Евгению Снеговскому посвящается.
О! Эта мудрая змея лежала глубоко в ущелье. Силы ее еще были полны, но силы эти растворила для покоя, для полного соединения себя во всём. Хотя она! О эта мудрая змея, еще хотела бы любить, хотела бы кому-то нужной быть, она хотела бы! Но… Что желала она «мучительно и страстно» – все было позади. И принимая это, мудро убирала на своем пути все, что могло нарушить хоть на мгновение ее покой.
Она лежала глубоко в ущелье. Она себя забыть хотела. Забыть ушедшую свою судьбу, ложь двигающихся губ, забыть тот грязный съедающий душу союз людей.
Она боролась, как могла.Она боролась – и устала. Устав сказала – не судьба. Смирилась с той судьбой, которая пристала. Значит – все так должно и быть. Уверенность, что хочешь иль не хочешь, а будет, то - что будет... Эта уверенность вселила в ней сомненье в собственные силы, и от того, её характер, под которым мы подразумеваем силу воли, настойчивость и целеустремленность, - был на нуле.
Эта бесхитростная особь (хоть и змея), однако же, какими-то другими качествами собственной души когда-то в жизни шагала хоть и сбоку, но все же с радостью от всякого мгновенья «быть». Быть - пусть не первой, пусть ненужной, в тени иль на виду... Как ей тогда хотелось просто быть!
Радоваться одиночеству – не такая уж и радость, но и этому она научилась. Её одиночество - это мир постоянной углубленности в то малое, что жизнь дала.
Углубиться - что бы еще сильнее восхититься меняющимся миром вокруг звучащих звуков, красок, мыслей и надежд. Все это было в ней. Когда-то было.
Теперь же она - змея не хотела никаких человеческих чувственных впечатлений, никаких контактов с миром людей. Она жила наслаждаясь одиночеством под высоким вольным небом, наслаждаясь запахами бесконечного потока многоголосной тишины.
А люди!… Человечество! Так бесконечно долго идущие к самим себе! Как грустно все… Все, связанное с ними… и больно… и до боли интересно… и сама она была одной из них.
Змея в своей прошедшей жизни была Ольгой. Очень высокой, стройной, некрасивой. Всегда готовой всем помочь. Со строгой мамой, в уютной и большой квартире она жила благополучно - так всем казалось. Книги, друзья, работа – все, как у всех интеллигентов доперестроечной Руси.
Но это внешне. Это было раньше, до той поры, когда она вдруг захотела быть женой – пусть нелюбимой, но женой! Иль просто с кем-то быть. С ним. Стирать ему рубашки, убирать и вечерами ждать, что б покормить. Чтоб все, как у людей.
Но жизнь не шла навстречу. Что ж останавливало их! Мужчин! Она ж не выбирала, она просила просто человека рядом мужского пола! И готова была служить ему, как та, у Чехова, которая всем естеством своим, заботой, добротой вливалась в жизнь чужую, - ею и жила.
Конечно, образ Душечки - растаявший фантом. Да и сам Чехов, наверное, от этой "растворимости во всех", был раздражен. Он сам-то толком не узнал семейной жизни, но счастье с женщиною быть - он знал, мой бесконечно одинокий Чехов.
А Ольге «жизнь семейная» не улыбнулась. Никто не захотел с ней разделить судьбу, ни временно, ни постоянно.
И вот уже почти под сорок, и на день рожденья, пусть не юбилей, позвать решила всех. Всех, кто придти захочет.
Пришли не все. И стол ломился от еды, и выпивка была на славу, и все сразу ушли, когда она их позвала идти гулять за город, «там чистый снег и видно, как солнце в этот день уйдет за горизонт, от нас уйдет, к другим придет».
Только одна подруга с ней пошла гулять. И, захватив вино, закуску, смеясь, тепло одевшись, они, как на великий праздник пошли смотреть закат светила. И, по дороге выпивая, пришли к знакомому открытому пространству.
А в этот день ни облачка на небе, ни дуновенья легкого! Лишь снег и солнце, которое вот-вот уйдет за горизонт. «Я загадаю! Я попрошу его сегодня исполнить, хотя б чуть-чуть мои мечты» - и Ольга побежала!
