Вадим проснулся, и некоторое время раздумывал, стоит ли открывать глаза, или же снова провалиться в сон на час, другой? Ночью слышался шум дождя - лето кончилось, снова похолодало, а в постели так уютно, не хочется вылезать. С кухни доносился негромкий перестук, значит, мать ещё не ушла на работу, время раннее, можно спать. Но почему-то в сознании начали возникать тревожные мысли, начисто прогоняя дрему. Пришлось подняться с постели, сделать энергичную зарядку.
После холодного душа, одеваясь, Вадим припоминал, что же планировал сегодня сделать: сдать туфли в починку, зайти в магазин - проверить, не появились ли в продаже приличные костюмы, чтобы не стыдно было бы с невестой пойти в ЗАГС. С Наташей три дня не виделся. Произошла легкая размолвка - ничего серьёзного, без ссор нельзя, пусть привыкает к семейной жизни. Глупышка она у него, всё близко к сердцу принимает, обиделась, никак не научится разбираться, когда он шутит, а когда правду говорит.
Вадим вышел в тесную кухню, пахнуло теплом и вкусными запахами, матери пора собираться на работу, но она почему-то стоит у окна и смотрит прямо перед собой, хотя во дворе ничего интересного нет, всё буднично и знакомо.
— Доброе утро, мама. Чем будешь кормить? Что с тобой? Глаза на мокром месте. Лук резала? Костя опять напроказничал? Ну, придет со школы, я ему штаны спущу, не посмотрю, что девятиклассник. Взял моду — мать обижать.
Мать посмотрела на сына, словно не решаясь сказать что-то ужасное.
— С отцом что? Да не тяни резину, говори! Вечно ты из ерунды трагедию сотворишь.
Мать, стирая пальцами слёзы с щёк, тихо проговорила:
- Наташенька погибла.
- Как это, погибла? — побледнел Вадим. — Как она могла погибнуть?! — закричал он. — Она же не на войне!
- С девятого этажа бросилась, — скорбно пояснила мать.
- Не может быть. Зачем ей это делать? — Вадим рухнул на табуретку. — Мы даже не ссорились, обыкновенная размолвка. Чего не бывает? Я не верю. Это невозможно. Ты не путаешь?
- Я вчера не хотела говорить. Ты так поздно приходишь с работы - уснуть бы не смог. Пожалела.
Прагматичность — вторая натура матери. Знать такое и промолчать! И Вадим поверил, что произошло самое страшное и непоправимое.
- Поешь, куда же ты? Спеши не спеши — к жизни не вернешь! — крикнула мать вдогонку.
Но Вадим отмахнулся и захлопнул дверь. Лифт занят. Вадим побежал по лестнице, ждать невмоготу.
Наташин дом находился в пятнадцати минутах быстрого хода, ровно столько можно прождать на остановке автобуса, поэтому он всегда идет пешком. Полезно, и мысли приводятся в порядок.
Три месяца назад произошло первое знакомство, которое по логике событий должно было оказаться последним: выведенный из себя нерасторопностью продавщицы галантерейного отдела универмага, он сурово потребовал жалобную книгу. Девушка пыталась оправдаться, мол, первый день в этом отделе, не успела запомнить цену всех товаров, но Вадим решил, если оправдывается, значит, чувствует вину, и продолжал настаивать на своем. Ему не столько хотелось написать жалобу, чего никогда не делал, сколько сломить кажущееся упрямое сопротивление продавщицы, а в её лице отомстить всем продавщицам, которые придерживают под прилавком товар для знакомых, или подолгу не обращают внимания на потенциального покупателя.
От его настойчивости девушка растерялась, покраснела. Вадим продолжал качать права. Поняв бессмысленность уговоров, она вдруг замолчала, обреченно подала книгу и тихо заплакала. Вадим от удивления опешил, никогда не видел плачущих девиц, вот так, в натуре, а не в кино, где всё показное, искусственное. Более привычны проявления крайних эмоций, от неудержимого смеха до гневного ора вперемешку с отборным матом. В смущении Вадим даже не прикоснулся к жалобной книге и чуть ли не побежал прочь.
