С него, с источника, началась настоящая Любкина слава. Все сразу вспомнили о чудотворном голосе и по два урожая за сезон, и небывалые надои. У её дома, с утра пораньше, толпами собирался народ и свой, и приезжий. Терпеливо ждали они, когда появится она, чтобы увидев, поклониться и дотронуться до святой. Потом шли к Любкиному источнику пили и обливались с ведра.
Задействовав фермеров-заводчиков, разбогатевших через неё, облагородили место, построили часовенку, куда нанесли икон и поставили урночку для пожертвования на храм. Соорудили купальню, пригласили батюшку, из соседнего села, для освящения святого места. Рассказали о Любке, намекнули, что надо б канонизировать девицу, но батюшка наотрез, отказался. Сказал, что это не в его власти и, что процесс это долгий, и решается на очень высоких уровнях, и никогда при жизни, только после ухода претендента в иной мир, где оттуда, он продолжил бы творить чудеса. В общем, объяснил, как смог, ещё раз, посмотрел на камень с ликом, покачал головой, перекрестился и уехал.
Но народ продолжал, валить валом отовсюду, каждый раз, пополняя урночку для храма. И вот, наступил момент закладки первого кирпича. Послали за Любкой, чтоб именно она его положила. Она не хотела, идти...
- Опять будут лапать кому нипоподя. Не пойду! – заявила она матери.
- Как это не пойдёшь?! – возмутилась та. – Богоугодное дело, а она не пойдёт! Ну ка, быстро одевайся! – и, подав ей белое платье, сдвинув брови, крикнула – надевай! Не пойдёт она, я те не пойду.
Та, чуть не плача, всё-таки, оделась и в сопровождении матери, и отца, пошла на закладку.
- Мам! Шарф забыли, Любкин, на голову, - догоняя их, кричала запыхавшаяся Люська, вслед за которой бежала Катька.
- Давай, Любушка, накинь на головку – подовая ей тот, ласково сказала мать. Та послушно накинула его, но сёстрам показала кулак.
- Мам, а она кулак показывает, - съябедничала Катька.
- Всё. Цыц, подходим, - ответила ей мать, беря за руку.
Все расступились перед Любкой, пропуская к месту закладки.
- Краса ненаглядная... Ангел воплоти... Смотрите, смотрите, как идёт, словно плывет...
- А хороша-то как, чисто Мадонна, - доносились до неё восхищённые возгласы толпы.
Всё прошло спокойно, она положила первый кирпич, в фундамент будущей церкви и отошла… И, тут началось... Все опять, потянулись к ней.
- Да, сколько можно лапать меня!!! – закричала она, очень громко, уже не контролируя себя. И, грозно, зыркнув на всех, опять, побежала в лес.
Толпа, раскрыв рты, смотрела вслед убегающей Любки. Потом, все зачесали затылки и, вернувшись домой, чесали головы, а к утру, обросли густой шевелюрой.
Любка бежала по тропке. – Всё, хватит с меня! Обнаглели совсем! – возмущённая, она решила вовсе, не возвращаться и направилась к заимке до которой было километров пять.
В лесу было тихо, тихо, он успокоил её разбушевавшуюся душу. «Ладно, дня два достаточно будет», снисходительно, подумала она «потом соберусь и в город, махну. Поступлю в музыкальное училище какое, может примут…» Ей вдруг стало жалко себя. - «Бедная я, бедная… Иметь голос и бояться петь». И она вспомнила, как однажды, два года назад… Да, тогда ей было семнадцать, поехала она в клуб, что находился в соседнем селе, с желанием, попеть в хоре. Её взяли… «Ай, даже вспоминать не хочется» и Любка махнула рукой. «А, что вспоминать? Что они, после её пения, чуть не оглохли всем знаменитым хором и хотели, подать на неё в суд за хулиганство. А ведь она вполголоса пела, а надо было ещё чуть тише. Если б я знала...» подумала она, вздохнув. «Не, не возьмут меня в училище... Тогда в лес уйду, навсегда!» Вернулась она к тому с чего начала. «Да, в лес!»
