ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
(Лотарингия, весна 1419 год)
Весна в Лотарингии выдалась ранняя пышная и душистая, как будто природа пыталась внушить людям собственной красотой и нежностью, что жизнь может быть прекрасна сама по себе - без вражды и дележа земель.
Миролюбиво гудящие пчелы уже начали понемногу собирать дань с луговых цветов, бережно их облетая, не забирая лишнего и не вороша с бессмысленной жестокостью лепестки. Птичьи трели наполняли воздух радостным предвкушением и надеждой, если не для людей, то хотя бы для своих собратьев. По собственным непреложным законам природа взывала к жизни. И всё живое, что летало, скакало и мягко кралось из мест своих зимовок, начало производить потомство, позабыв про охотников и крестьян из ближних деревень. Каждый тихий рассвет поднимался над этими благодатными землями робким предложением воссоединиться в мире.
Одним таким утром молодой человек с лицом, привлекательным не столько правильностью черт, сколько его разумным не по годам выражением, сидел на коне посреди просыпающегося благоуханного поля и с улыбкой наблюдал за девочкой, которая стреляла из лука по самодельной мишени. Лицо девочки было сосредоточенно, глаза смотрели внимательно и остро, и стрелы, пущенные её рукой, уверенно впивались в круг, отмечавший центр мишени.
- Ты стала отлично стрелять, Жанна! – крикнул молодой человек. – Еще немного, и я никому не посоветую с тобой состязаться.
Девочка повернула к нему довольное лицо, радостно помахала рукой и пошла выдергивать стрелы. Молодой человек тронул поводья.
- Может попробуешь задание более трудное? – спросил он, подъезжая. – Видишь птицу на том дереве? Попади в неё.
Жанна на мгновение замерла. Её довольное лицо моментально переменилось.
- Я никогда не стану стрелять в живое! – сказала она, сердито выдергивая последнюю стрелу. – Всё, что дышит, создано Господом, и обрывать эти жизни - просто убийство. Тебе бы следовало знать это, Рене.
Молодой человек стыдливо потер кончик носа рукой в грубой кожаной перчатке.
- Я забыл, Жанна, прости… Но свою вину готов загладить. Хочешь, прямо сейчас поедем к оврагу?
Девочка даже присела.
- И мы сможем попрыгать?!
- Конечно.
- А мадемуазель Ализон?
- Мадемуазель Ализон разрешила.
Взвизгнув от восторга, Жанна ловко просунула плечо и голову под тетиву лука и, роняя стрелы, помчалась к своей лошадке, пасущейся неподалеку. Платье её раздувалось словно парус. То и дело она возвращалась, подбирала стрелы и снова бежала, успевая еще и радостно подскакивать по дороге.
- Отдай мне лук, он же будет тебе мешать! – прокричал, смеясь, Рене.
Но Жанна уже добежала до лошади и вскочила на неё, едва коснувшись ногой стремени. Ей теперь ничто не будет мешать! Еще бы! Мадам Ализон, наконец, позволила, и сегодня она перелетит через вожделенный овраг словно птица! Рене оставалось только махнуть рукой и пришпорить своего коня, чтобы окрыленная радостью Жанна не обогнала его и не вздумала прыгать самостоятельно.
С тех пор как девочку научили ездить верхом, более любимого занятия для неё не было.
Вот только овраг…
Перескочить через него стало для Жанны каким-то рубежом, особого рода чертой, преодолев которую можно было сказать: «Да, я другая!». И сказать с гордостью, потому что «другая» в данном случае подразумевалась - как «взрослая». Только вот беда - мадемуазель Ализон Мэй, у которой в доме Жанна была кем-то вроде воспитанницы, и слышать не желала о прыжках через такое опасное место как овраг! «Он глубокий, он широкий, он по весне слишком скользкий на краях, и я не хочу, чтобы ты упала и разбилась об острые камни на дне!», - твердила она всякий раз, когда девочка начинала спрашивать: «А можно мне…». И всякий раз, отпуская их с Рене на верховую прогулку, мадемуазель Мей брала с юноши честное слово, что к оврагу они не поедут.
