Солдат из неоконченной войны
Повесть
Глава 1.
«Утро»
- Жгут! Слышь, а Жгут! - Сквозь липкий и тягуче-тревожый сон доносились до Андрея обрывки шипящих слов Славки-пулеметчика. – Жгут, ты чего это, болтаешь во сне? Руками машешь? Кошмары давят, или стояк замучил? Давай вставай, твоя очередь дежурить!
- Встаю… Уже… Сейчас… Только шнурки поглажу. – Не сразу ответил Андрей одними обветренными губами, и тут же напугался отсутствия собственного голоса. Разлепил опухшие от постоянной бессонницы веки, сфокусировал мутный взгляд на закопченном потолке низкой землянки, по инерции пошарил возле себя правой рукой, нащупывая холодную сталь своей винтовки. На месте.
С трудом поднялся на ноги, и, вытянув руки вперед, несколько раз неуклюже присел. Затем покрутил головой, помахал руками, хрустнул суставами пальцев. На секунду задержал взгляд на обломанных ногтях с чеченской грязью под ними, на толстые канавки цыпок на костяшках и следы крови в этих бороздах. Да! Грязь явно не лечебная, да и климат - далеко не санаторный!
Рядом стоял Славка Паршин по прозвищу «Першинг» и от нетерпения переминался с ноги на ногу, словно ему срочно приспичило в туалет. Оно и понятно, время его смены закончилось, и он с удовольствием ждал момента упасть на нагретый Андреем лежак, накрыться грязным бушлатом и отрубиться от реальности на пару быстрых часов. Этот самый момент Андрей тоже любил еще со времен срочной службы: придешь, бывало, ночью из караула в расположение, где дрыхнут бойцы, когда до подъема есть еще пару часов. И в предвкушении сна, наспех снимая сапоги и ремень, падаешь прямо в одежде на кровать, накрываешься еще прохладной шинелью, а ноги с любовью кутаешь в бушлат, предварительно приготовленный для этого случая под кроватью. Слышишь, как похрапывают солдаты, вдыхаешь спертый и вонючий воздух в кубрике и медленно проваливаешься в сладкую дрему, ни о чем не думая, чтобы через два часа с ужасом проснуться от сумасшедшего крика: «Рота подъем!!!»
В землянке чувствовалась прохлада, в железной печи давно иссякло живое тепло, и январский морозец, холодными струйками проникая сквозь жидкое солдатское одеяло, наспех приколоченное вместо двери, кусал за открытые участки тела. Жгут потрогал холодный бок «буржуйки», слегка поежился, и поднял сонное лицо к Першингу, чтобы спросить. Но Славка, предугадывая мысли Андрея, скороговоркой протараторил:
- Истопника ночью увезли. – С печалью в голосе сообщил Першинг. – Подозрения на дизентерию. Жрал ведь, козел, все что увидит, вот и подхватил заразу… Ну ты что застыл, давай быстрее. Спать хочу, больше чем медведь бороться!
Жгут снял с проволоки возле печки одеревеневшие портянки и снова опустил зад на лежак, чтобы намотать вонючую материю, стоящую колом, на ногу.
Блин, каждый раз одно и то же. Вот уже две недели подряд Андрей непременно видел один и тот же сон: будто бы он в одного уничтожает целую деревню до упора напичканную злобными чеченцами. Сначала он со вкусом обстреливает ее из пулемета, потом смачно поливает из автомата, и, наконец, добивает корчащихся от боли раненых нохчей здоровенным ножом. Даже не ножом, а скорее, короткой саблей, похожего на обломок мачете. Только не чувствовал он тяжести этого клинка, а тела бандитов под его ударами рвались словно тряпичные игрушки, и рассыпались в пыль. И такой он при этом чувствовал прилив положительной энергии, такой заряд бодрости получал, словно отряд старушек через дорогу перевел, или уроки в школу прогулял. Приятно, аж до мурашек под мышками!
Андрей потряс головой, прогоняя остатки кошмарного сновидения – с головы посыпалась земля и лиственная труха. Но мерзкий сон накрепко врезался в память и не хотел отпускать - фрагменты чеченских тел, разрубленные рукой Жгута, постоянно мельтешили перед глазами. При этом отрубленные пальцы, ненароком пролетая мимо его лица, нелепо складывались то в фигу, то в фак, то показывали тяжелый кулак с зековскими наколками на костяшках пальцев. Лучше бы дом приснился, или какое-нибудь шумное веселье с водкой и грудастыми тетками, которые только во сне бывают симпатичными. В жизни они как-то попадаются все больше корявыми, да плоскогрудыми, а сон, как водка - сглаживает все изъяны, и добавляет к женскому телу там, где больше всего этого бы хотелось – спереди, да сзади. А то все война да война! Бойня да мясорубка!
«К чему может привести меня моя кавказско-корсиканская вендетта? - Грустно подумал Жгут. - Разве у войны существует положительный итог? Разве война кому-нибудь приносила удовлетворение? Политиканам, мошенникам, ворам, мародерам, умственно отсталым извращенным дегенератам - да. Но считать их за людей может разве только такой же дебил. А люди? Разве война приносила что-то хорошее людям? Да никогда! А солдаты, с их жуткими воспоминаниями, вечно ноющими ранами, бессонными ночами с кошмарами и постоянными стрессами? Что делать политиканам с неугодными и уже не нужными солдатами, когда закончится их последнее сражение? А что делать с местными жителями, оставшимися на руинах своих домов? Беженцами, инвалидами, с убогими и немощными стариками, с опухшими от пролитых слез вдовами и невменяемыми после смерти единственного сына матерями? Как жить дальше? Да и кому вообще жить? Разве что продолжать существовать, продолжать присутствовать в большой и непонятной игре, под названием война. Зачем, ради чего? Разве нет на белом свете ничего другого? Того, что приносило бы положительные эмоции, приятные ощущения, искренний восторг, и желание жить человеческой жизнью. Просто желание жить...