Высокая, нескладная фигурка, спотыкаясь, (как мельница - размахивали руки), на фоне сияющего шара и зеркально веселого сверкающего снега, была такой нелепой и прекрасной, такой одиноко беззащитной!
Эта язычница бежала и просила… пока последние лучи не скрылись. Еще какое-то мгновенье она прощалась… после побрела назад. Вокруг все сразу потемнело! Как на море. Когда плывешь к закату – свет балует тебя, дразня, блестя смеётся и ласкает, а поплывешь назад к востоку, и сразу темнота своею строгостью накроет.
Нет, не исполнилось её желанье. И потихоньку зависть к чужой замужней, счастливою, (как ей казалось) жизни съедала силы в ней, желания и жизнь. Зависть была почти что не видна. Все та ж улыбка, взгляд, спокойный разговор, - но, то лишь внешне.
Она, когда только стемнеет, сразу зашторивала окна; напротив, в доме, второй этаж, муж и жена на кухне пили чай, и дочка с ними иногда была. Но почему не ей! Не для неё! Да, были у неё мужчины, и все её бросали (она пыталась их остановить, так плакала), и забеременеть не получилось.
Все чаще ей хотелось быть одной и никого не видеть, ничего не знать, как глубоко усталому, больному человеку. С людьми встречаясь, знала, кто, что, о чем сейчас ей будет говорить. Всех знала наизусть. Все надоели.
Себя стала бояться. Она не сразу это поняла. Лишь после маминой кончины, одна на кухне, слыша, как считают время её любимые часы – вдруг заболело сердце. Ей бы уехать, иль напиться, или в тюрьму попасть – там сразу жить захочешь (так она шутила над собой), но… слушая часы, с каждым «тик-так», все больше не хотела жить.
Ольга пошла в церковь, чтобы найти спасение от собственного я. Всегда стала молиться своими, детскими словами, но себя по-прежнему боялась. Боялась так, что не могла увидеть отражение в зеркале свое.
На что смотреть! На губы плоские, на серый цвет лица и челюсть как у лошади. «Таких не любят», - думала она. И отдала квартиру церкви. Ушла в приют «там всегда люди, а я из-за больного сердца боюсь одна остаться» – всем говорила в оправдание.
И стала жить со слабенькой старушкой, за ней ухаживать как за родным ребенком. И вроде зависть, ненависть к себе, к другим исчезла, но сердце однажды рано утром, при нежных звуках птичьих разговоров биться перестало. Устало.
Ее ранимость ее же и сгубила. И кто-то скажет – « Ах! Ах! Как все это смешно! Какие нежные создания! Бедняжку ранят взгляды, лживые слова, поступки, грязь...» Да, ранят. Ранит предательство и ложь, – они как грязные дома и улицы и нищета людская. И все вокруг в едином гимне мыслят одно лишь: «А… наплевать…». О, бедная Россия! И всё оплеванным стоит, унылою убогостью сияет.
На нефти баррели в любимом городке один лишь дом отремонтировать успели за много лет. Дом этот, как дурак сияет на фоне рваных стен других домов, разбитых тротуаров и дорог. Разве так можно жить! И никому не стыдно. И неправда, если человек сказал – на все, мол, наплевать! Любое существо живое захочет красоты, порядка, но не найдя его среди людей – уйдет в себя, уйдет в ущелье.
И не сказать, чтоб свиньи все мы. Нет. В кругу нам отданным судьбой лелеем каждый сантиметр. Цветы, рисунок на ковре, обоев цвет и шторы – всё подбирается с любовью к жизни. Все бережем. Всем хочется свой быт украсить. Все это делаем мы в доме иль квартире, - в том, что наше.
А там, где властвуют структуры государства, власть говорит народу – "ты ленивая свинья, не можешь в чистоте беречь свой городок". Народ же отвечает – " а ты - ворюга и лентяй, не хочешь иль не можешь порядок навести в России. Чай у себя в особняке на красоту ты денег не жалеешь! И для себя, любимого, хватает денег"! Несостоятельная власть безвластия! Не бережет нашу Россию (сказала ласково, почти пропела). Об этом и не только, Ольга с друзьями часто говорила раньше.
Змея, в отличии от человека, никого не винила. Она жила в единственно возможном варианте бытия, прекрасно понимала сама себя и все вокруг, и человека.