И вдруг - такая радость! И мадемуазель отпустила, и Рене не стал осторожничать! Так что сегодня Жанна сможет показать всё на что способна, потому что давно знает - способна она на многое, и ничего с ней не случится!
Из своих крестовых походов Ги Бульонский привез когда-то абиссинских жеребцов, чьи потомки составляли сейчас гордость конюшен герцога Карла. А заодно и секрет особого умения ими управлять. Этой выездке научили в свое время Рене и чуть позже - Жанну, которую втайне ото всех уже года два готовили к её будущей миссии. Юноша сам вызвался обучать девочку. Вставая ни свет ни заря, он выводил из конюшни своего коня и небольшую смирную лошадку для Жанны, и еще до восхода солнца добирался из замка до жилой части Нанси, где на площади перед церковью Святого Георгия стучал в ворота утопающего в зелени домика.
Любой зевака, очутившийся в это время рядом, мог видеть только то, как молодой человек входит. Потом, если, конечно, было огромное желание и много свободного времени, он мог гулять по площади до самого вечера, чтобы увидеть, как молодой человек выходит и уезжает обратно в замок. И даже если кому-то пришло бы в голову обежать по узеньким боковым улочкам половину города и выскочить прямо на задворки домика, он бы смог рассказать потом только одно. Что унылый конюх в простой одежде, в сопровождении девочки, несущей длинный сверток из рогожи, повел жеребца и лошадку знатного господина из замка на выпас на дальние луга. Вот и всё. А уж что делал сам господин в доме Ализон Мэй – всем известной метрессы Карла Лотарингского – никого не касалось. Слуг в такие дни из дома удаляли, свежие овощи доставляла мать Ализон, а творог, молоко и всё прочее, что требовалось закупать ежедневно, проносил в дом её брат и всегда через заднюю дверь.
Таким образом, только птицы да пугливые олени в лесах Лотарингского герцога могли видеть, как унылый конюх превращался на лугу в того самого статного молодого человека из замка, а девочка, развернув рогожу, доставала из неё лук, стрелы, кусок угля и дощечку. Мишень рисовали тут же. Потом юноша закреплял её на специальном складном треножнике, который всегда привозил с собой, давал Жанне перчатки для стрельбы и долго тренировал её, показывая, как лучше натянуть тетиву по-английски - «от глаза», «от уха», или «от носа». Учил, как метать копье, как уклоняться от удара мечом, как уберечь коня под собой и как не допустить, чтобы выбили меч из руки… А после занятий оба носились по лугу верхом.
Молодым людям ничто не угрожало. Даже «вольные дружинники» из Бургундских земель. Герцог Карл давно уже распорядился, чтобы ежедневно окрестности Нанси патрулировались его солдатами. А в те дни, когда Рене навещал домик Ализон Мэй, из ворот замка выезжал еще и внушительный отряд рыцарей, желающих поохотиться. Трофеев, правда, они привозили немного, а то и вовсе не привозили, потому что, по словам редких очевидцев, ограничивались легким пикником со слушанием труверов где-то на окраинах дальних лугов. Так что, случись какая беда, Рене достаточно было только протрубить в рог…
Жанна обожала эти прогулки и эти занятия!
Она мало задумывалась о том, зачем всё это происходит. Лишённая возможности играть с другими детьми из-за уединённого образа жизни, которую они с мадемуазель Ализон вели, девочка не могла себя с кем-то сравнивать и полагала, что в других домах всё происходит так же. А если и не так - какое ей дело? С Рене, которого она считала дальним родственником мадемуазель, было весело. И раз ему весело тоже, чего ещё и желать?