Жгут с грустью взглянул на Першинга: тот уже почти не раздеваясь, завалился на место Андрея, натянул шинель до подбородка и теперь слегка сталкивал его с лежанки. При этом у него было такое невозмутимо-блаженное выражение лица, что Жгуту стало его жалко. А больше всего - самого себя.
Он встал с грубо сколоченных нар, и поежившись, натянул на себя легкую кожаную куртку, которую носил с прошлого года. История этой кожанки довольно поучительна, и всякий раз, одевая ее на себя, Андрей с тяжелым сердцем вспоминал своих ребят.
В те времена, когда их часть вела бои в Грозном, Жгут с несколькими товарищами уже вторую неделю с мелкими стычками пробивались к своей части. Было тяжело: боеприпасы пополняли у трупов своих же товарищей, еду - где придется. В рот тащили все, вплоть до убитых собак, слегка поджаренных на пластиде: боялись открытого огня. Один раз в одном из разбитых магазинов удалось найти мешок вермишели: ее в миг растащили по карманам и грызли всухомятку, запивая мутной водой из луж. Если бы не она - померли, наверно, с голоду. Ночами было довольно холодно, из части выехали налегке, в одних бушлатах. Командиры планировали взять город за несколько дней, так что все вещи остались на броне, которая сгорела в первые же часы боев. Так вот, чтобы не замерзнуть, ребята искали гражданские вещи себе по росту. Кто вязаный свитер присмотрел, кто осеннее пальто. Андрею же подвернулась далеко не новая кожаная куртка, аккурат по его размеру. Кожанка сидела на нем, словно литая, и напоминала своей пошерканностью комиссара времен гражданской войны. Солдаты, что были с Андреем в одной связке, так и ахнули: «Ну ты, Андрюха, просто вылитый чекист! Тебе еще маузера не хватает!» Жгуту кожаный реглан тоже пришелся по вкусу, и впоследствии, он с ним не расставался: куртка была плотная, не пропускала тепло, и отлично защищала от холода. И за сходство с комиссаром, ребята стали называть его солидно – «Товарищ Жгут». Все они полегли на улицах Грозного, так и не дойдя до своих. Удалось найти часть только Андрею и еще одному солдату – Варламову Сергею, срочнику из Карелии…
Андрей натянул бушлат, нырнул в бронежилет, растолкал по карманам магазины с патронами, гранаты. И подняв с лежанки СВД – свою дорогую подругу, вышел на холод. Рассеянно оглянувшись, уже на выходе бросил грустный взгляд на холодную печь и вздохнул. Дров не было ни щепки.
На ум пришел случай, который произошел пару дней назад с истопником. Их назначали из числа срочников поддерживать в течение суток огонь в печке. Молодой боец, взявший на себя обязанность кормить огонь, отлично справлялся со своими обязанностями весь день – в землянке было тепло, а в углу были навалены разбитые ящики из-под снарядов - еда для прожорливого пламени, бушевавшего в тесной печурке. Боец был счастлив, получая благодарности от старослужащих за отличную службу, тепло, и расторопность. И старался еще лучше: в сумерках его видели у позиций артиллеристов, где обычно солдаты воруют у них ящики для растопки своих печей. Но ночью Андрей внезапно проснулся от того, что у него замерз нос. Тупо глядя в черное пространство землянки, Жгут долго не мог понять, отчего так холодно, и почему изо рта валит пар? Слегка повернув голову он сфокусировал взгляд на тусклых язычках пламени, мерцающих через отверстия в чреве буржуйки. Огонь горит, а тепла почему-то нет! Что за нарушение законов термодинамики? Не сон ли это?
Андрей протянул руку, и, дотянувшись до бока печки, потрогал ее. Железные стенки были ледяные. Что за наваждение? Он сделал над собой усилие, прежде чем отбросить от себя теплую шинель и встать. Удивленный, он тихо подошел к буржуйке и присел перед ней на корточки: через расположенные в ряд отверстия в дверце пробивались лучики огня, и было совершенно отчетливо заметно колебание пламени. Но вокруг стоял жуткий холод! Что за бред? Жгут в недоумении протянул руку, приоткрыл холодную дверцу и заглянул внутрь. И тут же внезапный порыв ярости и смеха целиком накрыл его разум: в центре топки, прямо на голых колосниках стояла полу оплывшая свеча, которая и давала иллюзию присутствия огня в печке! Вот уж точно юмора и находчивости истопнику было не занимать. А он, тихо посапывая, преспокойно дрых в углу землянки на ворохе вонючих портянок, грязного исподнего и масляной ветоши!
Глава 2
« Поле»
…Прошло три дня, как Андрей вернулся из Ростовского госпиталя, где его подлатали после небольшого ранения. Все это время он неприкаянно болтался в Ханкале возле палаток своей части, выжидая удобного случая. На задания его не брали, в караул не пускали, в наряды – и то побаивались ставить. Жгут нарезал круги вокруг палаток, стрелял у часовых сигареты и часами пролеживал бока на кровати. И, как только стало заметно лучше, как только его организм после госпитального климата и диет приноровился к здешним условиям, кирзовой каше и ежечасно грохочущей канонаде - поехал на войну. Так он и оказался здесь, в Дагестане, в заснеженном поле у села Первомайское, в километре от чеченской границы. В самой жопе. Сегодня, 17 января, исполнилась ровно неделя как он в ней. Привык, как может привыкнуть к пинкам преданный хозяину пес.
