Я ожидал чего-то торжественного, невероятно возвышенного, потрясающего, от колоссальности чего захватывало бы дыхание моего только что возрожденного нетленного тела. И сколь разнились ожидания Мессии у евреев (надежды на то, что Он спустится с небес и поведет народ Израилев на победы, устранив разом все проблемы) от реального воплощения Бога в человека, столь же разнится конкретность переживания Царства Небесного от всех, ожидаемых нами, фантасмагорических манифестаций. Именно это чувство конкретности жизни и восхищает, ибо, как оказалось, человек жаждет не чего-то сверхъестественного, но вполне нормальной жизни, очищенной от всех тягот, налагаемых на нас нашей греховной природой.
Свежесть утра и роса на траве, опушка посреди летнего леса и избушка – как будто она всегда была со мной, даруя пристанище для души. Мой дом – как я почувствовал. Кругом – тихий уют. Нет более подспудного чувства собственной конечности, нет чувства зависимости от своей биологической природы, нет необходимости постоянно бороться за существование. Хлеб насущный всегда будет у меня дома. До меня доходит, что раньше жизнь моя была движением к смерти, а мои сорок лет промелькнули, как одно мгновение. Сейчас я могу просто жить, не боясь смерти, и от этого по-другому начинаю ощущать время. Оно теперь не убегает от меня, не ускользает между пальцев, но всегда остается со мной. Если я захочу, то и прошлое останется со мной, как непосредственно данное настоящее.
Здесь все дышит жизнью, все дано в своей абсолютной ясности и конкретности, во всей полноте своей телесности, но телесности наполненной жизнью: чувствуется теплота бревен избы, дышащих умиротворенностью, как будто они живые; роса под ногами на мягкой траве. По сравнению с этим ощущение окружающих вещей в моей старой жизни представляется чем-то эфемерным, тенеподобным. Все мое земное существование кажется лишь сном по сравнению со здешней отчетливостью ощущения себя, природы, жизни в целом. Я смотрю на бревна избы в восхищении от ясности своего чувствования жизни без всяких подспудных комплексов, самоотрицаний, без скрытого трагизма, который сопровождал каждый момент моей прошлой жизни, делая его восприятие мутным и тревожным. Неужели эта умиротворенность на опушке леса и есть полнота жизни?!
Я направлюсь по тропинке узнавать мир: ведь это же – всеобщее воскресение.
Я иду среди теплого леса, и передо мной начинает вставать мираж техногенного города. Кругом небоскребы, по улицам носятся автомобили, которые «уже не роскошь». Я понимаю, что это остаточные впечатления от мира, еще не преображенного воскресением, в мире преображенном, но стоит в них поверить, и они превратятся в реальность. Я бы и принял их за реальность, если бы уже не знал этой конкретной полноты жизни. Я останавливаюсь на переходе, по которому шмыгают машины. Это решающий момент: приму я или нет правила игры этой видимости. Если это видимость – то сейчас я должен идти вперед по тропинке, если нет – то автомобиль собьет меня. Но если я промедлю, то признаю реальность этой видимости и уже не смогу вернуться домой.
И я понимаю, что сейчас совершается Страшный суд. Все беды нашего старого мира определялись нашим совокупным грехом – т.е. грехом первородным. Сейчас его больше нет, и я встал теперь лицом к лицу с результатами своих личных грехов, которые в моей старой жизни просто не могли успеть проявиться. Все эти остаточные впечатления тянутся за сознанием моей собственной греховности, и для того, кто имеет непосильный груз тяжести личных грехов, эти фантомные наслоения целиком затмевают полноту жизни Царства Небесного, заставляя человека страдать внутри мира собственных иллюзий. Тогда все зло, которое у него внутри, осуществляется как реальность этого мира.