Молодой человек объяснил ей, что хороший всадник должен слиться со своим конем в одно целое, добиваясь исполнения своей воли не шпорами и кнутом, но одним только этим единением. И научил особым разговорам, которые, по его уверениям, поймет любое животное, но лошадь - более других, потому что она с человеком испокон веков бок о бок…
- Мне это нравится, - серьезно говорила Жанна. – Очень-очень нравится. Ты не волнуйся, Рене, я все легко запомню. Я теперь так много знаю!
Она действительно знала много больше любой своей сверстницы. Герцог Лотарингский напрасно когда-то сетовал, что девочка растет своенравной и повторяет худшие черты своего рода. Дружба с Рене - с одной стороны и попечительная забота Ализон Мэй - с другой сделали свое дело.
Последняя, будучи необразованной дочерью торговки овощами, но волею судьбы ставшая метрессой всесильного герцога, могла научить Жанну только искренне молиться, однако преуспела в этом больше чем самый ученый богослов в каком-нибудь монастыре. Возможно, такая набожность была вызвана подспудным желанием замолить свой грех прелюбодеяния. Но возможно и другое: стыдясь лишь одной частью своего существа, мадемуазель Ализон так же подспудно ощущала в себе и некую избранность. И Жанну, от которой своё положение она старательно скрывала, эта молодая женщина учила вкладывать в молитву не столько покаяние, сколько радостную благодарность…
Когда же к своим обязанностям приступил Рене, его учение пало на почву вполне подготовленную этой благодарностью. Девочка воспринимала мир вокруг себя великим Божьим даром и хотела узнавать о нём больше и больше. Поэтому всё, что молодой человек рассказывал о королях и войнах, о героях рыцарских баллад, отдававших жизни ради слабых и угнетённых, о прекрасных дамах, что посвящали себя монастырскому служению - всё впиталось в детское сознание, как влага в разрыхлённую почву и всходы дало, в общем, ожидаемые.
ПОЛ ШАГА НАЗАД
- Видишь, вот Лотарингия, а сюда, ближе к моей руке, это уже Бургундия. Вот эта лента – это Луара, а здесь Анжу – моя родина.
Рене водил пальцем по большой карте, которую привез из замка и расстелил прямо на обеденном столе мадемуазель Ализон. Вместе с Жанной, придерживая плотные, без конца сворачивающиеся края, они нависли над тонким - в черточках и штришках - изображением Франции, и без конца передвигая свечу, изучали расположение всех прилегающих земель, рек, дорог, городов и замков…
- Это Париж, там живет король Шарль. А это Тур, куда недавно заточили злую королеву Изабо. Но она сбежала с помощью герцога Бургундского и теперь живет в Амьене... Погоди, я свечку передвину... Вот! Вот это Амьен. Здесь она считает себя правительницей Франции и даже созвала собственный парламент. Ты помнишь - что такое «парламент»?
Жанна кивнула, выпрямилась и произнесла, как заученный урок:
- Это собрание людей, которые помогают королеве править.
- Королю, - поправил Рене. – Тот парламент, который собрала королева - незаконен, а настоящий в Париже. И первый, кто помогает королю там править - граф д’Арманьяк. Он умный человек, но ему сейчас очень трудно. Королева собрала вокруг себя его врагов, и все вместе они очень мешают графу… Вот, посмотри, это Нормандия. Весь её север захватил английский король и продолжает захватывать всё новые и новые земли сюда, на юг. Еще немного, и он подойдет к Руану…
- И что тогда?
- Если английский король захватит Руан, откроется дорога на Париж. А Франция очень слаба, у неё почти нет армии. К тому же, вспомни, сколько бургундских бандитов шныряет по нашим лесам. Как только король Монмут нападет на Руан или на Париж, все они станут ему помогать.
Жанна подняла на Рене испуганные глаза.
- Знаешь что… - прошептала она тихо, одними губами, - я тебе хочу кое в чем сознаться…
Девочка обернулась на дверь в комнаты мадемуазель Ализон, потом словно нырнула в круг света возле свечи, как будто там, у карты, её было не так слышно.