Как толкали солдат в вертушку, как тряслись в воздушных ямах, с ужасом глядя, как ходят ходуном хлипкие борта вертолета, и приземлялись, Андрей толком и не помнил. Не сохранила эти фрагменты, еще тормозная после госпитальных уколов, память. Все, что ему запомнилось, это то, что все время жутко хотелось жрать, и он весь недолгий полет только и думал о еде, даже в иллюминатор не взглянул ни разу. Да и что там разглядывать - кругом черно-серое покрывало, лишь местами на ней были разбросаны серо-коричневые точки - воронки от разорвавшихся авиабомб.
А спрыгнув с борта на землю, тут же угодил сапогами в черную жижу, и забыл даже то, что, вроде бы, еще должен помнить. «И что здесь за зима! – Словно пулей на излете, медленно колыхнулось у Андрея в голове, - снега почти нет, одна жидкая и липучая грязь. Ладно, - утешил он сам себя, - хоть копать легко будет: земля не мерзлая, сырая, да и погода кстати: днем ноль - минус два, не холоднее. Ветер - не пурга и не вьюга, юг все-таки, не Сибирь. Так что замерзнуть не должен. Оделся вроде тоже нормально - еще в госпитале, у местного каптерщика разжился зимним комплектом «белухи», это кальсоны с рубашкой, а по приезду в Ханкалу выдали зимний камуфляж, бушлат. Вязаную монтажную шапку, которая расправляется на всю голову, оставляя щелки для глаз, подогнал земеля по выписки из госпиталя, а перчатки с начесом и вязаные носки приобрел еще в Моздоке, на рынке. Ну и, конечно, знаменитая кожанка. Как чувствовал, что здесь хрен что обломится, жадные все какие-то, крысы недобитые. Имущество только за деньги и можно приобрести. Чувствуют, скряги, что солдаты с боевых, значит - с деньгами.
Как только вертушки выплюнули из себя вооруженных до зубов бойцов, сделав прощальный круг, и гадко стрекоча лопастями, устремились обратно, за новой партией. Всего оказалось человек шестьдесят, почти вся третья рота: Андрей многих знал в лицо, но было и достаточно бойцов, кого он видел в первый раз - все-таки два месяца он провел в госпитале. А за это время почти половину роты покосили чеченские пули, еще больше было ранено, многие бойцы уволились сами.
Командиры, громко покрикивая на солдат, не столько ругаясь, сколько желая согреться, выставили оцепление, а других расставили по будущим позициям, и принялись за рытье оборонительных сооружений.
Окоп получился всего один: глубиной метра полтора и около ста метров в длину, но хорошо укрепленный, с брустверами с обеих сторон и удобными ячейками для стрельбы. Командиры попались не в меру добрые - никуда не торопили, вот солдаты и потрудились им не в ущерб, и себе в удовольствие. Заодно и пару землянок вырыли, все теплей будет - жить-то всем охота. Потом уж и палатки поставили, и еду сгоношили. Выдали сухой паек нового образца: с шоколадом и сгущенкой. И про запас еще было с десяток коробок с детским питанием - крошечными баночками яблочного пюре: на войне годится любая еда, да и солдат жрет все, что не приколочено. А что приколочено - оторвет и сожрет.
Когда траншея для обороны была полностью готова, молоденький взводный самолично расставил бойцов по свежевырытым ячейкам. И совершенно случайно, прилежно выдолбленный Андреем в чеченской грязи отсек для стрельбы, оказался в нескольких метрах от ячейки взводного, так что все его приказы, раздаваемые зычным и достаточно мелодичным голосом, он слышал одним из первых. А рядом, справа от Андрея, заняв почти пол-окопа, разбросав по земле пулеметные ленты и разложив свои манатки, обосновался Першинг.
Глава 3
«Першинг»
Это было и понятно: Андрей с Першингом – два закадычных друга не-разлей-вода, два сапога пара. Или как называли их за глаза некоторые офицеры - два кислых друга. Славка - такой рубаха-парень, с не обычными, порой даже деревенскими замашками. Если бы Жгут не знал Першинга в детстве, то можно было подумать что он провел свою неокрепшую юность вместе с колхозниками и доярками, дергая телок за сиськи, накручивая быкам хвосты, и бухая из горла самогон, занюхивая самопляс грязным кулаком. На самом деле Славка имел вполне приличное воспитание, и такое же образование, вырос в интеллигентной семье инженеров и закончил два курса какого-то института. С третьего курса его выгнали за систематические устраиваемые пикеты в аудиториях учебного заведения, и призывы к сплочению студенческого братства в борьбе с преподавательским беспределом. При этом оккупируя очередную аудиторию учебного корпуса с целью пикетирования, они баррикадировались, полностью прекращая общение с внешним миром, а атакующих преподавателей время от времени обстреливали из рогаток. Парламентеров не пускали, считая их предателями. Короче, вел боевые действия в мирное время и на территории своего государства. Виртуально. Через несколько месяцев его отчислили за недостойное поведение, и намного позже ему пришлось вести натуральные боевые действия уже реально. Как говорили студенты – поменял зачетку на кирзовые сапоги. Но он был не против, и даже, по-своему, доволен.