Не может справиться он сам с собой, а если это и бывает, то кое-как. И больше хвастовства собою, показухи, или смирения с неисправимостью чего-то. Чего?… сам человек не понял до конца.
Змея не обвиняла человека (как он её), ей - человек не враг. Душа её, не мучилась вопросом – кто я и зачем, она прекрасно знала о вечном единении и вражде всего живущего, прекрасно понимала - когда-то растворится в этом мире и возродится вновь, опять... жалела Ольгу, которая запуталась в себе, в своих мечтах.
Ольга шутить любила, «вышла замуж за одиночество». Но это участь всех. Мы все открыто одиноки и единственны пред небом. От президента до бомжа! Пришли из вечности туда же и уйдем. Мы часто думаем, что управляемы судьбой, но … Ольга в этом сомневалась.
Еще при жизни человеком ей приснился сон, вернее голос строгий. Голос судьбы, как голос мамы. Во сне в ответ мучительным виденьям и голосу, который с властностью её учил, она ответила: «Я не хочу, того, что ты мне предлагаешь. Я не хочу мириться с тем, что ты даешь. Иль ты меняешь свои планы, иль ничего не нужно». Но голос укорил, что, мол, не ведаешь того, что говоришь, но Ольга твердо мыслью отвечала – «Нет, ты меня не понимаешь. И не боюсь. И мы равны. И выбираю я. Прости». Что это было? Сон? Реальность? Но это было – значит есть.
Ольга этот диалог почти забыла, но он - сон - это помнил.
И вскоре после сна взгляд Ольги стал как у иконы, лишенный всяких чувств. И этот взгляд, не реагировал ни на какой контакт; ни лаской, ни улыбкою, ни гневом.
О! Змея прекрасно это понимала. Из глаз у всех - хоть на минуту, на секунду – прольется свет спокойный неба, иль облака движенье, или грусть от неизбежности чего-то... Ольга, еще дыша, ушла из этой жизни.
Теперь Ольга - Змея делилась мыслями со всеми. И мысли эти, растворяясь в скалах, в росе, во всем вокруг, к ней возвращались вновь уже иными, насыщенные духом разных жизней.
Ведь весь духовный опыт всего живущего, все время возрождаясь, - впитывался всеми, - всем сущим на земле. В крови своей несем мы опыт жизни всего, что дышит и не дышит! И кто знает! … Как нас, людей, воспринимает трава или паук! Мы все в единой связке - от ветра и до кончика ногтей.
Ольга Змея же бесконечно наслаждалась таким контактом, границ не находила для общения. И стоит ей соединить любую связь любых явлений, ну взять хотя бы «мать и дети» (отцы и дети уже были), и тот час - жизненных примеров – пруд пруди. Любой пример ей ветерок повеет, или… вон тот лопух надменный сообщит. И всё одно и то же утверждают, что если матери детей своих не любят, то дети эти возьмут любовь к себе (иль жалость у других) любой ценой.
Возьмем хотя б сестер, с которыми когда-то училась сама Ольга. Их мать была черства, как инквизитор. И не сказать, что б злобна, иль глупа. Нет. Не умела понимать. Умела требовать. Считала, что не будет краснеть за них, что воспитает настоящих,… что приучит их справляться с жизнью. Ни разу не прикоснулась губами к детским, таким доверчивым глазам.
Ну, ... что ж, вы спросите... А то. Взять младшую; та юною девчушкой по общежитию ходила голой и спрашивала всех: «Ведь я красивая? Ну, посмотрите!» Она действительно была очень красива. Её лечили, но в ней, наверно, так и не проснулась хоть капля чувства здоровой влюбленности в себя, чувства охраны от чужого зла, чувства покоя, когда просыпаешься и знаешь, что тебе рады… хоты бы иногда … О старшей надо расспросить … наверно, дождик знает.
Лопух, все это рассказав, добавил, что бедный человек уж очень сложен. Чего только в нем нет! Даже Христу Спасителю до тридцати трех лет пришлось распознавать природу человеческую нашу.
Но изучить, он - человек, себя стремится. И всё вокруг. Конечно - молодец. А почему, вы спросите? Да потому, что в нем взрастает постоянно переоценка любого жизненного факта. Одну и ту же книгу, мысль иль связь явлений он сотни раз переоценит, блуждая, наслаждаясь и любя. Это естественно.