Заимка стояла в чаще, среди деревьев и была небольшим, обветшалым домиком - попросту избой забытой всеми. Раньше, лет двадцать назад, в зимнее время, сюда наведывались охотники: переночевать в тепле, поесть горячего, отдохнуть. Поистребив зверя, люди ушли в другие места, а опустевший лес, официально, нарекли заповедным.
Любка открыла скрипучую дверь и вошла. Огляделась. Посмотрела на полки, что торчали над столом между окон и успокоилась. Крупа, соль, сахар, на месте и сухарики целы. «Жить можно» И она, выдвинув ящик, заглянула в стол. Четыре коробка спичек лежали, в дальнем его углу, вместе с ножом и ложками. Всё было на месте, после неё никто сюда не заходил. Настроение поднялось и она, взяв с нижней полки целлофановый пакет, вытащила оттуда сложенные брюки и рубаху. Брюки были её, а вот рубаха, в клетку, была отцова, старенькая. Всё она нанесла так, на всякий случай и он настал, и она хвалила себя за свою прозорливость. – Ай да Любка, ай да молодец! – говорила она переодеваясь. – Если б этого не было, чтоб я делала в этом белом платье, в туфлях таких не удобных и скинув их, она достала из пакета поношенные кроссовки. Тихонько напевая, Любка, сложила снятое с себя в тот же пакет и засучив рукава, приступила к уборке.
Бочка, стояла возле дома и, была наполовину заполнена водой. Она зачерпнула её ведром и вернувшись, сначала всё обмела веником, что ещё в прошлый раз, собрала из веток березы и сменив воду, начала мыть. Хорошенько обтёрла стол, полати, вымыла окна, их было два и только после этого взялась за пол. Закончив с уборкой, она надрала полыни и, связав в пучки, развесила их в доме, для аромата и для отпугивания комаров, да мошки. Взяла чайник и пошла к ручью. Весело размахивая им, допотопным, видавшим виды, она напевая, подошла к воде, присела и стала мыть тот, натирая песком. Когда чайник стал чище, она сполоснув его, поднялась чуть выше. Там был небольшой затон где плавали мальки, это ей не понравилось и она решила, подняться ещё выше, к ключу. Шла долго, минут сорок, наконец увидела его, бьющего из скальной породы на пригорке. Наполнив чайник, осмотрелась по сторонам и быстро раздевшись, встала под воду. – Ой! Мамочки-и-и! – вскрикнула она. - Вода, что лёд! – и быстро, подставив спину, затем грудь, выскочила.
На обратном пути ей попался густо разросшийся Иван-чай и, она, нарезав целую охапку, довольная, возвратилась в дом. Насобирав сушняка, растопила печь и поставила чайник. Пока вода закипала, она, взяв несколько стеблей Иван-чая за верхушки, ловко провела по ним пальцами, сверху вниз, таким образом сняв листву, бросила её в кипящую воду и сдвинула чайник с огня, настаиваться. Остальное перевязала и повесила под потолок.
- Ну, что,… - вздохнула она - про подушку-то забыла. А,… ладно – и сняв три пучка полыни, развязала их и замотав в широкий шёлковый шарф, соорудив подобие валика, положила на полати. Напившись чая, с сухариками, она легла на доски. «Всего не предусмотришь… Хорошо шарф пригодился» зевнув, подумала она «а доски… Так я их не чувсвств…»
Кто-то тряс её за руку. Она открыла глаза. Мальчик, лет десяти, в шортах и футболке, стоял перед ней.
- Ты Любка? – спросил он.
- Да, Любка - ответила она. – А, что?
- Как, что? Ты ж потерялась. Всем селом тебя ищем. Пойдём я тебя отведу к ним. Они ждут.
