Прощание на вокзале

Дарья Евгеньева
Посвящается Диаманде Галас (надо же кому-нибудь посвящать иногда!)

- Ну что, пора? – как-то слишком буднично произнесла она после долгого молчания.
Внезапно налетел порыв ветра - я покачнулась и с трудом удержала равновесие, стоя на ступеньке вагона и судорожно стискивая ручку огромного чемодана, из-за которого моё положение становилось крайне неустойчивым при малейшем изменении в окружающей среде. Она только покачала головой и поспешила отнять у меня многострадальный чемодан со словами «дай сюда, а то шею себе когда-нибудь свернёшь!».  Я неловко переступила с ноги на ногу и позволила ей позаботиться о моих вещах.

- Ты хилая какая-то! Ешь мало, небось, – прямо говорит она мне в лицо то, что думает в данный момент. – Ну, ничего, подружимся. Ведь будем дружить, правда?
Я медленно киваю, стесняясь её откровенности и простоты в обращении.
- Ты как тут оказалась-то? – продолжает она любопытствовать.
Я что-то говорю ей в ответ, а сама оглядываю её с ног до головы: длинные, гладкие, блестящие волосы цвета свежеразведённой туши забраны в высокий конский хвост, на веках грациозно красуются смелые стрелки, фигуру мягко обтекает чёрная шёлковая блуза (мне от чего-то кажется, что это безумно дорогая вещь) на запястье изящно поблёскивает золотой браслет с причудливым плетением (я снова вздыхаю: мне такая роскошь не по карману). Внутреннее убранство жилища, а точнее, его отсутствие, ярко контрастирует с внешностью хозяйки: посредине комнаты стоит бесхозный стул; рядом нагромождена куча книг; чуть поодаль расположился диванчик, который можно было бы назвать украшением интерьера, если бы не предметы различного предназначения, по недоразумению собравшихся в одном месте, а точнее, на этом самом диванчике; какие-то непонятные вещи разбросаны повсюду; прямо перед носками моих туфель лежали, разметавшись, нотные листы, все испещрённые пометками, разобрать которые мог только человек их делавший. «Неужели я буду жить в таком беспорядке?» - отчаянно воскликнула я про себя.
- Ну ладно, я поняла. Всё, всё, всё! Идём со мной. Соседняя комната будет твоей. Тьфу, когда же чёрт уже, наконец, приберёт к рукам этот гнусный город?! Ненавижу мегаполисы. Просто ненавижу! И Нью-Йорк не исключение. Запомнила? Не исключение! И апартаменты эти терпеть не могу. Вечно тут ни черта не найдёшь! – ругаясь, она пытается отыскать что-то среди кучи вещей на диванчике, но эта затея не приносит видимых результатов, и она снова начинает бранить «гнусный город» на чём свет стоит. Мне становится смешно, и я еле держу себя в руках, чтобы не расхохотаться в голос.
- Что? – внезапно она оборачивается и устремляет взгляд своих тёмных, подвижных, влажных и при неверном свете тусклой электрической лампочки пугающе откровенных глаз прямо на меня. Я невольно сжимаюсь в комочек, не успев убрать прочь с лица следы былого веселья.
- Что, уже и поругаться нельзя? – повторяет она, окончательно разгибается, передёргивает плечами и резко встряхивает шикарным хвостом. Теперь она смотрит на меня как-то неопределённо, задумчиво, будто решает, что же со мной делать. Я уже вовсю раскаиваюсь, что позволила себе больше, чем следовало в данной ситуации. Видимо, это яснее ясного отражается на моём лице, потому что она внезапно оказывается возле меня и, делая сострадательное выражение лица глубокой скорби, произносит низким успокаивающим голосом, который так отличается от того, каким она ругалась минуту назад:
- Ну-ну, дорогая. Ты меня неправильно поняла! Я тебя не хотела обижать, - последние слова она произносит чуть кокетливо, но всё в той же доверительной манере. Я совсем смущаюсь и ощущаю себя самым спелым помидором в мире.
- Слушай меня, если будешь всё время так, то мы с тобой не подружимся, ведь я возиться с тобой не буду. Мне некогда: я ведь музыкантка, поэтому я всегда занята, - да и у тебя времени не будет, не надейся, - внезапно она становится серьёзной.
- Хорошо, - я слышу свой охрипший от волнения голос. Пытаюсь выдавить из себя улыбку, но выходит слишком натянуто. Тут она, видимо, решает меня поддержать и улыбается так заразительно и тепло, что я невольно расслабляюсь и отдаюсь во власть хорошего настроения.
- Ну вот, другое дело. Не боись, скоро привыкнешь. А теперь пойдём, чёрт побери! – и уводит меня в соседнюю комнату.

Дождь набирал силу, моментально превращая всё вокруг в бесформенную мокрую массу. Ветер добавлял эффекта: размывая очертания предметов ещё больше, он бросал холодные капли в лицо, бушевал, изо всех сил пытался сломать, погнуть, склонить к земле.
Её всегда гладкие блестящие волосы чёрной копной тяжело уложились по плечам, изредка тревожимые неугомонным ветром; любимую кожаную куртку-косуху усеяло мелкими капельками дождя; замшевые ботильоны окончательно промокли, поэтому она постоянно потряхивала ногами, пытаясь выгнать воду, натекавшую снаружи. Но, несмотря на все эти жалкие потуги природы испортить настроение, на её лице играла та незабываемая улыбка, в которой читались и пожелание удачи, и сожаление, и бесконечная симпатия, и знание чего-то, что мне не дано было знать в тот момент. Она стояла передо мной такая открытая, такая простая, скромная, совсем не колючая, как это обычно бывало «на людях». Так даже и не скажешь, что артистка.