Пересилив себя, я шагаю, не обращая внимания на мчащийся автомобиль. Я заставляю себя вспомнить, что иду по тропинке, а город – лишь видимость. Автомобиль промчался сквозь меня. Я иду по дороге, более не обращая внимания на гомон машин. Впереди возникает милиционер, который приказывает мне остановиться. Если я хоть как-то отреагирую на него – все пропало, и я остаюсь в этом мире. Я двигаюсь вперед, заставляя себя не обращать на него внимания – и прохожу сквозь него. Город начинает тускнеть, и через отдельные его пробелы проглядывает тропинка.
Я оказываюсь перед огромной башней из красного кирпича. Во мне уже присутствует знание, что нужно подняться по железным скобам наверх. Почему-то сейчас это чрезвычайно важно. Я подхожу к башне, но она кажется меньше, чем есть. Усилием воли я отгоняю это наваждение, берусь за скобы и начинаю подниматься. Буквально через три метра скобы кончаются. Я знаю, что это фантом – скобы должны быть, но иллюзия их отсутствия оказывается стойкой. Тогда, чтобы не видеть, что их нет я закрываю глаза и нащупываю очередную скобу, затем еще одну, и продолжаю двигаться наверх. Стоит только открыть глаза или просто засомневаться в реальности скоб – они исчезнут, и я разобьюсь. Хотя глаза мои закрыты, высоту я чувствую спиной.
Я оказываюсь наверху горы, и открывшийся передо мной вид потрясает до глубины души. Перед мной во всей ясности и отчетливости расстилается завораживающая картина. Не на десятки, но на сотни и тысячи километров открывается природная красота всех стран Земли: я вижу поражающие воображение горные массивы, которые я просто не смог бы увидеть своим непреображенным зрением. Вижу желтые барханы песчаных пустынь, дышащих ласковой теплотой. Вижу вечнозеленые тропические леса и по-домашнему приятные таежные страны, холодные тундры, лесостепи и родные смешанные леса. И все это в той конкретности переживания, которую я осознал на опушке у избы.
Само мое восприятие обладает неким динамизмом, как бы открывая перед мной все новые и новые пространства, отдаленность которых нисколько не влияет на отчетливость восприятия. Каждая страна открывается в своей внутренней перспективе. Произошло как бы снятие моего обычного перспективного восприятия пространства, и теперь я могу видеть, не будучи им ограниченным. Поток впечатлений вовсе не превращался в хаос, а наоборот, складывался в единую стройную гармоничную картину, вызывающую восхищение.
Поражает даже не столько красота, сколько четкость и конкретность переживания всех этих необозримых обычным зрением стран. Необъятные пространства раскрываются перед мной, не смешиваясь, не сливаясь в восприятии. Я вижу буквально каждый куст, каждую опушку, каждый холм... Каждый уголок всех этих разных стран я вижу так ясно, как будто нахожусь не только на горе, но одновременно непосредственно там, на месте. Когда я в детстве ездил на поездах, то мог целыми днями, не отрываясь, смотреть в окно, мысленно перемещая себя на проносящиеся пейзажи и получая от этого наслаждение. Теперь я мог также перенестись сразу во все места, замирая с наслаждением ребенка.
Я переношусь на свою опушку и разлегаюсь на траве, отдыхая. Я знаю, что таким же усилием воли могу снять и оковы восприятия времени, и все прошлое, которое я когда-либо пережил, вернется ко мне, как непосредственно настоящее: и мое детство, и мои грехи и ошибки, и ад, из которого я вышел. Нет, он не исчез, он остался где-то внутри меня, и будет жить со мной, как мое вечное наказание в моей вечной жизни. Пока я только отдыхаю, но уже начинаю понимать, что скоро во мне заявит о себе боль других людей. Воспоминание о тех, кто из-за меня попал в горячий ад медленно поднимается изнутри моего сердца. Неужели чувство спасенности неотделимо от этого страдания за других? И их совокупная боль также бесконечна, как и пережитый мною ад. Постепенно мне становится ясно, что подобно тому, как первое пришествие Христа, вопреки ожиданиям, не только не избавило от всех проблем, но поставило новые, так и второе пришествие, при котором я сейчас возрожден, только начинает ставить проблемы, по сравнению с которыми блекнет вся наша старая земная суета.
Томск, 1996