- А ты сам-то, чей будешь? Что-то я не припомню такого.
- Да, откуда ты можешь помнить… Я твоей сестры Люськи сын, Ванечка.
- Да, что ж ты врёшь! – возмутилась Любка, - Люське моей, всего-то, двенадцать!
- А, ты знаешь хоть, сколько лет прошло, как ты пропала?
- Сколько? – испуганно глядя на мальчика, спросила она.
- Двадцать лет! Во, сколько.
- А мамка с отцом живы?...
- Живы, живы. Пойдём я отведу тебя к ним.
Любка рыдала. – Двадцать лет… И где меня носило все эти годы? Ой, мамочка моя, папочка, сестренки мои… Двадцать лет…
Ванечка шёл впереди не обращая внимания на её причитания. Иногда, оборачиваясь, он делал взмах рукой, мол, не отставай и прибавляя шаг, она спешила за ним.
Он привёл её на поляну где в центре рос небывалых размеров дуб, а возле него стояло много народу, среди которого, в первом ряду, находились её мать и отец. Старенькие, сгорбленные, совсем седые, они поддерживали друг друга, еле держась на ногах. Тут же, рядом с ними, стояли и её сестры, вроде не выросшие ещё... Люська взяла за руку, подошедшего к ней Ванечку, а Катька, качала на руках младенца. «О, Боже… И когда же они успели?» подумала Любка. «Ах, да, прошло двадцать лет… Но они ж ещё совсем дети! А у них уже,… дети… Да, как такое может быть!» И тут она увидела бабку. Ту самую, умолявшую снять немощь, она так и стояла на коленях и тряся головой, грозила ей кулаком. Увидела и батюшку, из соседнего села, тоже укоризненно качающего головой, и Петьку, и у него не было носа… Она ахнула и, закусив губу, опустила голову.
Любка почувствовала, что кто-то подошёл к ней и подглядев, увидела рясу, и дымящееся кадило. Батюшка, размахивая им, ходил вокруг неё и нараспев, произносил молитву: Господи, отец наш небесный, прости рабу Божью Любовь. Не выдержала она испытания, посланного Тобой. Прости её Господи, не по злому умыслу, а по недомыслию своему, покинула она своих родных и близких. Прости её Господи... Прости её Господи... Прости её Господи…
Ей было стыдно. Так стыдно, что она не знала куда деться. Когда осмелилась поднять голову и посмотреть, то не увидела никого, ни батюшки, ни родителей, ни сестёр, ни мальчика Ванечки. Все, как сквозь землю провалились. Остались, стоять только дуб да она, на большой зелёной поляне. И, вдруг, дерево засветилось миллионов огоньков. Любка подошла ближе. Как лампочки, светились на нём желуди и она не удержавшись, подпрыгнула, сорвав один огонёк. Сунув тот в карман рубахи и решив собрать побольше, что бы отнести домой, она было подпрыгнула за следующим, но шум, донёсшийся с чердака, разбудил и сон оборвался. «Ну, вот, на самом интересном месте…» подумала она и потянулась. «Что ж там упало?» Она посмотрела в потолок. «А ведь я не была там ни разу. Надо лезть», решила она и встала. Покрутив руками пару раз, согнулась вперёд, назад и таким образом размявшись, вышла. Посмотрев в сторону солнца, определила время. - Около семи будет - произнесла она и пошла искать лестницу. По пути заглянула в бочку. – Дождь ночью шёл. Небольшой. Поэтому я и не слышала. Хорошо бы за грибами сходить. – Сунула палец в рот, обслюнявила, подняла,- не, ветра нет, комарьё закусает. – Обойдя дом еле нашла её в зарослях травы. Любка подтащила лестницу, подставила к стене, хорошенько упёрла, подёргала, проверяя на прочность и покачала головой… «Трухлявата. Как бы ноги не переломать». Постояла, подумала и всё-таки, полезла. Осторожно ступая на бока перекладин, она поднялась до зияющего чернотой входа с отвалившейся, наполовину, дверцей. Быстро