- Нравится, да? – она застаёт меня за чтением стихов, кое-как наспех нацарапанных на клочке бумаги. Я хочу сказать что-то вроде: «Мне просто нечем было заняться, и тут вдруг, среди всех этих бумаг, мне попались на глаза стихи, вот я и подумала ‘’а почему бы мне не почитать их?’’», - но слова застревают в горле, и я киваю как-то слишком уж неопределённо.
- Что, не нравятся? – хмурится она. – А зачем тогда читаешь? Отдай! Ничего ты не понимаешь в этом деле! – пытается выхватить клочок бумаги у меня из рук, но я медлю с ответом.
- Это… необычно, - наконец решаюсь выразить свои впечатления я, - но мне нравится. Ты выступаешь против чего-то, защищаешь что-то, а значит, это в любом случае не пройдёт даром. Таких музыкантов можно уважать. Только скажи мне, почему ты такая злая в своих текстах? Неужели нет ничего хорошего, о чём можно петь?
На минуту она задумывается, а затем с каменной серьёзностью отвечает:
- Говорить и петь нужно о реальных вещах, а хорошему можно предаваться и в приватных мечтах. Ты видишь что-нибудь хорошее в современном дурдоме?
Я пожимаю плечами.
- А вообще, я добрая. Только в творчестве стараюсь выпускать когти до конца, чтобы враги не расслаблялись, - смеётся она.
- Вот как… - я не знаю, что сказать. Я чувствую себя такой маленькой в её присутствии - в голову толком ничего не лезет.
- А ты ничего, в музыке разбираешься, - усмехается она и внезапно легонько сжимает мою ладонь. – Если что, обращайся, ок? – подмигивает. – Ну я побежала. Дел много, как всегда. Ты тут не скучай!
Она бросается фразами как всегда привычно-развязно, весело-легко, но я успеваю уловить в её голосе толику смущения, которое она изо всех сил пытается скрыть от меня. Я снова улыбаюсь и делаю вид, словно попалась на удочку и ничего не заметила.

Поезд издал длинный протяжный гудок, извещая пассажиров о скором отъезде, но я не торопилась прощаться. Что-то держало меня на месте. Что-то… «Когда мы ещё встретимся? Возможно, мы прощаемся навсегда, а я не могу сказать, не могу…» - думала я и до боли в глазах вглядывалась в знакомые черты, пытаясь запомнить их во всех подробностях, запечатлеть навсегда у себя внутри, хотя и знала, что это невозможно.
Я влюбилась в неё с первого взгляда. Устоять перед её магнетической природой, демонически притягательной энергетикой и творческой таинственностью было решительно невозможно. Она уверенно шла по избранному пути, не петляя и не пускаясь в обход, ни на минуту не забывая, какая цель ждёт её впереди, а вокруг вертелись люди, в число которых нечаянно попала и я. Их засасывало в водоворот её обаяния или отталкивало на сотни миль прочь. Я полюбила её, не имея на это никаких прав, и, наверное, разумнее было бы не говорить ей о своих ничтожных чувствах. Но она, вопреки разуму, тоже словно жала чего-то, не уходила, вглядывалась в моё лицо, искала что-то на нем. Внезапно мне пришла в голову шальная мысль, что она тоже… но это показалось мне таким абсурдом, что я тут же отмела всякие надежды. «Помни своё место», - приказала я себе, но тут же совершила то, о чём никогда не жалела позже, а именно: спрыгнула с подножки, и через мгновение оказалась возле неё, вдыхая запах её тяжёлых сладких духов, перебирая закоченевшими пальцами пряди её волос, ощущая тепло её тела, чувствуя вкус её губ кончиком языка. На минуту я отдала ей себя без остатка. Она судорожно вдохнула и на выдохе проговорила:
- О, дорогая. Зачем это?
- Ты говорила, что злая только в музыке, а в жизни добрая, значит, простишь меня теперь. Не злись, это всего лишь один украденный поцелуй…
Она издаёт звук, похожий на сдавленное рычание, и крепко-крепко стискивает меня в своих объятиях. Почему-то мне кажется, что она не притворяется, дабы утешить меня, и ей на самом деле больно меня отпускать.
- Будь счастлива. Обещай мне. Не будь такой же пропащей душой, как я, слышишь? Я ведь проверю!

Колёса поезда ритмично перестукивались со шпалами, унося меня всё дальше от «гнусного города», и я вдруг поняла, что так и не сказала ей о самом главном.
- Мы же ещё встретимся, правда? Ты всегда держишь своё слово. Раз обещала проверить, значит, так оно и будет, ведь так? – тихо прошептала я, прислонившись лбом к стеклу, по которому отбивал барабанную дробь неугомонный дождь. Его тоскливая пелена всё плотнее окутывала скучный пейзаж за окном…