КИШИНЁВ.
Кишинёв был азиатский город. Узкие, кривые, немощёные, неосвещённые улицы весной и осенью тонули в грязи. Инзов снимал у богатого молдаванского боярина двухэтажный, вместительный дом, окружённый садами и виноградниками. В этом доме прожил почти всё время своего пребывания в Кишинёве Пушкин.
Между опальным молодым поэтом и пожилым начальником края установились своеобразные отношения. Не столько Пушкин приспосабливался к требованиям хозяина, сколько Инзов считался с фантазиями своего гостя и подчинённого. Он не только терпел вольные шутки и шалости Пушкина, о которых говорил весь Кишинёв, но и приютил поэта у себя в доме.
В Петербурге могли рассердиться на слишком мягкого начальника. Инзов это понимал и писал болтливому, имеющему связи почт-директору К.Я.Булгакову: «Расстроенное его здоровье в столь молодые лета и неприятное положение, в котором он по молодости находится, требовали с одной стороны помощи, а с другой – безвредной рассеянности, а потому я и отпустил его с генералом Раевским…При оказии прошу сказать об оном графу И.А Каподистрия».
Инзову не раз приходилось отвечать на секретные запросы, что делает, о чём думает поэт? Инзов отвечал: «Коллежский секретарь Пушкин, живя в одном со мной доме, ведёт себя хорошо и при настоящих смутных обстоятельствах не оказывает никакого участия в сих делах. Я занял его переводом на российский язык составленных по-французски молдавских законов и тем, равно и другими упражнениями по службе, отнимаю способы к праздности…».
Инзов сквозь пальцы смотрел на его проказы, прикрывал и выручал его. А главное, Инзов просто любил Пушкина. «Инзов меня очень любил,- писал Пушкин, - за всякую ссору с молдаванами объявлял мне комнатный арест и присылал мне, скуки ради, французские журналы».
Отсюда исходили мероприятия, которые должны были преобразовать край, за восемь лет перед этим отвоёванный у турок. Новая русская государственная власть, привыкшая к большой централизации, стала вводить другие порядки, но со старыми обычаями считалась.
Пушкин никому не уступал в готовности на все опасности. Трудно сосчитать, сколько раз затевались у него в Кишинёве дуэли. Вероятно, раз десять, если не больше. Пушкин не боялся пули точно так же, как и жала критики.
Чего только не выкидывал Пушкин в Кишинёве. За картами пустил сапогом в лицо неприятному банкомёту. За обедом у Инзова поссорился со стариком И.Н.Лановым, бывшим адъютантом Потёмкина. Оба выпили лишнее. Шутки Пушкина рассердили старика. Тот назвал поэта молокососом, на что в ответ получил: «А вы виносос».
Несмотря на постоянное волокитство и успехи Пушкина среди молдаванских дам, эти ссоры и дуэли происходили не из-за женщин. Только раз Пушкин был вызван на дуэль ревнивым мужем. Людмила Инглези была единственным увлечением Пушкина в Кишинёве, и она страстно любила поэта. Муж увёз её за границу. Рассказывают, что она зачахла от тоски и умерла, повторяя слова Земфиры:
Ненавижу тебя,
Презираю тебя,
Я другого люблю,
Умираю, любя!
Пушкин в это время беспрестанно ставил на карту не только жизнь, но и гражданское своё положение. Сам Пушкин дивился подчас этому упорному благорасположению судьбы. На людях повесничал, бесился, наедине познал и тихий труд, и жажду размышленья, и жарких дум уединённое волненье…
Впадал в отчаяние от нищеты, а для России накопил несметные богатства, подлинная опись которых всё ещё не составлена. Рвался к людям, не мог без них жить, искал дружбы, которая была для него такой же потребностью, как любовь, а находил только попутчиков, из которых даже наиболее образованные с недоумением следили за ним.
Не было среди них Дельвига с его любящей проникновенностью:
«Великий Пушкин – маленькое дитя». Только с теми поэт мог до конца быть самим собой, кто, хотя бы смутно, чувствовал законность и красоту сочетания детской доверчивости, порывистости, простоты, потребности в ласке, с правами царственного ума и гения.
Таких людей в Кишинёве не было. Кроме, может быть, генерала Инзова, но Пушкин только позже это понял.
Оригинальностью своего ума произвёл впечатление на Пушкина Пестель. Но их не потянуло друг к другу. Властность Пестеля переходила в жестокость. Он был сыном Иркутского губернатора, прославившегося свирепостью.