Хороший человек Славка, он же Славян, он же Першинг. Не потерял чувство юмора даже в таком месте и в такое время. Когда-то Андрей учился со Славкой Першингом в одном классе, даже сидели они за одной партой, ну и конечно, дружили. Но в пятом классе отец Славки, работавший инженером на заводе получил квартиру на Затулинке, и они с семьей переехали в новый микрорайон. Жгут редко бывал в тех местах один: мальчишеские группировки вели войну между микрорайонами, и, вылавливая на своей территории чужаков, били без зазрения совести и жалости. Андрей пару раз рискнул здоровьем и съездил к Славке (в новой школе ему отчего-то дали кличку «Зебра») в гости, посмотрел просторную квартиру, новые экземпляры бабочек (Славка ловил их каждое лето с первого класса, и имел достаточно крупную коллекцию). Но в третий раз ему не повезло: местные пацаны выловили его во дворе девятиэтажки и в подъезде расквасили нос. А так же подбили левый глаз, и выгребли всю мелочь из карманов. Сопротивляться было бесполезно – шестеро на одного, трое из которых, как показалось Андрею, были почти что мужиками – на верхней губе пробивались мерзкие усики. С тех пор Жгут Першинга больше не видел. И вот, спустя почти что двадцать лет, несчастный случай снова свел их вместе. Першингу не везло в семейной жизни, так же как и Жгуту: в этом они были чем-то схожи, и еще непонятной тягой к боевым действиям и убийствам.
И даже вооружение зема выбрал себе под стать - пулемет ПКМ, с добрым десятком лент к нему. Першинг - парень не глупый, не тормоз, просто иногда медленный газ, но если что - воевать умеет, и за пулями в карман не полезет. У него, как у хорошего хозяина, все под рукой. Андрей вместе с ним, и с его пулеметом был абсолютно спокоен, отлично зная, что Славян никогда не подведет.
Глава 4
«Чика»
Андрей вышел из землянки, огляделся, прислушался. В поле, где они понарыли себе позиций, рвов и капониров была высокая, почти в рост среднего человека, трава, да несколько неглубоких арыков, вырытых, по всей видимости, еще при царе горохе. Дальше, где заканчивались сухие бодыли травы, поле было совершенно чисто. Поэтому часть окраины села Первомайского неплохо просматривалась даже невооруженным взглядом.
Остатки десантной части, где нес службу Андрей, находилась на юго-западной окраине села. Рядом, в пределах видимости, расположились лагерем бойцы из какой-то местной бригады специального назначения. Их было немного, чуть меньше десантников, и солдаты иногда, как стемнеет частыми перебежками, бегали к ним за водкой и сигаретами. Они же, пользуясь тем, что знали местные уставы и обычаи, брали у местных аксакалов чачу, араку, и прочий самопал совершенно бесплатно. Вроде как за охранные услуги. А солдатам продавали все это «горючее» в три дорога, беря деньги за «напряженность обстановки». Десантники были сильно недовольны таким обменом, но! За неимением кухарки, обычно мучают дворника! Так что на безрыбье и рак - рыба.
Все остальные войска, окружившие этот небольшой населенный пункт, выстроились в два кривых ряда на противоположной стороне села, со стороны Дагестана. Ходили слухи, что даже пресловутая «Альфа» и «Витязь» прилетели в эту дыру, не говоря уже о других спецназах, СОБРах и ОМОНах. Их здесь было, словно блох на собаке: куда не пойди - кругом оцепление, да не одно, а в два, или в три кольца! Видать заварушка готовилась не хилая.
- Жгут, помоги-ка! - Вытащил Андрея из задумчивости голос Чики, тоже контрактника из Омска, почти земляка. Долговязого Чику прозвали так из-за того, что он после каждого боя, разглядывая трупы солдат, и определяя, кто из какого подразделения напоролся на пулю, всегда приговаривал: «Семена зачикали!» Или: «О! И товарища нашего гвардии прапорщика - тоже чечены зачикали!» Зачикали - значит убили. Как в далеких детских играх: зачикали, значит, выбываешь из игры. Кстати и фамилия у него была подходящая – Чекашов.
- Че надо?
- Иди, я покажу.
- Ну чего тебе еще? - Андрей плюхнулся на землю рядом с омичем.
- Давай, запасную позицию для пулемета сделаем. На всякий случай. Все равно здесь торчать, мерзнуть?
- Не. Мне мараться неохота. Я в карауле. И вообще, я тебе что, землекоп. - Начал огрызаться Жгут. – Я за время службы столько земли перековырял, что можно станцию метро запускать. Площадь, блин, имени немецкого философа Карла Маркса! - Назвал он первую, что пришла на память станцию метро в своем городе.
- Не хочешь помогать – не надо. А орать-то зачем? Мы все тут на нервах, скоро, что стреляться начнем по пустякам?
Чика нехотя принялся за работу. Суетясь не по делу, он подкапывал, подтаскивал ящики с патронами и гранатами, вылезал на внешнюю сторону вала - посмотреть, не слишком ли видно снаружи. Лишняя безопасность тоже не повредит. Андрей сидел рядом, курил и картинно наблюдал, как работает солдат. Еще бы костер, и льющуюся воду - тогда были бы все три прописанных удовольствия.
- Эй мужики! – Вдруг из ниоткуда нарисовался невысокий щуплый мужик в штатском. Глаза у него горели, словно два начищенных пятака, а длинная шевелюра, растрепавшись на холодном ветру, издалека была похожа на воронье гнездо. Разоренное гнездо. На плече он невероятным образом удерживал большую видеокамеру со здоровенным объективом.
