Очередное предисловие…
Так получилось, что у меня выкроилось немного одинокого времени и покоя(я специально так пишу, это не стилистическая ошибка)и я решил дописать «Мышеловку».
Наверное, об этом стоило писать еще в первом предисловии, но поскольку у меня как-то это не сложилось, пишу сейчас. По сути, «Мышеловка», это текст под тэгом «запертым внутри себя, посвящается»…
Этот текст о тех, кто не смог открыться миру, так и остался спрятанным где-то глубоко внутри, раздавленный тяжестью сомнений, недопонимания окружающих, а главное собственной неуверенности в себе. Это текст о тех, кто не решился сделать шаг вперед. К чему-то новому…
О тех, кто не решился изменить свою жизнь… И, вполне вероятно, разрушил этим… не только себя.
Мышеловка.
Часть 3.(Запертым внутри себя, посвящается)
Мне восемьдесят… Это много… Кое-где считается, что это глубокая старость, это почти что смерть.
В комнате темно и я лежу в постели глядя на полоску света из-под двери. Спать не хочется, точнее не получается уснуть…
Измученное болезнью, болью, старостью тело сопротивляется сну. Я знаю, что мне не так уж много осталось. За окном… самый конец февраля.
Дверь приоткрывается и худенькая стройная фигурка, темным силуэтом возникает в дверном проеме, окруженная прозрачным облаком света…
Племянница…
Точнее, внучатая племянница…
Пришла пожелать спокойной ночи…
Я так и не женился, не завел своих детей, но всегда были вокруг какие-то сопляки и соплячки, которые охотно называли меня дедушкой, забирались на колени, смеялись шуткам и слушали истории из прошлого… Из того прошлого, когда их отцы и матери были такими, как они сейчас.
Отсюда, с постели я не вижу ее лица, но ее горе и грусть так ощутимы, так реальны, они как тяжелая, густая жидкость заполняют собой комнату. Каждый вечер она приходит пожелать мне спокойной ночи и каждый раз я чувствую, как она боится, что доброго утра она уже мне не пожелает…
А я…
Я не знаю, как ее утешить и успокоить.
Я слишком давно понял, что смерть – не самое страшное, что может случиться с человеком. Порой, смерть, это единственное утешение. Успокоение после долгого, очень долгого пути.
- Спокойной ночи, дедушка…
- Спокойной ночи… малявка…
Дверь тихонько закрывается и я снова остаюсь в одиночестве…
Точнее нет, я остаюсь в обществе бессонницы и боли, не самая лучшая компания, но… она многих ждет под старость.
Так что я отношусь к этому почти философски. Почти спокойно.
Полоска света под дверью угасает и комната погружается в полную темноту. Нет, я легко могу протянуть руку и включить ночник, но сейчас нет желания…
И я лежу в темноте, а потом…
Появляешься ты…
И я понимаю, что мне таки удалось уснуть.
Ты совсем не изменился… Тебе все так же тридцать два, ты высок и силен, и я немного завидую той легкости, с которой ты двигаешься… Тебя явно не мучают ревматизм и куча другой чертовщины. Тебе крупно повезло, что ты так и не узнал, что это за дрянь такая…
Подходишь…
Присаживаешься на край постели…
- Привет…
- Привет…
- Ты совсем не изменился, - улыбка на твоих губах такая хрупкая, почти неощутимая…
- Эй, не хорошо врать старшим, тебя что в детстве этому не учили? Не забывай, что я пока еще способен доползти до зеркала и не настолько впал в маразм, чтобы не помнить как выгляжу! – я смеюсь, и собственный голос, хриплый, надломленный, режет уши.
Но ты кажется не слышишь, ты берешь мою руку в сои и осторожно касаешься губами скрюченных изуродованных артритом пальцев… Не рука, а чертовы корни, какого-то убогого дерева.
Но когда я пытаюсь ее убрать, ты не отпускаешь…
- Эй, ты опять хочешь сбежать? Зачем? Думаешь, это еще что-то может изменить? Может, хоть сейчас признаешься, что мы что-то сделали не так? Где-то оступились?
В твоих словах нет упрека, только грустное сожаление…
Я смотрю на тебя и не могу насмотреться. Ты совсем такой же как когда-то давно, в один из пасмурных весенних дней моего прошлого. Как в единственный день, когда я был по-настоящему счастлив.
Ты сидишь рядом со мной и мне начинает казаться, что именно сейчас все встало на свои места, стало так, как и должно было быть.
Ты молча смотришь, а потом наклоняешься и касаешься губами моих губ. Всего лишь прикосновение. Ничего больше.
Или…
Гораздо больше, чем просто прикосновение?
Ложишься рядом со мной, обнимаешь и я… чувствую твое тепло, словно, все происходит на самом деле, словно, ты жив… Словно, ты на самом деле рядом.
Я даже чувствую твой запах…
- Знаешь, мы могли бы быть вместе… Даже сейчас могли бы.
Мне нечего ответить. Что я могу ответить тебе? Что я могу ответить прошлому?
- Тебе надо отдохнуть… Нормально, по-настоящему.
- Да, наверное…
- Конечно, я думаю, в этот раз я высплюсь.
-… я не об этом, ты же понимаешь.
- А как… там?
- Я не знаю… я же там не был, я оставался здесь… Но честно говоря, я не думаю, что это похоже на то, о чем говорят священники.
- …?
- Ты пойдешь со мной?
Был ли я верующим человеком? Не знаю…
Я даже не знаю, был ли я, на самом деле, атеистом. И может быть то, что я чувствую, вижу и слышу сейчас это лишь бред умирающего старика.
Мой собственный бред.
Но ты… ты так долго ждал меня.
В темноте.
В холоде.
Что я не могу обмануть твоего ожидания…
А может быть дело не в этом.
Может быть… это я ждал тебя все это время.
В темноте…
В холоде…
И ты мой единственный свет. Моя единственная надежда.
- Я… пойду с тобой…
*****
Мне восемьдесят… Это много… Кое-где считается, что это глубокая старость, это почти что смерть.
В комнате темно и я лежу в постели глядя на полоску света из-под двери. Спать не хочется, точнее не получается уснуть…
Измученное болезнью, болью, старостью тело сопротивляется сну. Я знаю, что мне не так уж много осталось. За окном… самый конец февраля.
*****
Мертвый старик в постели…
*****
Весенний день.
Теплый…
Пасмурный…
Это надо было бы сказать намного раньше,
- Я люблю тебя.