Весь вечер находился под впечатлением нечаянно вызванных им же слёз. Чем больше думал и вспоминал о продавщице галантерейного отдела, тем больше убеждался, что должен ещё раз увидеть её. Он не мог понять, чем же она его зацепила: девушек знал немало, иногда доходило до женитьбы, но в последний, решающий момент почему-то останавливался и спрашивал себя, она ли, та, о которой мечталось? И честно признавался — нет.
Так и тянул, пока не окончил институт и не начал работать мастером на заводе, где вдруг стали переходить на нервотрепочные хозрасчетные отношения. Домой приходил вымотанным, не всегда возникало желание пойти к друзьям, которые обзавелись семьями, и Вадим невольно чувствовал себя ненужным, лишним, казалось, так и ждут его ухода. Становясь свидетелем семейных сцен, всё больше утверждался в своем мнении, что порядочных девиц в природе не существует, а коли так, то спокойнее жить одному, благо, утешительниц холостяков более чем достаточно.
Вадим не был жестоким человеком, может быть, поэтому плачущая продавщица задела своими искренними слезами, которые укором легли на его незамутненную, как он считал, совесть. На следующий день он с покаянным видом подошел к продавщице и попросил извинения за свою необузданную горячность. Девушка хмуро выслушала его, но, когда он попытался назначить свидание, вспыхнула и коротко сказала:
— Нет.
И отошла к подошедшим покупателям. Показывала товар, принимала деньги, и всё без улыбки. Если и говорила, то односложно, стоящего Вадима старалась не замечать.
Вадиму понравилось, что не сразу согласилась на его предложение. По ней видно, что не избалована мужским вниманием — не красавица, хотя при более внимательном наблюдении нельзя было не заметить миловидные черты лица, длинную шею с поразительно изящным изгибом и нежной кожей.
Он смотрел и поражался, как мог вчера так сильно разозлиться на неё, явно видна неопытность, часто бестолково мечется по отделу в поисках нужной покупателю вещи, долго подсчитывает на счетах, сбивается и снова пересчитывает. Стало жалко ее, такую неприспособленную и неумелую. Другие продавщицы легко, без напряжения властвовали в своих отделах, успевая и покупателя смерить оценивающим взглядом и между собой поговорить, а эта была явно не на своем месте. Улучив момент, когда покупателей стало поменьше, Вадим настырно спросил:
- Во сколько кончаешь смену? Я подожду.
- Не надо.
- Почему? У тебя кто-нибудь есть?
- Вы злой.
Вадим рассмеялся от неожиданности, так это по-детски прозвучало. Захотелось расцеловать ее за это. "Глупышка", чуть было не сказал он, но сдержался, чтобы снова не обидеть.
— Вовсе не злой. Я очень добрый. Зверей люблю, птиц, музыку. Пластинки собираю. Вчера на работе меня сильно бортанули, разозлили, вот я на всех и бросался, не понимая причину. А сегодня понял и пришел просить прощения. Прости и не обижайся.
- Я не обижаюсь, - пожала она плечами, - привыкла. Не вы первый, и, наверное, далеко не последний.
- Так я подожду? Не бойся, не съем.
- Я не боюсь. Но ждать меня не надо. Вы мне не нравитесь.
- Что же делать? А ты мне очень нравишься, - нарочито растерянно проговорил Вадим, и увидел, как у нее дрогнули губы в улыбке,
Она снова пожала плечами и отошла. Вадим оглянулся. В парфюмерном отделе скучала ещё одна девица навыданьи.
- Привет, красавица,- подошел к ней Вадим. - Понимаешь, какое дело, хочу подколоться к твоей подружке, а она носом воротит.
- Наташка-то? - удивилась девица. - Да кому она нужна, нескладеха? Тоже мне, нашел.
- Не скажи, подруга, мне же понравилась. Когда она смену кончает?
- Ой, умора! Держите меня, упаду. Да в восемь и кончает, вместе со всеми. Только у тебя с ней ничего не выйдет, дикарка необъезженная.