- Вы чем тут занимаетесь? Можно вас заснять для программы новостей? Разрешение командования на съемку у меня имеется. – Он полез в синюю утепленную куртку, в которой было несчетное количество карманов и вытащил какую-то бумажку.
- Командир разрешил, говоришь? - Сладко пропел Чика. - Ну, тогда, снимай. Мне не жалко! - Он картинно встал во весь рост, размазывая по лицу чеченскую грязь. При этом он куда-то закинул лопату, а висевший за спиной автомат, одним движением перевел на грудь.
- Ага. Спасибо. – Засуетился оператор, пробуя Чиковский силуэт со всех сторон. Потом вдруг неожиданно застыл на одном месте, и стал водить своей камерой вверх-вниз. К нему незаметно подвалил еще один хрен в штатском:
- Общий вид отсюда не надо, ты подробности снимай. Крупным планом. – Начал он давать советы оператору. - Лица, руки, пулемет, и снова руки. Выражение глаз. Постарайся поймать плевок, если будут плевать. Для острастки. И, чуть не забыл сказать, глаза - сделай крупником, чтоб отчаяние сквозило во взгляде. - Учил он снимавшего мужика.
- Хорошо, сделаю, уже снимаю. – Гоношился вокруг Чики оператор.
Жгут не любил когда его снимали в репортажах про Чечню, и всегда закрывал свое лицо. Либо вообще отворачивался. Мало ли! Вот и сейчас он, отвернувшись от камеры, раскатал свою вязаную шапку на всю голову. Открытыми остались только разрез для глаз да дырочка для рта. В таком грозном виде он повернулся к оператору: оба корреспондента даже глазом не моргнули, будто так и надо.
- Эй ты, кабан тростниковый! - Нарочно стал ругаться Андрей. - Ты дашь мне эту херню или тебя вежливо кулаками попросить? - Не отвлекаясь от работы, и не глядя на журналистов, прикрикнул он на татарина. В подтверждении своих слов Жгут запустил в него небольшим камнем.
- Э, больно же! – Стал придуриваться Чика. - Щас как дам тебе! - Чертыхаясь, он передал ему саперную лопатку.
- Напугал козла капустой! Я тебе, черт ты загудроненный, так лопатой по хребту припечатаю, что позвоночник в трусы высыплется! У меня сегодня с утра определенно хорошее настроение. Ты понял, нет? – Жгут вошел в роль.
- А где этот молодой? Он мне ящик эфок обещал! – Чика пропустил оскорбления Андрея мимо ушей, сделав задумчивое лицо. - Где я его искать буду? Долги нужно возвращать, не так ли? – Он явно подыгрывал Жгуту.
- Не наезжай на братьев наших меньших! Вырастут, вставят тебе по самое не хочу, - Андрей воткнул лопатку в землю и присел на корточки. - Сам знаешь что. Фу, блин, замучался я что-то уже! Перекурить бы надо, иначе я не сползу с этой кучи.
- Ну что, журналисты, угостите бедных вояк вкусной сигареткой? - Повернулся к корреспондентам Чика.
- Ну, закурить я вам не дам, но кассету с вашей руганью подарю. Все
равно ее в эфир не пропустят, если только без звука. - Опустив камеру,
рассеяно выдохнул расстроенный телевизионщик. - Но без звука не интересно. Да и в редакции не поверят что здесь боевые позиции, а не учения. Вы же орете, как будто вам кол в жопу без вазелина заталкивают.
- А кого нам стесняться? Этих чмырей дудаевских? - Чика, растерев пот
по лицу, серьезно посмотрел на оператора.
- Ладно. – Сразу сдался оператор. - Все равно, большое вам спасибо, и вот вам кассета на память. - Он нажал на какую-то кнопочку и, вытащив черный прямоугольник из чрева камеры, протянул ее Чике. - А я лучше общий вид сниму: вертолеты над селом, БМП вон там, в капонирах, и как вы тут возитесь - тоже сниму, но только издалека. Через двадцать минут мы уходим, время истекает. Ну а вам, я желаю здоровья и долгих лет богатой жизни. Счастливо оставаться, матюгальники при погонах!
- Ну давай, пресса, счастливо. И напишите там на всю Россию, что в десантуре самые крутые пацаны! - Попрощался Чика, а Жгут добавил:
- Вали-вали отсюда, пока трамваи ходят. Смотри, как бы на вертушку не опоздать, а то они тут летают без расписания.
- Счастливо оставаться! - Второй журналист демонстративно сжал правую руку в кулак и поднял ее на уровень головы «Рот фронт», и пошел вслед за своим товарищем, - нам пора!
- Но пасаран! - ответил ему вслед Жгут, - благодарствуйте за кассету.
Как только пресса удалилась Андрей и Чика повернулись друг к другу и как по команде заржали. Хохоча, они дуэтом повалились на свежевырытую землю, достали сигареты и закурили. Дым вонючих сигарет приятно щекотал ноздри, путался в давно не бритой щетине, и легкой дымкой уходил в чеченское небо. Вокруг было тихо, на душе спокойно, телу - приятно.
- Э! Иди-ка сюда, щегол! – Внезапно услышали они знакомый рык одного из офицеров, и оба недоуменно повернули головы.
Глава 5
«Хохол»
К счастью, грозный оклик был направлен к одному из молодых бойцов, которые несли службу по соседству, и которые впервые выехали на боевые.
- Ты почему оружие бросил?
- Да я это… я в туалет ходил. – Пытался робко оправдаться молоденький солдатик.