- Это очень плохо! Все говорят, что ближнего надо любить, но я... я их ненавижу, Рене!
Жанна выдохнула слово «ненавижу», как святотатство и даже покраснела, но Рене пока ничего не понял.
- Кого ты ненавидишь?
- Бургундцев!
Жанна чуть не плакала от стыда за свою ненависть.
- На прошлой неделе они почти полностью сожгли Невшатель, а там жила сестра мадемуазель Ализон с мужем и детишками. Их всех убили, и мадемуазель так страшно плакала…
Рене помрачнел.
- Да, я знаю.
Сам он в Невшатель не ездил, но видел беженцев и слышал рассказы очевидцев. Всё было слишком обычно и поэтому страшно.
- Разве наш герцог не мог заступиться за этих людей?
- Бургундские бандиты не армия, Жанна. Как от них защитишься? Те, кто ходят вразброд и нападают внезапно, когда хотят всего лишь пограбить - непредсказуемы. Герцог и так делает всё, что может.
Жанна отчаянно посмотрела на карту.
- А король?
- Он очень болен.
- А господин д'Арманьяк?!
- Он один… Он не может собрать достаточно сильную армию, чтобы воевать на две стороны…
- А кто сможет?
Девочка смотрела с таким отчаянием, что внутри у Рене что-то сжалось и замерло. Неужели… Неужели сейчас?
Его мать в своих письмах строго-настрого запрещала рассказывать Жанне пророчества о Деве. Она считала, что лучше всего это сделать позже, когда девочка, воспринимающая как игру стрельбу из лука и верховую выездку, наконец спросит, а зачем ей всё это? Но момент был слишком хорош! И вряд ли мадам Иоланда не воспользовалась бы им сама, окажись она сейчас в этой комнате.
- Кто сможет? – задумчиво повторил Рене, растягивая паузу.
А потом, точно так же, как и Жанна, бросил быстрый взгляд на дверь в комнату мадемуазель и пригнулся к карте.
- Я тоже хочу сказать тебе одну тайную вещь, - зашептал он. – Но обещай, что никому и никогда об этом не расскажешь!
- Обещаю.
- Так вот, давным-давно один мудрец следил за ходом звезд и увидел будущее! То есть те события, которые произойдут через много лет после его смерти и даже в наши дни!
- Откуда ты это знаешь?
- Прочел.
- Где?
Рене нетерпеливо мотнул головой.
- Не перебивай! Я потом принесу и тебе почитаю… Он свои видения описал, и там было сказано, что государство - могучее и великое государство, погубленное женщиной - спасет Дева из Лотарингских земель!
Жанна охнула.
- Погоди, - поднял руку Рене, видя, что сейчас посыпятся новые вопросы, – дай закончить. Я самого главного не сказал. Эту Деву, по словам мудреца, пошлет сам Господь, и она будет чиста словно ангел, и поведет за собой невиданное войско, благословленное небесами!
Глаза Жанны наполнились слезами.
- Где же она, эта Дева? – прозвучал еле слышный вопрос.
Рене выпрямился. Выносить взгляд девочки вдруг оказалось трудно.
- Никто не знает, - ответил он после паузы, когда сглотнув ком, внезапно застрявший в горле.
Пальцы Жанны на карте беспокойно задвигались. Она разгладила плотный шершавый лист, словно жалея эти исстрадавшиеся земли и глубоко вздохнула. Пламя свечи затрепетало, подгоняя время.
- Она должна быть воином, - тихо добавил Рене, ненавидя сам себя. – Должна многое уметь, чтобы вести за собой целую армию, и знать что-то такое, чего ни один простой человек знать не может.
- Что же это?
Глаза Жанна не поднимала.
- Не знаю, - выдавил из себя Рене.
Больше врать он не мог.
Но девочка больше ни о чем и не спрашивала.