- Мне как раз такую и надо. Нехорошо завидовать, - упрекнул Вадим, отходя.
- Пошел ты, - девица скривила презрительную гримасу. - Надо мне. Кому что.
До закрытия универмага оставался битый час, и Вадим решил подождать у газетного киоска напротив главного входа, наблюдая за выходившими покупателями со свертками, из которых выглядывал упакованный товар - ради экономии продавщицы рвали оберточную бумагу на четвертинки. Лишь когда двери стали закрывать на замок, понял, что упустил из виду служебный выход. Все продавцы уже разошлись. Наташи нигде не было видно.
На следующий день возле галантерейного отдела никто не толпился - работала другая, более опытная продавщица.
— А Наташа где?- спросил Вадим.
- Какая Наташа? - не удивилась вопросу женщина.
- Вчера здесь работала. Такая - каштановые волосы, молоде¬нькая, неумелая, наверное, недавно у вас работает.
- Я только из отпуска. Посмотри, может быть, на улице торгует, на прорыв бросили.
Вадим вспомнил, что спеша в универмаг, проходил мимо бурлящей толпы, возбужденной продажей очередного дефицита. Выйдя на улицу, он увидел Наташу торгующей стиральным порошком. С одной стороны ее защищала от толпы высокая кладка упаковок, с трех же сторон окружали нетерпеливые покупатели, которым разрешалось заплатить лишь за две пачки. Наташе приходилось самой подтаскивать тяжелые упаковки, разрывать толстую бумагу, принимать деньги, отсчитывать сдачу. Очередь почти не продвигалась, и казалось, никогда не кончится. Наташа была на грани срыва. Вадим понимал, ещё одно грубое слово, и она снова расплачется, как тогда. Он выругался в адрес нерадивой администрации, которая могла поставить на продажу бойкую продавщицу, но почему-то предпочла самую неопытную.
Недолго раздумывая, он подошел к общей куче, стянул две верхние упаковки - очередь угрожающе зашумела - ей показалось, что происходит посягательство на общее достояние. Вадим подтащил упаковки к Наташе, быстро разорвав бумагу, стал выкладывать на прилавок по две пачки. Наташа узнала его, но не было сил говорить и прогонять, боялась ошибиться, отсчитывая сдачу. Очередь начала продвигаться заметно быстрее, но меньше не становилась, подходили всё новые и новые покупатели. Вадим понял, пока упаковки не кончаться, очередь не иссякнет. Глядя, как он ловко управляется, кто-то из очереди крикнул:
- Давно бы пришел помогать, а то сидит в кабинете локти протирает. О чем только думают! Нарочно очереди создают, чтобы под прилавок было что припрятать.
Заметив, что Наташа собирается за него заступиться, он негромко проговорил:
- Спокойно, Наташенька, покупатель всегда прав, даже если не прав.
Пустыми упаковками он отгородил свободное место от напиравших покупателей, придвинул прилавок, чтобы далеко не ходить, и стал отпускать тем, у кого были деньги без сдачи. Очередь заметно сократилась. Наташа перевела дух и улыбнулась.
- Чтобы я без тебя делала? До утра пришлось бы торговать. Наташа провела языком по пересохшим губам: солнце припекало довольно ощутимо, а в тень от товара не уйдешь. Вадим, разорвав несколько упаковок, побежал к ларьку, торговавшему водой. Зашел вне очереди, бросил продавщице две монеты.
- Бутылку лимонада без сдачи. Захватив стакан, вернулся к Наташе.
- Пей, я поторгую.
Она с наслаждением выпила весь лимонад и спохватилась:
— Ой! Я же тебе ничего не оставила.
— Не беспокойся, могу еще купить. Это тебе не отойти. Не работа, а каторга.
Лишь через два часа распродали последнюю упаковку. Вадим принес две бутылки холодного лимонада.
- Ну что, Наташа, свободна?
- Что ты! Убрать всё это надо, выручку подсчитать.
