Прости... Вика Лебедева

 
Ну вот, опять разбудил... Свет от ночника пробрался сквозь веки. Что он ищет? «Любимый, не пора ли баиньки?» «Сейчас, дорогая, прости, прости...» Прости. Прости... Прости...

А что такое «прости»? Сколько его «прости» я слышала за нашу жизнь? Кричащих, равнодушных, беззвучных, нежных. Странных «прости». О чем они все? О том, с чем я давно примирилась. Сердцем. Или.. нет? Или просто теперь мне дороже мой покой? Да, скорее так. Вот мы вместе. И все знают, все видят, все понимают, что такое, если мы вместе. Сколько сплетен и шепота о нас было! Ну еще бы! Я — жена того, кто любит женщин. Если он известен, а я — не менее популярна, то творческая тусовка наша давно распределила нам роли. Режиссер и актриса. Он — ценитель женщин, я — мудрая женщина. Вот и все. Как просто, как просто... А кому сказать, что я до сих пор люблю его карие глаза, высокий, светлый лоб, темные кудри, его порывистость, резковатость, душевность, теплые, длинные пальцы?

Когда он берет меня за руку и неспешно, чуть театрально наклоняется к ней, целует ее, говорит любимые глупости, я прощаю ему все. Один из таких кадров попал в светскую хронику. К. все еще обожает свою супругу. И вместе они уже... столько лет! Ах, посмотрите на них! Посмотрите на нас...

Не смотрите... Не надо...

Хотя это так привычно — улыбаться для всех!

Лучше, когда этот лиловый ночник не горит... Это значит, что «мой единственный» уже лег. Уже вернулся. Он предпочитает возвращаться домой. И на какие-то секунды всегда зажигает это ночник...

Почему я им болею до сих пор? Моим вечно влюбчивым, очаровывающим женщин, мужем? Почему я смирилась?

Тепло от его спины. Он отвернулся к окну. Усну ли теперь? Мудрая женщина — это не я... Я — та, кто пила яд измен. Что в этом случае — противоядие? Смирение?... Я как-то давно, однажды, пригляделась к нему. Прозрела! Мальчишка! Слепой мальчишка. Летящий мотылек. Один цветок, другой, третий... Он возвращается, ко мне. «Прости». Простила ли? Боги его любви суетливы, неугомонные, безжалостны, ненасытны. Мои — дали клятву клятв в верности.

Пташка боли иногда трепещет внутри. Не унять ее, не унять... Потому что люблю. Люблю до сих пор.

А что я люблю вспоминать? О нас? Наши первые встречи. Голова кру-жи-лась... Боже, ну никто меня не обнимал теплее, чем он... Как не забыться в этих объятьях? И сколькие в них забывались? Но я разделила. Я здесь. Они там. А боль иногда — пташечкой … все... бьется... трепещет...мучает...

Мое розоватое, кружевное, свадебное платьице до сих пор хранится внутри шкафа. На свадебном пиру он нежно клал свою руку мне на колени и поглаживал их, обнимая другой рукой. Любиииимый... Никого, кроме него не замечала. Никогда.

И вот его теплая спина. Дыхание уже уснувшего. Он спит всегда, точно ребенок. Пока я думаю, думаю... Завтра мы встанем. Я чуть раньше, он позже, к десяти... Я сварю кофе. Мы забудем обо всех «прости». Когда он, запахнув синий, длинный халат с золотистыми павлинчиками, сядет напротив, я буду медленно рассматривать его морщинки. Знакомые, родные...

Кому ты нужен по-настоящему, кроме меня, любимый? Прости меня... За что? За мою осень, печаль, и всегдашнюю нежность... За любовь, о которой ты вспоминал иной раз как о помехе... За слова обид, слезы... За то, что я всегда держала позицию той, кто готова лишить тебя твоей драгоценной, любимой свободы...

Вот ты и я... И утро придет, как много наших утр. Слаб человек, да, слаб... Но я много отдала бы, чтобы наших утр было больше, как можно больше... Сколько нам отмерено? Вместе? Уже до конца...

Закуришь свою сигарету, ни о чем не спросишь. Заговоришь о новой пьесе. Знаю. Знаю все наперед. И когда кто-то позвонит, ты будешь глядеть в окно, не отвечать или отвечать скромно. И вдруг твоя рука накроет мою сверху, слегка сожмет. Ты скажешь «прости» или что-то еще... Что-то еще, тихое и значительное. О пьесе. О жизни. О нас.