буддистской установке на таковость, реализующей опыт шуньи, и тогда ясный свет вывел меня.
Томск, 2006, 2011