- Ну и работенка у тебя. Говори, куда всё это девать? А ты садись и подсчитывай.
Когда он закончил уборку пустых упаковок в контейнер и вернулся к Наташе, то увидел, что она сидит, закрыв лицо ладонями.
- Устала? - ласково спросил он, присаживаясь на край прилавка.
Наташа отняла ладони и отрешенно проговорила:
Три упаковки украли. Второй раз пересчитываю, не хватает. Проторговаться я не могла.
- Мерзавцы! - вырвалось у Вадима. — Вот сволочные людишки пошли - на стиральном порошке решили разбогатеть. Ладно, не переживай. Деньги не стоят того, чтобы из-за них расстраиваться. У меня с собой только пятьдесят рублей, остальное у по-дружек одолжишь. Держи-держи, с получки отдашь. Не представляю, как ты только здесь работаешь? Я бы и за тысячу не согласился так нервы себе трепать.
В воскресенье, придя на свидание, Наташа сразу же полезла рукой в сумочку за деньгами.
- Спасибо тебе. Оказывается - это старшая продавщица отложила три упаковки, а меня забыла предупредить. Вчера вернула деньги.
- А если бы не созналась?
- Пришлось бы свои вкладывать, - беспечно улыбнулась Наташа, - нам не привыкать. Иной раз в месяц по семьдесят рублей отсчитываем.
- На что же вы живете? Я же знаю, зарплата у вас мизерная.
- Сейчас мы перешли на хозрасчет, на тридцать рублей больше стали получать. Девочки иногда знакомым продают товар с переплатой.
- Ты тоже продаешь?
- Нет. Я не могу.
- Почему? - удивился Вадим. - Другие могут, а ты - нет.
- Ты тоже думаешь как все. Если работает в торговле, то не может не воровать.
- Извини, я так не думаю. Мне интересно, откуда и как появляются такие несовременные девушки, вроде тебя?
- А ты современный? - улыбнулась Наташа.
- То есть ворую ли я? Нет, конечно. У нас насчет этого строго - вахтеры, миноискатели.
- А как же другие выносят.
- Вывозят. Договариваются с начальником охраны и вывозят на большегрузах целыми контейнерами. Товарные автомобили угоняют, гонки устраивают, кто кого?
- А почему ты не договоришься с этим начальником?
- Ты моей монетой платишь? Считай - квиты. Жить с чистой совестью намного легче, чем с запятнанной.
- А как жить тем, у кого она уже запачкана?
- Пусть исправляются и живут честно.
- Значит, можно наворовать, а потом жить честно?
- Нет, думаю, такие не останавливаются, идут до конца, пока за руку не схватят. Наташа, переходи к нам на завод. Хочешь, в мою бригаду устрою. Не бойся, на станке не сложно работать, многие девчонки легко осваиваются.
- Не знаю, я здесь уже привыкла, — растерянно проговорила Наташа.
И он тогда подумал, как можно привыкнуть к этому ежедневному кошмару, в виде орущих, беснующихся покупателей? Вадим замедлил шаги: неужели Наташу подвели под монастырь, и поэтому она покончила с собой? Кто-то из торговых жуликов сбагрил товар налево, а на неопытных девчонок возложил ответственность. Но какой бы ни была сумма, разве можно уходить из жизни? Почему она ничего не сказала ему? Он из-под земли достал бы эти проклятые деньги. Ах, Наташка, Наташка, что ты наделала! Может быть, эта глупая размолвка помешала ей обратиться за помощью? Как всё нелепо получилось. Он в который раз предлагал ей выйти за него замуж. Она же отнекивалась, отговаривалась. И целоваться не умела, несмотря на свои девятнадцать лет. Её неопытность ещё больше разжигала в нем страсть, он зверел, а она пугалась, отстранялась от него. Вадим обижался.
- Нельзя быть такой старомодной. Твои подруги уже пацанов наклепали, а ты от поцелуев шарахаешься.
- Ну и иди к ним, если они тебе больше нравятся, - говорила Наташа, надувая губки.