- Ты че, салага, блин, не понял меня, что ли? - Старлей, подойдя вплотную к молодому, слегка, но довольно резко ударил его лбом в лицо и вдогонку ткнул кулаком в грудь. Боец схватился за разбитый нос.
- Я, блин, кому говорил: «Оружие не оставлять!» Я тебе говорил, или страусу? Ты смотри сюда! Тебя нет, а твой автомат лежит прямо в куче дерьма! Ты зачем оружие бросил в грязь? Да еще и затвором вниз! Я тебя последний раз человеческим голосом прошу: никогда, не при каких обстоятельствах оружие не оставлять! Куда бы ты ни пошел, в туалет, в самоход, по бабам – оружие всегда должно быть при тебе! Про..ешь автомат - я тебя самолично урою. Понял?
- Так точно, понял! - Промямлил боец дрожащим голосом через прижатую к лицу ладонь.
Взводный - мужик что надо, Жгут знал его достаточно долго: половину Кавказа с ним облазили, в боях приходилось участвовать, и в окружении бывали. Срочники все его «товарищ старший лейтенант» звали, или просто «взводный», только Жгут, Першинг, да еще парочка контрактников величали его по имени – Олег. Но частенько - просто Хохол. Он и вправду из Украины был, носил настоящую хохляцкую фамилию Даниленко, и даже некоторые слова произносил на бульбашский лад - «побачим» - вместо поговорим, «ты шо» - вместо ты чего, «хлопцы», и прочий диалект, который передался ему с молоком матери.
И то, что он наказал молодого за автомат – тоже не было ничего предосудительного. Теперь, прежде чем оставить где-то оружие он вспомнить расквашенный нос! Если до солдата с первого раза не доходит, что это оружие, и что его не при каких обстоятельствах нельзя оставлять без присмотра, то выход один – наказывать его через боль. Забыл оружие – получи в нос, забыл подшиться - получи по яйцам, забыл постирать хэбэ, побриться, почистить сапоги - получи полный комплект дюлей. Только так, иначе не понимают!
Олег совсем недавно окончил Рязанское воздушно-десантное училище и сразу попал в Чечню, но не потерялся, как это бывало со многими, не зажался, как зажимаются только хохлы и евреи, и не спился, как это бывает только с русскими. Жгут ни разу не слышал, чтобы пацаны называли его шакалом или еще каким-нибудь парнокопытным, каких называли только отмороженных офицеров, которые ни в грош не ставили солдат, даже с контрактниками вели себя как генерал с уборщицей. А такого в нашей гребаной армии не многие офицеры удостаиваются. Лучшие. Всем бы подразделениям таких мужиков, глядишь, и армия бы поднялась с колен.
Взводный словно фанерную мишень оттолкнул солдата, и, покачивая головой, пошел дальше по окопу. Пройдя несколько метров, он неожиданно обернулся и погрозил провинившемуся салаге кулаком, своим испепеляющим взглядом чуть окончательно не доведя того до паники. Боец стоял, будто вкопанный оловянный солдатик. Взводный что-то прошептал, отвернулся, и неспешно пошел дальше. Дойдя до своей ячейки, он присел на ящик с патронами и, повернув лицо к Жгуту, выдавил:
- Двигай сюда.
Андрей мотнул головой, прихватил свою винтовку и, сделав несколько шагов, подошел к командиру. Чика как ни в чем не бывало стал докапывать свою позицию.
- Садись! - Офицер слегка коснулся ящика носком ноги. - Садись ты,
садись! Как дела? - Уже более мягко, по-дружески спросил он его. Пока Андрей думал что ответить, взводный прищурился и, глядя на низко плывшие угрюмые облака, прошептал:
- Интересно, а звезды тут, на военно-полевом дагестанском небе точно такие же, как у нас или нет? Такие же, как в Москве, в Питере, в Курске, в Свердловске? Такие же, или другие? Абсолютно другие, или немножечко другие?
- Здесь я не знаю! - Не задумываясь, ответил Жгут. Здесь я еще не видел. Времени нет, да и небо постоянно в облаках, то снег с дождем, то дождь со снегом. Летом рассмотрим повнимательнее.
- А кто знает? – Прошептал в небо старлей.
- Не знаю таких. Сейчас не до звезд.
- А я вот думал, и сейчас вот сижу и думаю. Отстраняюсь от войны, отдыхаю, расслабляюсь. - Он ногтем почесал кончик носа, - дышу свободой, и как только начинаю об этом думать, сразу вспоминаю дом, в котором я вырос, родной двор, родные улицы, родные деревья, родное небо и родные звезды. Странно как-то все это.
- А ничего странного тут нет, Олег. – Жгут был старше его и сумел прожить сложные времена, как на гражданке, так и на войне. И рассуждения человека на войне про простые вещи типа: «птицы красиво поют», или «а тишина-то какая, заслушаешься» были ему до боли знакомы.
- Все мы - люди. И иногда так хочется чего-то земного, теплого: материнской ласки, женской любви, банальной тишины, домашнего уюта, спокойного сна. Порой так хочется, что сил нет никаких. Хочется, ух как хочется поверить, что ты находишься во сне, и все что тебя окружает - тоже не настоящее, и вот сейчас, когда откроешь глаза - окажешься дома, в своей кровати, в своей комнате, в своем городе. Со странным чувством тревоги и надежды открываешь их, и о, ужас! Ты все так же лежишь на ворохе шинелей в палатке, наспех поставленной в морозном, бездушном, безжизненном, голом поле. Я, например, вижу один и тот же сон. Мне его как заезженную пластинку на одном месте заело. И ничего теплого, живого и обнадеживающего в том сне нет, лишь одна одинокая пустота и безнадега.