Переоценка всех явлений от многого зависит: эпоха, настроение, время суток, возраст – всего не перечесть. И очень важно, кто с тобою рядом - ведь всем известно – как человеческое окруженье может любого укротить.
Но жаль, что до сих пор любить не научился. Не той "любовью – наслаждением"... "любовью – принимания» всего.
И кто-то возразит, что все принять с любовью невозможно! Нельзя же полюбить беду иль боль, или страданья. Можно, если тебе это талантливо покажут. Катарсис называется. Искусство. Читаешь книгу, смотришь фильм, картину и видишь вечные блужданья духа.
Сказать иначе – духа блуд, страдают с наслаждением, кричат об этом. Вот так блудят, заблудятся, блуждают, но в финале, возможно, путь к спасению найдут.
Да, может прозвучать в ответ – вся эта сладость вечного познания, (за что, и изгнан был из рая человек), познания ко всему – она, возможно, и есть источник жизни. Конечно… Источники – они во всем. Лопух и дальше, излагая загадочную сущность человека, стал величав в своих речах, - от красноречия окреп, расправил плечи.
Да, красноречие – невиданная сила. И человек найдет все нужные слова и оправдает, иль оправдается - где правды мало, и будет ковыряться бесконечными словами, скрывая истину, скрывая факт. «Он высосал из пальца» или «Размазал сопли собственных страданий» - и все слова, слова, слова .... они и увлекут, и очаруют!
А, возможно, откроют, или приоткроют истину, иль маленький шажок к дороге, что к ней ведет. На многое способен человек в своих словах, игре ума, как воплощенье мысли. Мысль воплощенная приобретает плоть, все это знают.
Все эти мысли летали в воздухе, делясь собою, утопая, себя соединяя и, растворяясь на земле.
И кто сказал, что воздух нас не видит? Там, в воздухе - все мы! Ушедшее. Сейчас дышащее и то, что впереди. И все мы голые не под одеждой! Мы голые пред ним! Пред небом! Оно читает наши мысли и видит нас насквозь! Наверно, любит нас, коль столько терпит. Любая вера в небе-воздухе таится. И души наши туда ж уходят.
А то, что выше, что над ним… Порядок вечный. Вечное начало… Там страсти нет, и нет ошибок. Космическая музыка разумного ошеломляет своей холодной правильностью строгой. А ладовость (от слова лад) – то наша жизнь земная, наша душа и боль, и счастье, - пусть искаженное и пусть обман… Пусть! В ней мы услышим боль и слезы, зависимость и торжество.
Так человек в себе смиряет силы - разумность с «бестолковою любовью». Все эти бесконечные желанья – они естественны, пока живешь. «Не нами повелось» - лукавят. Боятся заглянуть в себя, а может - и не могут.
Ольга – Змея любила вспоминать себя при жизни той, и все теперь было понятней.
Тогда … когда дышала человеком, когда впервые в храм вошла – храм был пустой, закончились все службы. Ольга под куполом одна стояла, закрыв глаза. Внезапно сила боли, иль ненависти сила - её чуть-чуть не разорвала. Сила эта за какое-то мгновенье по ней скользнула и исчезла. Что это было?
Только теперь чуть-чуть понятней стало. В храм приходят люди, когда у них беда, когда нужна им помощь. Ведь, если боль уйдет – останется простор для созревания разумного решения. А боль ушедшая, - куда она уходит? Наверное, гуляет на свободе. И Ольга на себе это узнала.
Ольга – Змея теперь в своем покое, в «соединении себя с собой», не забывала ту себя, дышащую, когда-то человеком.
Змея тихонько укоряла Ольгу: "Ты справилась бы с ролью той, в которой жить хотела? Давай рассмотрим опыты других, не выдуманных жизней. Женой ты быть хотела! Как в книгах? Вот дуреха! Быть женой – это терпеть насилие, иль насилие применять к другим. Тут - кто, кого. И чаще брак любой соединен огромной неприязнью и выгодой сторон. Тут надо быть котом иль кошкой, что б к обстоятельствам прижиться, себя любимого сберечь. Не веришь? Давай у кошек спросим. Они расскажут.