Немного помолчав, она тоже вынырнула из светового круга так, что Рене были видны лишь отблески свечи в её глазах да плотно сжатые губы.
- Спасибо, что рассказал, - произнесли эти губы мелено и как будто через силу. – Не бойся, я никому не скажу… А ты научи меня лучше бросать копье и управляться с мечом. Ладно?
Рене, конечно, пообещал и очень скоро привез из замка свой старый, выструганный из дерева меч, с которым, будучи совсем маленьким, отрабатывал удары, выпады и всякие обманные уловки, применяемые в бою. Копье для Жанны он смастерил прямо на лугу, обстругав ствол засохшей осинки - и легкое, как раз для девчоночьей руки, и сломать не жалко. Лучше бы, конечно, было срубить свежее дерево: из него копье получилось бы прочнее, но Жанна не дала.
Новых разговоров о Деве между ними не возникало. Однако Рене чувствовал, что к занятиям с ним девочка стала относиться иначе. Раз за разом она заставляла себя повторять то, что не получалось, до тех пор, пока не просто получится, а получится хорошо. Сам же он и подправлял, и обучал, и подсказывал, по-прежнему делая вид, будто всё это только игра.
О разговоре над картой ни герцогу Карлу, ни матери Рене не сообщил. Это был их с Жанной секрет. Да и о чем сообщать?! Ничего страшного не случилось, стало даже лучше. И то, что девочка тоже помалкивала и делала вид, будто никакого разговора не было, заставляло Рене относиться к ней с особенным уважением. Вот почему, в качестве своеобразной награды, он и упросил сегодня мадемуазель Ализон позволить им съездить наконец к вожделенному оврагу, чтобы поучиться прыгать через преграды…
До места Жанна доскакала первой, но остановилась дальше чем обычно, чтобы иметь место для разгона. Ожидая Рене она что-то тихо бормотала, поглаживая лошадку по шее, и та кивала головой, будто с чем-то соглашалась. Мадемуазель Ализон сшила Жанне простые мальчишечьи штаны, которые удобно скрывались под юбкой, так что девочка сидела не в женском седле, а уверенно, по-мужски. Сброшенные деревянные сабо болтались тут же, в мешке, подвязанном к седлу, и босые пятки ласково елозили по бокам лошади, словно успокаивая её перед препятствием и подготавливая к прыжку.
Жанна и сама уже не помнила, с каких пор это место стало вдруг таким притягательным. На Лотарингских равнинах встречались и другие овраги - куда мельче. Но всякий раз, когда Рене разрешал ей пустить лошадку в галоп, она мчалась именно сюда, и всякий раз восторженно замирала на самом краю каменистого обрыва. Та, другая сторона казалась ей прекрасной!
Ровный луг, похожий на только что растянутый ковер, полукружьем обрамляла невысокая прозрачная рощица, а за ней, сквозь мерцающие голубые просветы, угадывались в ясной дали крепостные стены, шпиль церкви, и густой, совершенно волшебный лес.
Если бы кто-нибудь спросил, что такого особенного Жанна во всём этом находит, вразумительного ответа он бы не получил. Но место все равно манило. И казалось, что стоит только перенестись через этот, не желающий зарастать никакой травой шрам на земле, как дальше появятся какие-то новые силы! И можно будет лететь до самой синей дали, не чувствуя под собой ни этого ровного луга-ковра, ни послушной лошадки – ни-че-го, кроме одного упоительного полета сквозь душистый весенний воздух, пропитанный весенним солнцем!
- Ты только ничего не говори, - попросила Жанна, когда Рене подъехал. – Я хочу сама, как умею… Ладно?
Юноша с сомнением осмотрел овраг, прикинул расстояние. Не так уж широко с точки зрения опытного всадника, но для первого раза довольно опасно.
- Может, сначала все-таки я, - предложил он.
- Нет, нет!