- Да не они, а ты мне нравишься. Люблю я тебя. Сколько уже встречаемся, а ты ничего не позволяешь. Нельзя же так.
Вроде бы без причин умудрились поссориться. Уходя от Наташи, Вадим хлопнул дверью, чтобы показать степень своей обиды. Ему тогда казалось, что всё тонко рассчитал: сейчас идет работать во вторую смену, и вечером, всё равно, не сможет видеться с Наташей, пусть думает, что он сильно обиделся, может быть, станет покладистей. Разве думал, что так обернется?
Входная дверь наташиной квартиры открыта настежь, кто-то входил, кто-то выходил, на лестничной площадке стояли молчаливые курильщики. Вадим вошел в квартиру, ставшую тесной от множества незнакомых людей. В углу слышался негромкий женский плач. Посредине комнаты на столе, в гробу, обложенная цветами, лежала молодая женщина со следами страшного удара на лице: рассеченные припухшие губы, на лбу и на левой скуле черная запекшаяся кровь, лишь по каким-то неуловимым чертам можно было понять, что это Наташа. Словно в кошмарном сне, хотелось поскорей проснуться, избавиться от злого наваждения.
- Вадимушка, - подошла вся в черном мать Наташи.
Он обнял её и заплакал.
- Как же так, Полина Николаевна? Зачем она это сделала?
- Ой, не спрашивай, Вадимушка, не знаю. Моя ласочка, моя донюшка! Ой, да на кого ж ты меня покинула! Как же я без тебя жить-то буду? Для кого я приданое приготовила? Ой, горе!
Вадим закусил губу, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, и вышел на кухню. На табуретке, склонив лысую голову на руку, сидел Нил Петрович. Вадим положил руку ему на плечо. Нил Петрович поднял голову и покачал головой.
- Вот как оно, Вадим, была дочь и не стало.
- Почему это случилось? Из-за чего? Неужели Наташа на меня обиделась? Мы даже не ссорились. Я ей предложение сделал.
- Ты ни при чем. Не вини себя. Наташа говорила о твоем предложении и готова была принять его, если бы не это.
- Вы что-то знаете, Нил Петрович? Говорите, я должен знать. Она оставила записку?
Нил Петрович обвел взглядом стоящих рядом скорбящих соседей и поднялся.
- Пойдем во двор, подышим свежим воздухом, душно что-то. Во дворе они подошли к пустующему столику и присели на скамейку. Нил Петрович полез во внутренний карман пиджака и достал лист, вырванный из ученической тетради в клетку. Лист весь исписан косо летящей одной и той же фразой: "Будьте вы прокляты". Словно Наташа бездумно расписывала шариковую ручку и у нее невольно прорывались эти горькие, злые слова.
- Это лежало на столе.
- Кого же она проклинает? Меня? Вас? Зачем столько раз написано? Да не молчите вы!
- Не могу. Трудно об этом говорить, да и бесполезно. Этих подонков не найти. Наташенька ушла с работы в двенадцать ночи.
- Они же в восемь закрывают! — воскликнул Вадим, холодея от предчувствия чего-то ужасного.
- Её черед был сдавать магазин, а сигнализация всё время срабатывала. До полуночи искали причину. Ты же знаешь, магазин большой, пока всё обойдешь да проверишь... Кто-то из работников, уходя, не закрыл форточку, вот сигнализация и срабатывала. Пока её заметили... Домой возвращалась одна. Трое
подонков и встретили. До утра изгалялись. Смотреть на нее страшно было.
- И после этого она бросилась?
- Нет. Не сразу, - выталкивал из себя слова Нил Петрович.
- Втроем поехали в милицию, отвезли заявление. Разговаривали со следователем Иваницким. Потом на медицинскую экспертизу. Девушкой она била. Ты же её не тронул. А ночью...