перекинув ногу и встав на колено, под другой, услышала лёгкий хруст надломившейся лестницы. И полетела бы вместе с ней, если б не ухватилась за бревенчатую балку в проёме. Встав, она посмотрела вниз. Лестница, сложившись циркулем, лежала на земле. – Всё, ей хана, - произнесла она и чуть пригнувшись, зашла на чердак. Там повсюду лежали корзины. Ещё недоплетённые, уложенные в стопку и тут же в беспорядке разбросанные, готовые. Заметив переломившуюся жердь, видимо висевшую под крышей, с нанизанными на ней корзинами, Любка поняла причину шума и успокоенная этим фактом, подняла ивовый прут, согнула его, тот, без труда, надломился. «Да, давно это было. Сушняк. Это кто ж здесь трудился? Всё бросил… Может, с трудягой, что случилось? А может, уехал куда… Не до корзин было… Наверно уехал», решила она и взяла одну, повертела, разглядывая со всех сторон. - Работа хорошая, – произнесла Любка и, выбрала корзину побольше. – А, что им здесь пропадать… Ничего страшного не произойдёт, если я одну возьму - и, выбрав три, пошла на выход. Выглядывая из чердачного проёма, она, по одной, побросала корзины в траву. – Так, а мне то, как быть? Прыгать, что ли?... – и разглядев место возможного приземления решила, что не стоит. Ещё раз прошлась по чердаку, в надежде найти верёвку, но всё было напрасно. Не найдя ничего подходящего, она прошла к противоположной от входа стене и посмотрев в щель, между досок, увидела березу, росшую совсем рядом, только руку протяни. И Любка не раздумывая, ударила по доске ногой, та легко поддавшись, полетела вниз. Немного подзастряв с грудью, ей всё-таки удалось, пролезть. Она осмотрела ствол, он был ровный и только два маленьких сучка, торчащие по разным сторонам приободрили её и она, поставив ногу, смело, обхватила березу, опустившись на следующий сучок, спрыгнула. – Ну, вот и всё. - Потерев ладонь о ладонь и стряхнув пыль с рубахи и брюк она, собрав корзины, вернулась в дом. Растопив печь, поставила чайник и вышла нарвать полыни, чтобы сплести венок от комаров. Она всегда так делала и, это ей, помогало. Попила чайку с сухариками, надела на голову венок и, взяв корзину, пошла за грибами.
В лесу было спокойно. И только щебетание птиц, раздававшееся то-там, то-здесь, лаская слух, вводили девушку, в какое-то особенное состояние, не зависящее от неё, в нём не было ничего, только она и звуки. В эти моменты, её слух обострялся, обыденное сознание исчезало и, на смену, приходило нечто другое, что заставляло удивляться. Вот и сейчас, чем больше она вслушивалась, тем отчетливее доходил до неё их разговор, простой и незатейливый. Одни говорили – летим, летим, другие – сидим, сидим. И это не ограничивалось только пением птиц. Попадая на их волну, любые звуки начинали говорить. Был ли это ветер, с расшумевшейся листвой, дождём - они говорили, она слышала разные голоса, от одних замирало сердце, от других морозом пробегал страх. Но было ещё и такое, особенно приятное, когда звуки лились музыкой и она, привалившись к дереву и закрыв глаза, часами слушала её, попадая в таинственный мир другого леса, непривычного, наполненного эфемерными созданиями, летающими и порхающими над ней.
Любка никому не рассказывала об этом, понимая, что её особенности показались бы всем остальным странностями. Правда, другие особенности, сделали её святой и, это уже, казалось ей странностью остальных. В общем, она была ни от мира сего, попросту - белая ворона.
Продолжение - http://www.proza.ru/2011/06/16/763