- Верно, а ведь верно, до боли верно сказал! - Офицер загадочно улыбнулся и закатил глаза.
Андрей тоже прикрыл глаза, и несколько минут они сидели так молча. Каждый, наверное, молчал и думал о своем. Слышно было только как пыхтит Чика, выгребая очередную порцию земли из своего окопа. Андрею на миг показалось, что он роет «окоп для стрельбы стоя с лошади», с каждым новым ударом саперной лопаты все глубже погружаясь в чеченскую землю.
Жгут встрепенувшись, открыл глаза, сладко, до хруста в суставах потянулся. Посмотрел на старлея, который, казалось, уже заснул, и прервал затянувшуюся паузу:
- А почему костры запретили жечь? Холодно же!
- А сам не догадываешься? – Вышел из астрала взводный.
- Догадываюсь. – Честно соврал Андрей.
- А я тебя спросить хочу. – Старлей повернул к нему свое изможденное лицо с уставшими глазами старика. - Ты, Жгутов, хороший боец, и как мужик – вроде не дурак. - Издалека начал он. - Но зачем ты после госпиталя вернулся в Чечню? Не понял намека, да? Тебе же смерть намекнула, что не твоя это война, и тебе здесь не место. Она, эта старуха с косой, тебя уже один раз пощадила и отправила в госпиталь, чтобы ты подумал, поразмыслил своим умишком, а потом уехал куда-нибудь, но не в Чечню. На свете много мест где не стреляют, и не рвутся снаряды. Люди ходят открыто и не кланяются пулям и всякому чеченскому сброду. А ты не понял! Я бы ни за что не упустил такой шанс! – И взводный отчаянно махнул рукой в сторону села.
- Жизнь слишком коротка, чтобы давать нам по два шанса. Жизнь для этого слишком коротка. – Протянул старлей, делая ударение на слове «слишком». - И надо уметь ее ценить, как надо уметь ценить и смерть. Ты веришь в жизнь после смерти?
- Я не думал об этом серьезно. Наверное, время, еще не подошло.
- Время? Времени хватает всегда, просто надо уметь его грамотно
использовать. Время – деньги, и это истина! Кто понял эту истину, кто умеет ценить время, тот умеет правильно жить! - Жгуту показалось, что взводный начинает учить его жизни, цитируя классические лозунги.
- А эти, что в селе? Они сполна поняли жизнь? - Он указал в сторону Первомайского, серое небо над которым мерцало вспышками осветительных ракет.
- Вряд ли. Если бы поняли, и не ввязывались бы в эту бойню. - Устало пробурчал офицер.
- Они же, вроде как, священную войну нам объявили, гребаный джихад! А потом говорят, что воюют и умирают за свою Родину, за свою Веру, за свою Землю! И не боятся смерти.
- Ты сам-то, веришь в то, что только что сказал?
- Неа. - Андрей отрицательно покачал головой. - Ни хрена я не верю. Если бы они реально за свою Веру воевали, я думаю, они бы и воевали по-другому. И вообще, что это за священный джихад такой, когда им деньги за это платят? Деньги, они сами по себе убивают. Убивают все, даже Веру. А то, что духи не могут и не хотят вести войну без денег, я знаю давно, ты уж мне поверь! И когда я понял, о чем действительно идет речь, то до меня дошло, что священная война – «исламский джихад» - это только красивая ширма, этакий правильный и гуманный лозунг, под знаменами которого так удобно резать головы и стрелять русских солдат. А чехов интересуют только деньги. Что из того, что они сутками напролет орут «Аллах Акбар», они же сами же этот свой «Акбар» и нарушают. Если дошло до того, что эти самозванцы, эти хвастливые бородатые черти убивают своих же единомышленников, своих же братьев по вере, чтобы затем поделить их же добычу. Значит они, грызясь между собой, никогда ни добьются нам нами победы.
Убийства за доллары, эти зверства над пленными, издевательства над местными русскими старожилами, которые всю жизнь прожили в Грозном и все это время считали эту землю истинно русской - все это далеко не по Корану.
- Да, но мы, как бы тоже христиане, тоже грешим вовсю, и водку хлещем ведрами.
- Не мы начали эту войну.
- Меня волнует другой вопрос. – Задумчиво опустил голову Олег. - После смерти, после моего последнего вздоха, обрету ли я покой. Истинный покой.
- Не понял?
- Я не знаю, простит меня Господь за все то, что я здесь натворил, или похоронит. Похоронит в своей памяти и не вспомнит обо мне, или, может, бросит меня в ад, когда я перейду из мира людей в мир теней. – Он грустно вздохнул, захватил щепотку черной, как гудрон, земли и сжал ее в кулаке. - Пока, в этой моей жизни я не сделал ничего положительного. Я только избивал, калечил, убивал. Кого-то оставлял сиротами, кого-то инвалидами, а кого-то просто трупами. Последний год я не видел ничего, кроме смерти. Каждый день приносил новую смерть, и отпускал чью-то душу на небеса.
- Да, иногда и мои воспоминания больно терзают меня, мучают и грызут
мою душу. Но я стараюсь отвлечься, стараюсь думать, что после каждой темной ночи обязательно будет яркий день, и после каждой смерти будет жизнь...
- Убивая, смотри, к чему это приводит.
- Убив врага - ты даешь жизнь другу.