Страстная неделя в 1821 году пришлась между 5-11 апреля. Как раз в эти дни на Пушкина налетел буйный вихрь стихотворчества. Он заносил тогда стихи то в записную книжку, то в две тетрадки. Пушкин тогда набросал программу кощунственной поэмы, полной чувственности и бесстыдства, сладострастия и богохульства. Поэма эта известна под названием «Гаврилиады», так как героем в ней является архангел Гавриил. План поэмы ворвался в середину письма к Чаадаеву. Под наброском роковой поэмы характерный Пушкинский росчерк, тот самый, которым он кончил послание к Чаадаеву, который закрутил ещё в Царском Селе в первой лицейской тетради, написав на заглавном её листе – Александр Пушкин.
Эти строчки, этот росчерк, решают все споры - был ли Пушкин автором «Гаврилиады» или нет. Эта программа составляет содержание «Гаврилиады». «Гаврилиаду» написал Пушкин. В этом не может быть сомнений. Многие русские читатели приняли и одобрили «Гаврилиаду» как забавную шутку. Они не стерпели бы шуток над либеральными идеями. Но над Божьей Матерью потешаться разрешалось. Это общее настроение умов отчасти оправдывает Пушкина.
В Европе всюду реяли идеи французской революции, и значительная часть русского образованного общества была на стороне революционеров, которых тогда ещё называли патриотами. Казалось, сам царь разделяет стремление либералов разрешить две главнейшие задачи - раскрепостить крестьян и дать России народное представительство. Первые тайные общества создавались не для борьбы с Царём, а скорее ему на помощь. Но позднейшая внутренняя и внешняя политика Александра изменила настроение вольнолюбивой интеллигенции.
Из заговорщиков на юге у Пушкина установились приятельские отношения с В.Л.Давыдовым и В.Ф. Раевским (однофамилец). По-видимому, Пушкин не был принят в члены тайного общества, но он знал об его существовании. Месяц спустя после декабрьского восстания он писал Жуковскому: «Но кто же, кроме правительства и полиции, не знал о нём. О заговоре кричали по всем переулкам, и это одна из причин моей безвинности» (январь 1826 г.).
На севере и на юге оппозиционная работа шла при нём, при его участии. Он остался на краю, хотя был лично знаком с самыми видными заговорщиками, знал их мысли, перековал их идеи в стихи, за которые раньше всех пострадал.
Царь разгневался и чуть не загнал поэта в Соловки. Потом смягчился, отправил его на юг, три года спустя опять разгневался и погнал поэта с юга на север, в глушь Псковской губернии. Гоненья увеличивали популярность Пушкина, но не могли изменить его взгляды.
Вечно работающий мозг Пушкина раньше многих понял ошибочность крайних программ, а может быть, и революционных методов. Тяжкая кара, обрушившаяся на заговорщиков, отчасти связывала его. Кому охота бить лежачего. Но сильна потребность художника претворить пережитое и передуманное. Пушкин посвятил декабристам 10 главу «Евгения Онегина», которая так и не была напечатана. Она писана гораздо позже начала романа (в 1830 г.) и сохранилась только в зашифрованном отрывке. В нём есть несколько строк и о южных делах:
Так было над Невою льдистой.
А там, где ранее весна
Блестит над Каменкой тенистой
И над холмами Ту(льчина),
Где Вит(генштейновы) дружины
Днепром подмытые равнины
И степи Буга облегли –
Дела иные уж пошли…
Там П(естель) для тиранов
И рать набирал
Холоднокровный Генерал.
Но это писано, когда уже события научили многому.
Ясный, сильный ум Пушкина по-своему осмысливал бегущие мимо события. Подробная история его мышления, конечно, невосстановима. Даже друзья не могли, да и не стремились проследить этот таинственный процесс. Никто из них не потрудился сохранить для потомства летопись хотя бы одной эпохи его творчества.
С Севера приходили невесёлые вести. Независимым людям всё труднее было оставаться на службе, «чтобы не торговаться с совестью». Вяземский вышел в отставку в 1821 г. Год спустя талантливый математик, член Академии Наук, Лабзин подвергся тяжкой ссылке за то, что осмелился высказаться против кандидатуры в члены Академии царского любимца Аракчеева, ничего общего с наукой не имеющего:
«Вы говорите, что Аракчеева надо выбрать … за его близость к царю? Тогда выберите лучше царского кучера Илью. Уж чего ближе…»
Агенты тайной полиции доносили на Пушкина, что он ругает даже правительство.