Кошки всей планеты улыбнулись. И все, мурлыкая в едином хоре, возвестили, что очень важно всегда расслабляться, чтоб мышцы тела в союзе мирном слились с любым мгновеньем бытия и дали отдохнуть от суеты беспутной. И никому не верить! – Это точно! Не соблюдать навязанных вам правил - все это лишнее. И… И… И – Эти «И» неслись потоком бесконечным!
Змея хвоста ударом легким прервала их. – «О, милые, не лучше ли одним – двумя примерами все объяснить. Пусть кто-то один опишет нам супружескую жизнь».
«О, можно мне» - и на экране неба, возникла сказочно изящное творение. И, глядя на неё, нельзя не улыбнуться - лапки, глазки, шерстка – смягчит любое раздражение.
Тутти – так звали это милое создание – изящной лапкою, убрав всех конкурентов, блеском глаз потребовала эту роль себе.
- Никто не сможет сравниться с красотой моей хозяйки – так начала она. - Все звезды развлекательного шоу - просто накрашенные куклы для обмана; здесь напудрят, здесь подтянут, здесь закрасят, но как бы не старались - есть места, которые показывать нельзя – их не исправить, ни скальпелем, ни освещением, ни гримом… ничем не спрячешь!
Вы сами знаете этих искусственных людей, вечно съедаемых болезнью "демонстрации себя". Так вот – моя хозяйка от природы, без всяких хитростей была прекрасней всех прекрасных. Фигурка – статуэтка красоты. Какая спинка ровная плывет в походке легкой, и каждое движенье изящных рук пленит, и плеч рисунок... А кожи цвет!... Пуссен бы восхитится!
Ей можно только этим себя продать. А ножки! Они не ходят! Они, танцуя несут, притоптывая каблучками, все то, что целовать захочет каждый. И чистоплотная, - до восхищения! Пылинка постесняется прилечь.
Конечно, замужем. Конечно, изменяла. Не просто изменяла, а меняла мужчин с завидной простотой, все, объясняла одной фразой, что по-другому жить, мол, не могу. Конечно…
Змея её прервала – Не превращай рассказ свой в вечный сериал. Давай короче.
Кошечка моргнула удивленно, вздохнула и продолжила.- Ну, что же. Муж ушел. Любовник молодой, в которого она вложила все сбережения своих торговых операций перестройки, ей изменял открыто, а после, когда растаяли все деньги, женился на другой.
Но - самое плохое – её дети. Дочка – та ничего, та на плаву. А сын! Он, считай, пропал. Женился много раз, измучил своих женщин так, что те сбежали все, кроме последней. Последняя его любила, терпела, дочурку родила, но с его пьянством, злобою и страшной темной силой разрушения, не справилась - скончалась. В то время дочке их исполнилось два года. Итог таков – моя хозяйка сама разрушила семью, сама сгубила сына и теперь, когда вот-вот растает красота, ей предстоят тяжелые года смиренного труда, терпенья и расплаты. Вот. Все.
- Ну, и причем тут я! Я не блудлива, и я бы прожила и без любви,– внезапно Ольга разозлилась – Во мне и капли нет тех сил, которые судьба так щедро той дала. Да и при красоте такой, мне кажется, уж можно как-то не так печально земною жизнью жить.
- Господи! И ты туда же! Сама-то толком жизни не узнала… начитанная… по книгам судишь! – Змея вздохнула. - Ладно. Другой пример посмотрим. Только спросим у этой кошечки, что стало с ней самой.
- О! Когда безденежье пришло, то от меня и всех своих собак избавиться было нетрудно. Собаку молодую подбросили в деревню, старую, любимую убили (хозяйка плакала), меня подбросили около больницы, но я не справилась, там все были сильнее. А мою хозяйку вы недооценили, ведь трудолюбию её предела нет, и в огороде все растет на славу, и дома все блестит, а на кухне почти из ничего прекрасный сделает обед, на все хватает силы …ладно,… замолкаю.
Ольга – Змея задумалась устало. Здесь больше жалко сына. Сможет ли простить и сил в себе взрастить для дочки. Та кошечка прекрасно знала его безумные глаза; когда был пьян - держись подальше. С балкона её сбросил, а жили на четвертом этаже.