Они долго молчали, не слыша шум двора. Каждый был погружен в свои нерадостные мысли. Увы, Вадим мог отчетливо представить, как всё это случилось. Не он ли ещё три рода назад вот так же бражничал по ночам со своими друзьями в поисках острых ощущений? До сих пор не забыть глаза женщины, когда они до полусмерти избили её мужа, а потом приблизились, разгоряченные растерзанным видом. После Вадим не мог понять, почему он вдруг остановился, оттолкнул женщину к дороге и принял на себя удары разозленных товарищей. Он же был ничем не лучше, и его так же сжигала неудовлетворенная страсть. Почему же он, а не кто-либо из них, остановился на полпути к преступлению? Был ли в нем изначально заложен нравственный стержень? Пожалуй, нет, иначе бы он останавливался каждый раз, преступая нравственные границы. Не часто, но это случалось, и не всегда муки совести были непереносимыми. Что же помешало и на этот раз пойти до конца?
Какое-то время он не встречался с друзьями, может быть, на интуитивном уровне решая вопрос, нужна ли ему такая дружба, потому что когда он раздумывал о своем необъяснимом поступке, он начинал испытывать приятное чувство удовлетворения, что он, хотя бы помимо своей воли, почему-то смог стать выше себя, смог проявить человечность, один из всей компании. Но потом, когда Игоря посадили за спекуляцию автодеталями, их группа распалась сама собой: Серж уехал, Вовка женился, казалось, всё стало забываться: ночные драки, погони, истерический визг на рок-концертах; новая, более спокойная жизнь входила в привычку. И вот, аукнулось, такие же, как он тогда, лишили Наташу жизни.
- Этих подонков найдут? — спросил Вадим.
- Кто? Кто будет искать?! Наташеньки нет, некому признать. Они и не собирались искать, примет мало, всё о подробностях выспрашивали. Каково ей было отвечать, ты представляешь? Она и эти, солдафоны в мундирах. Вашу мать... Я не мог с ними разговаривать! Мне было стыдно. А ей? Она же совсем девчонка, а с ней так грубо, как с проституткой обращались. Я перед ним на колени встал, руки целовал, просил: сынок, найди, я их своими руками порешу. Смеется: самосуд карается законом. А того не знает, что я готов на расстрел пойти, но чтобы эта погань землю не топтала, людей не поганила, и доченька жива была бы.
- Где найти этого Дваницкого?
- 217 кабинет. Не ходи, Вадим, это не человек. Там люди работать не могут.
- Я с них не слезу, пока не найдут мерзавцев.
- Пустое. Наташенька говорила, что они на одно лицо, без примет. Здоровые бугаи. Кровушка играет, девать некуда, вот и ищут, кто послабее, побеззащитнее, кто сдачи дать не сможет.
Нил Петрович не догадывался, как он был прав. Вадим знал, что этих подонков слишком много, чтобы хотя бы приблизительно указать пальцем. Без доказательств любые обвинения повиснут в воздухе.
За двойными дверями, оббитыми коричневым тисненным дерматином, в полном одиночестве и тишине, за тяжелым письменным столом сидел следователь Иваницкий, сверстник Вадима, и даже чем-то похожий на него, такая же прическа длинных аккуратно уложенных волос, и круглое лицо с ямочкой на подбородке.
"Зачем им нужны такие двери, да ещё с переходным тамбуром? — подумал Вадим. — Чтобы ни одно слово не было услышано в коридоре, ни один крик? Неужели они здесь бьют? За что?"
Следователь, не перебивая, выслушал сбивчивую речь Вадима, лишь в конце зачем-то уточнил:
- Говоришь, жених?
В его мягком баритоне Вадиму почудилось что-то угрожающее и злое. Иваницкий выбрал одну из папок, долго ее листал, временами испытывающе посматривая на Вадима, как тот реагирует на его изыски, не нашел нужное и, цыкнув зубами, сказал:
— Подожди в коридоре, вызову.