До вступления на трон Николая это делали все, кому не лень. Власти были уверены в бунтарском настроении поэта. На самом деле, несмотря на то, что на юге он был окружён либералами и заговорщиками и вёл беседы с Пестелем, за годы изгнания его вольнолюбивые мечты скорее остыли.
Он родился независимым человеком. Незадолго до смерти с горечью опыта, измеряемого не длительностью, а насыщенностью жизни, Пушкин писал:
«На свете счастья нет, но есть покой и воля…».
Всё настойчивее преследует поэта мысль, что толпа совсем не гонится за свободой:
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощённые бразды
Бросал живительное семя –
Но потерял я только время,
Благия мысли и труды…
Паситесь, мирные народы!
К чему стадам дары свободы?
(1 дек. 1823. Одесса)
В Каменке Пушкин писал В.Л.Давыдову: «Народы тишины хотят, и долго их ярем не треснет». Пошатнулась уверенность в сущности того либерализма, за который он был сослан в Кишинёв. Не только толпа, но и её вожди вызывают в нём презрение:
Но что в избранных я увидел –
Ничтожный блеск…обман
Везде ярем, секира иль венец,
Везде злодей иль малодушный…
Иль предрассудков раб послушный…
Пушкина интересовал вопрос, зачем кто-то посылает на землю таких «нарушителей общественного спокойствия», как Наполеон – «мятежной вольницы наследник и убийца, сей хладный кровопийца…».
Мелькали дни, месяцы, годы, а ссылке Пушкина не видно было конца. Он с первого же года надеялся и ждал: «Бог простит мои грехи, как Государь мои стихи». Но прощение не приходило. Пушкин сразу стал тяготиться Кишинёвом. Ламписту Я.Н.Толстому он писал: «Ты один изо всех моих товарищей….вспомнил обо мне. Кстати или не к стати. Два года и шесть месяцев не имею от них никакого известия, никто ни строчки, ни слова…» (26 сентября 1822 г.).
Не свойственное его детски доверчивому сердцу сомнение в людях сказалось в писанном тогда же по-французски письме к брату:
«Тебе придётся иметь дело с людьми, которых ты не знаешь. Начинай всегда с того, чтобы думать о них как можно хуже; вряд ли просчитаешься. Не суди о них по собственному сердцу, которое, я надеюсь, полно доброты и благородства…Будь холоден со всеми…Не поддавайся чувству благожелательности, люди его не поймут и охотно примут за низость, так как они всегда рады судить других по себе…
Хотелось бы мне предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает духу ожесточать твоё сердце в таком возрасте, когда оно ещё полно сладких заблуждений. Всё, что я могу сказать тебе о женщинах, не принесёт тебе никакой пользы. Скажу только, что чем меньше мы любим женщину, тем легче нам обладать ею. Но только старой обезьяне 18 века это может доставить наслаждение» (осень 1822 г.).
Эти мысли, смягчённые прелестью стиха, повторяются почти дословно в «Евгении Онегине»:
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей,
И тем её вернее губим
Средь обольстительных сетей.
К концу третьего года ссылки Пушкин написал «Кавказского пленника», «Бахчисарайский фонтан», «Цыган», задумал и начал «Евгения Онегина», написал около сотни стихотворений. В год, когда Раевского посадили в Тираспольскую крепость, Пушкин, может быть, сливая его судьбу с собственным чувством, написал «Узника».
Сижу за решёткой в темнице сырой
……………………………………………
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляет лишь ветер...да я!
(1822)
Наконец, Пушкин не выдерживает и посылает просьбу о 2-3 месячном отпуске уже новому министру иностранных дел – Нессельроде. Эта просьба Государем была отклонена. Для Пушкина этот отказ был тяжким ударом.
Весной 1823 года Инзов отпустил поэта на побывку в Одессу. Генерал-губернатором Новороссии и Бессарабии был назначен гр. М.С.Воронцов. Он выбрал Одессу своей резиденцией. Северные друзья постарались перевести поэта в штат Воронцова, который не сдержал своего обещания дать таланту Пушкина простор и досуг. А старик Инзов был огорчён отъездом Пушкина: «Я любил его как сына», грустно жаловался он.
Использованная литература:
Юрий Тынянов. "Пушкин"
Викентий Вересаев. "Пушкин в жизни"
Ариадна Тыркова-Вильямс. "Пушкин"
2011 год.