Жанна пятками подтолкнула лошадку на разгон и, уже на полном скаку, крикнула:
- Со мной ничего не случится! Не может…
Она уверенно и в нужный момент пригнулась и подалась вперед. Сжав ногами бока лошади, приподнялась над её спиной, слегка отпустила повод, и, на всё время прыжка, мгновенно сжалась, подобралась, превратившись в какой-то спинной нарост, неотделимый от лошади. И так же мгновенно потом, когда очутилась на другой стороне, распрямилась, выровнялась, раскинула руки и понеслась по блестящей траве, словно не скакала, а летела, подхваченная невидимыми ладонями воздуха…
Шумно и с облегчением выдохнув, Рене тронул поводья, чтобы прыгнуть следом, но тут ветерок донес до него счастливый, совсем еще детский смех Жанны, и молодой человек замер.
Только теперь дошло до него, в какую бездну хотят они отправить эту девочку.
Они – благородные господа, направляющие её волю, как стая волков, которая гонит жертву туда, где она вернее всего погибнет. «Ради спасения Франции», - твердила его мать, и Рене соглашался, понимая, что цель слишком огромна и многое оправдывает. Но почему-то солнечный день померк в его глазах.
Невидимая рука готовой разразиться войны вытянулась из-за его спины и накрыла костлявой ладонью и этот мирный луг, и резвящуюся на нем как мотылек Жанну.
- Немедленно вернись! – закричал Рене изо всех сил.
Ужас и стыд вдруг превратили обычный овраг в оскаленную ухмылкой пасть. И то, что Жанна послушно развернула лошадку, готовая снова прыгать, усилило ужас до полного оцепенения. Кричать «остановись!» было и поздно, и глупо. Оставалось только смотреть. Но не на Жанну - потому что невозможно - а на копыта её лошади. Так было легче и почти не страшно, если не думать…
- Ну, что?! Видел?!!! Я же говорила!
От радостных воплей зазвенело в ушах.
Жанна подскакала к Рене и завертела у него перед носом ладошками, которые будто сами по себе искрились солнцем.
- Ты видел?! Видел? Нет, ты видел, как я перескочила обратно?!!!
Она буквально захлебывалась радостью, и Рене смог, наконец, вздохнуть, чувствуя, как уползает темная костлявая рука, снова давая доступ к светлому дню.
- Я же совсем не держалась, Рене!!! Я как будто перелетела! Сама!.. Ты это видел, а?! Скажи, видел?!
- Ты с ума сошла, - выговорил он.
- Нет! Просто со мной ничего не может случиться, поэтому я всё могу!
Глаза их встретились, и взгляды сцепились, как руки двух путников, идущих с разных сторон к одной и той же цели.
- Рене… - прошептала Жанна. – А вдруг, это я…
- Нет!
Конь под юношей закрутился и задергал головой, не понимая, чего хочет всадник, так беспорядочно дергающий поводья.
- С чего ты взяла?! Я понял, что хотела сказать, но... нет! Нет!!! Почему вдруг ты?!
С поводьями удалось, наконец, разобраться, и Рене, не дожидаясь ответов, поспешил прочь от проклятого оврага.
- Я хорошо стреляю, умею бросать копье, и меч в моей руке держится крепко, - летело ему в спину.
- Нет!
Господи, слышала бы его сейчас мать! Она бы отреклась, прокляла, не поверила бы, что это говорит он!
- Ты еще многого не знаешь, Жанна!
- Рене…
Тихий голос удержал его, как накинутая петля. Молодой человек остановился и оглянулся с тоской.
Уже по тону было ясно, что прежней власти старшего над этой девочкой он больше не имеет. С чертова луга на той стороне к нему вернулась повзрослевшая девушка. И сейчас она скажет то, с чем ему придется жить до конца своих дней, сгорая от стыда…
- Мне не надо много знать, Рене. Только что я поняла главное.
- Что же?
- Если не я, то кто?
Продолжение:
http://www.proza.ru/2011/07/02/1195