Это тоже было непонятно, зачем сидеть в коридоре и чего-то ждать? Но Вадим не стал возмущаться, всё же, не его вызвали, а он сам пришел, и он в большей степени заинтересован в успешном розыске. Может быть, им нужна ещё какая-нибудь консультация, они выполняют свою работу, и его долг им помогать. Время тянулось томительно и нудно. Перед другими кабинетами тоже сидели люди и терпеливо ждали. Изредка кто-то выходил, запирал ключом кабинет и скрывался за соседней дверью, потом спустя некоторое время возвращался и приглашал сидевшего напротив. Всё тихо, чинно, почти без слов, казалось, можно уснуть от безмолвной монотонности.
Когда дошел черед и до Вадима, то по оживленному и заинтересованному взгляду Иваницкого, он понял, что следователь навел справки о нем самом, и было непонятно, из какого источника это было сделано, и кто вообще мог дать о нем какие-либо сведения? Если разве что из специального досье. Но что о нем может быть там написано? Скрывая волнение, спросил:
- Я хотел бы знать, есть ли у вас надежда найти насильников?
- Надежна всегда должна быть. Без нее нельзя, - с усмешкой ответил Иваницкий.
- Я неправильно выразился. Хотел спросить, есть ли у вас уверенность, что их найдете?
- Кстати, где ты был 18 сентября, после окончания смены? Тебя кто-нибудь видел?
— Я не знаю, видел ли. Меня здесь пока никто не знает. Приехал на автобусе и лег спать. Откуда я могу знать, видел ли кто меня? Мы недавно получили квартиру, и, вполне возможно, что никто меня не знает, как и я их. Какое это имеет отношение к делу? Не хотите ли вы сказать, что это я?
— Почему вы тянули с женитьбой? Чего добивались?
— Я? — поразился Вадим необычной следовательской логике.
— Не я же? — с легким презрением сказал Иваницкий, — Подпишите протокол допроса и подписку о невыезде. А сейчас поедем к вам домой, ордер на обыск предъявим чуть позже.
На милицейской машине в сопровождении двух милиционеров они быстро приехали к дому. Вадим отупело смотрел перед собой, не мог прийти в себя, понять смысл происходивших событий. Долго звонил в дверь, пока Иваницкий не сказал:
- Зачем звонишь? Ты же прекрасно знаешь - дома никого нет. Открывай своим ключом.
Вадиму стало легче, что никто из близких не увидит этого позорного обыска. Понятые не в счет, он их не знает.
- Неужели вы думаете, что я убил Наташу? — не выдержал он.
- Если бы мы это думали, то тебя просто бы арестовали, — недовольно сказал Иваницкий, проходя в квартиру, — а пока собираем факты, улики. В чем ты был одет 18 сентября? Переоденься. Эту одежду отдадим на экспертизу. Зачем волнуешься, если не виноват? Пока мы тебя ни в чем не обвиняем.
Малорослый худой милиционер начал рыться в письменном столе. Вадим с тревогой смотрел на него. На самом дне третьего ящика лежал дневник, который вел почти с восьмого класса. Глупые подростковые записи. Из трех-четырех предложений, но почему-то они его волновали, когда перечитывал спустя несколько лет - по отдельным фразам явственно проступал давно прожитый и почти забытый, если бы не эта запись, день. Словно сам себе сделал подарок - приобрел дополнительный день воспоминаний уже из прошлой жизни.
- Это мой дневник, — сказал Вадим, увидев, что милиционер откладывает в сторону зеленую тетрадь. — Вы не имеете права.
- Имеем, — успокоил Иваницкий, — ознакомимся и, если ничего нет, вернем. У нас не потеряется.
- Это же нарушение прав человека!
- Тю-тю-тю-тю. Какие громкие слова мы знаем. Сам же просил поймать развратников. А как мы сможем найти, если сидеть сложа руки и ни до чего не дотрагиваться? Может быть, здесь ключик находится. Нет? Ну, ничего страшного, поищем в другом месте.
Через час, когда они уехали, обессиленный Вадим сел за стол, взял ручку и на тетрадном листе стал выводить одну и ту же фразу, не вдумываясь в её смысл, до такой степени был погружен в себя. Очнувшись, с удивлением уставился на исписанный лист. Он понял, кого Наташа имела в виду.
1991 год
Ставрополь-на-Волге