Что же… ему пока за двадцать. Никто знает, что ждет его. И без любви прожить, конечно, можно. И жили. Вон, хвост у старого кота подрагивает уж от нетерпения. Что же начинай.
Старый, облезлый кот с прекрасно-умными глазами, вздохнув с каким-то нервным прерыванием, начал. - Любовь придумали и не придумали – кому дано, а кому нет – опять вздохнул, - надменно посмотрел, - и не спеша продолжил. - Вы видите, я очень старый... – Змея не вытерпела, – можно, покороче.
- Не смей перебивать! Я мыслить не мешаю никому! Я много пережил, и многое узнал, почти как Лир король! Наверное, читали. И жил последние года в семье, где бабка старая, прекрасное творение, свои влачила дни.
Я из той жизни давно ушел - она пришла ко мне только недавно. А бабка та в свои младые годы была не хуже той, … той о которой рассказывала та … ну, та, которую придурок с балкона сбросил.
Вы скажете – он не придурок! Он, мол, больной! Да таких больных … по свету бегает – не счесть. Моя же бабка и в старости была изящна и спокойна. Казалось бы… Дано ей столько пережить… Как сколько? Я не рассказал? Ну, слушайте.
У этой бабки муж моряк, всю жизнь за рыбой гнался. Бывал во всех морях. Почти всех женщин с разных континентов знал на ощупь. Всю эту грязь тащил к себе в семью. Конечно, бил её, конечно, издевался, - требуя тех ласк, которые узнал от заграничных женщин. Он скромным сексом, видите ли, заниматься уж не мог!
И бабка бедная моя терпела все. А что прикажите ей делать? Две дочки и два сына. Их надо подымать. Я её любил, хотел помочь, испортил, обо...л ему всю обувь. Был бит не раз и изгнан из квартиры, но бабка милая, меня искала и возвращала вновь.
Она терпела долго, пока не появились внуки. И их любила и помогала, как могла. И что у них случилось, я не знаю (был изгнан в это время), но хозяин вдруг ушел, оставив им квартиру и все, что в ней. Я видел его после в чужом дворе; он пил с друзьями-мужиками и хвастался, что ничего не взял из дома, - мол, поступил как благородный человек, но почему-то не сказал, как бил жену, детей и просто был скотиной.
А дети их пить водку стали, как и батька, и только младший вдруг очнулся и быстро начал все скупать. Разбогател.
А бабка милая моя совсем уж разум потеряла. Не мудрено. Оставили её в квартире с внуком. А тот! Беспутный, как отец и дед. Только мечтал, как бы богатым стать, ходить в длинном плаще из кожи (как в американских фильмах), иметь машину, а в ней телку.
Он, как и дед, знаком был телом очень близко (уж ближе некуда), со всеми, кто этому был рад. Работать не хотел. И в доме становилось все бедней.
Все то, что нажил дед, тихонько исчезало. И даже хлеба не хватало. Бабка по помойкам стала шастать. Таскала все домой. Конечно, иногда не без успеха. Но запах… (я к нему привычный) – всех отвернул от нас. Я понимал её. Она теряла память, и не мудрено - головке милой (ни одной сединки!) столько побоев вытерпеть пришлось.
О, если б я был человеком! Я бы сразу подсказал, где она прячет деньги и мгновенно это забывает! Все эти деньги доставались всем – кроме её.
А те несчастные копейки-пенсию, раз в месяц, она любила на себя истратить - ходить в столовую обедать. Оденется получше, нацепит золотые побрякушки и как на праздник приходила, посидеть среди других людей, их слушать, быть частью их, неплохо пообедать… такая новизна и освежающая смена обстановки.
Я провожал её всегда до двери. Дальше нельзя, не тот прикид. Любимая моя иссохшая старушка, как вечно увядающая роза, - была женой и матерью, и бабкой – была «за мужем» и в любви Ромео и Джульетты ничего не понимала.
Ты, Ольга, этого хотела? Быть «за мужем», себя отдать на растерзание? А моя бабка, можно сказать, достойно пронесла свой крест. А ты бы так смогла? Не думаю. Ты для себя себе создала микромир. Любила и лелеяла свой островок уюта, тишины, порядка и в этот мир придумала себе мужчину. Теплого, уютного и ласкового. Но не нашлось такого, и только потому, что нет в тебе той жертвенности и простого сострадания. Себя сильней ты любишь и требуешь себе. Что, я не прав? Ты высока для всякого смирения, дылда! Тебе бы в начальники… Что, думаешь – не прав?
- О, мудрый кот! Ты описал тяжелый случай… - Ольга-Змея пыталась дальше говорить, но кот прервал её, как президент-хозяин – Любая жизнь – есть тяжкий крест, и это знают все, но знать-то мало…
Змея, вздохнув, сказала Ольге – Это надолго. Закроем уши и глаза, и мысленно общаться будем. Ты, все это узнав, по-прежнему мечтала б замуж выйти, то есть - быть «за мужем».
- Все, что услышали – все это очень грустно, и я не верю, что жизнь есть только «тяжкий крест». Конечно, тяжкий крест – он есть… но после - он отпускает, вдохнуть, иль отдохнуть. Здесь тайны нет. А мне тогда хотелось, чтоб человек был рядом - порядочный и добрый.
- И все, что называем мы искусством – то все иллюзии, то ОТРАЖЕНИЕ ЖИЗНИ, но не ЖИЗНЬ,- кот драный нагло влез в сознанье. Теперь он гордо излагал, напоминая всему свету, о назначении искусства по Платону. – И получается, что человек не проживает собственную жизнь! Он копирует чужие судьбы! Вот! В нем, в человеке, все пропитано иллюзией - на грани фальши! И Ольга – дылда, теперь Змея – вот нам пример пустых мечтаний.
- Давай, не отвлекаться. Кота теперь никто не остановит. Ты думаешь, что добрый человек способен счастье дать своею добротою… Ой, не знаю… - Змея вздохнула. - Доброта – она не требует, и этим - нечаянно вредит. И на доброте все наживаются бесплатно, конечно – наживаться платно не бывает, да и не бывает бесконечной доброты, а если и бывает – очень редко. Очень. И чаще доброта, теряя силу, переливается в свою противоположность, и доброта теряет разум, и каждый случай...
Кот с наглостью бесцеремонной вновь влез в беседу: "Природе подражая, искусство просто обязано нам удовольствие доставить, а иначе… зачем оно – искусство?"
Он гордо стал спиною к солнцу. И солнца свет, сверкая ярко, его нелепую фигурку преподнес возвышенно, как ореол премудрого сиянья!
Кот правой лапой взмахнул призывно, затем, прикрыл глаза и театрально вскрикнул – О, Светило! Теперь наш Бог – искусство! А значит - бесконечный мир иллюзий! Ушли мы от простой любви к природе, где человек себя не потерял! Теперь, он – человек, сам для себя несет больше вреда, чем пользы!
- Спуститесь люди с небоскреба лжи своих фантазий! Кто вам эту муру рождает, - не отдает отчета, в том, что он создал. Никто не знает меру безумной силы созидания! И вы! Живущие на свете (так бы и плюнул в некоторых смачно), вы знать должны, искусств несет больше вреда, чем пользы.
Не можете вы,люди, сами ответить на вопрос, что движет вами... А сила вам дана, как Богу – тут кот закашлял, как-то сник, взглянул устало – а ну вас… - вдруг исчез.
- Что же, - на сегодня хватит рассматривать примеры бытия. И все равно – как это было точно в жизни – мы не узнаем, лишь прикоснемся к духу, который этим правит.
Змея расслабилась как кошка и вдруг спросила – По-прежнему ты, Ольга, хотела б замуж?
Ольга рассердилась – Все то, что мы услышали – то было. Понимаешь! Было! Меня же обошли! Возможно, я наивна, но жизнь супружескую до сих пор я представляю, как союз, поддержку! Ведь ты не видела полет на небе птиц единой стаей! Все - как одно крыло! Слились единой целью иль желаньем! Стремительный и сказочный полет так бесконечно тонко друг друга чувствующих сказочных созданий! Птицы… их полет… как понимание, как пример единства всех со всеми, слияние собственного «Я» с единым, вечным «Мы»! Хлеб разломить - для всех! Вина испить - по кругу! Земле любимой подарить себя! С любимым жить! Слабо? Хоть помечтать - то можно? Хотя это и вредно по Платону.
3 июня. 2011. Осипова Е.М.