- Очень часто, нажимая на спусковой крючок, я чувствую, как жадные пули, покидая ствол, и, вылетев на желанную свободу, алчно ищут свои жертвы. И тогда вдруг вся моя жизнь проходит перед моими глазами. И плохое, и хорошее. Я наблюдаю себя со стороны, я вижу себя в невидимом зеркале. Вижу и темное, и светлое, вижу мое личное я. И, наблюдая убийства и убивая лично, оставляя трупы врага в разрушенных зданиях или в чистом поле, я знаю, что поступаю жутко правильно. И пусть я привык к убийствам, пусть я уже давно без всяких чувств убиваю человека, я знаю, что делаю это ради жизни своей, ради жизни моих друзей, моих родителей и моих еще не родившихся детей. Убивая, я сам бросаю вызов смерти.
- Смерть засасывает тебя как мертвая воронка в быстрой реке?
- Ну... Жгут, ты наверно сидишь и думаешь что я - слабак. Что твой взводный, который тебя воспитал, - слабак.
- Да нет...
- А вот ты подумай, - кто мы такие, чтобы решать, кому жить, а кому
умереть, кому страдать, а кому радоваться.
- Иногда... я стреляю по призракам, мне так кажется... Я вернулся на
войну ради пацанов, которые уже больше никогда не воплотят свои мечты в жизнь. Я таких живых видел в госпитале - им гораздо хуже, чем мертвым. Может поэтому мне иногда становиться страшно. Страшно вернуться домой, в гражданскую жизнь. Поэтому я всегда стремлюсь на войну. Потому что здесь не так страшно, как там, где ты провел свое детство и юность. Где у меня остался уже взрослый сын. Посмотреть ему в глаза, и признаться себе, что ты убийца – вот тот жуткий сон от которого я бегу. Бегу уже полжизни.
- А мне не пристало бояться людей, я никого не боюсь, лишь Бога. Когда
воздух кишит пулями, когда пространство боя пропитано молодой кровью, когда космос кубометрами впитывает смерть, - я абсолютно спокоен. Но иногда, сразу после боя, слушая тишину и бешеный стук собственного сердца, я начинаю сходить с ума. Ты думаешь, почему офицеры спиваются? Они хлещут водку, чтобы избавиться от боли в сердце. И если бы я не пил после боя, я, наверное, сошел с ума и вышиб себе мозги. Я живу такой жизнью, когда каждый день проходит так, будто это мой последний день, будто я собираюсь умереть сегодня. Господь знает....
- Ты веришь в Бога? - Перебил его Андрей.
- А что, кто-то не верит? Когда становится трудно, я имею в виду -
когда человек уже не в состоянии помочь себе сам, он всегда вспоминает о
своем создателе.
- Значит, веришь?
- Не знаю, но я этого никогда еще в открытую не говорил, верю я или
нет.
- Для чего мы живем? Давать миру больше, чем брать взамен? Тогда,
все-таки, зачем нам дана возможность убивать?
- У меня ответов нет.
- У меня тоже.
- А сейчас? Может, Бог следит над нами? За боевиками, за селом, за
заложниками, за местными?
- Ты думаешь, Он позволил бы безнаказанно взять в заложники больных
женщин и детей?
- Не знаю, я не способен думать так масштабно.
- Что за балаган вы тут устроили? – От знакомого оклика оба вздрогнули и рассеянно задрали головы.
Ни Олег, ни Андрей за душевным разговором не заметили, как к ним незаметно подкрался ротный, по прозвищу «Кувалда».
Глава 6
«Кувалда»
Ротный (товарищ капитан), он же для Андрея - Алексей, тоже мужик хоть куда. Окончил ту же Рязань, что и Олег, только намного раньше. С железными, словно маленькие волосатые кувалды, кулаками, жилистыми и невероятно длинными руками. Сначала и прозвище ему такое дали – за железные кулаки. А потом, кто-то умный из солдат, сообразил соединить его фамилию имя и отчество - КУВшинов АЛексей ДОнатович. Вот и получилась Кувалда. «О» или «А» на конце прозвища уже не имела никакого значения. Все сходилось, как в китайском кроссворде, и это главное. Сам ротный на свое прозвище никак не реагировал, считая его второй фамилией.
Порой казалось, что его мускулистое тело в купе с болтающимися руками, со спины напоминало фигуру орангутанга, вот только при ходьбе не качалось, а передвигалось как бы незаметными, маленькими прыжками. Ребята говорили, что срочную службу он проходил в Афгане, в разведбате «полтинника», и что такое война знает не понаслышке. Поэтому никогда не бил солдат просто так, или с пьяну, как это делали некоторые «шакалы». Ну а если и прилетит бойцу такой волосатой кувалдой, то только за дело. А если солдат не в курсе за какое дело ему отвешивают дюлей, то ротный громко и по слогам выговаривал, за что тот попался. Чтобы в следующий раз не перепутать, за что получал, а за что еще предстоит. Для солдат это было намного лучше, чем монотонные политбеседы с замполитом и капитаном из особого отдела. Те хоть и ласково говорили, но при «душевном» разговоре незаметно вынимали из солдата душу, и за сладкими словами особиста всегда стояло суровое наказание, которое частенько совершенно не соответствующее сделанному проступку. Бывали случаи, что особый отдел раскручивал солдат на дисциплинарный батальон, или даже колонию за какую-нибудь мелочь. Поэтому лучше уж кувалды ротного, в совершенстве владевшего приемами рукопашного боя, чем несколько лет дисбата.
- Ну что, нюни сидите, распускаете! Что измениться от вашей чертовой философии? – Капитан незаметно присоединился к разговору. – Что чехи станут приличными гражданами и перестанут убивать? И пойдут работать? А хрена ли? Уже проходили такой вариант, ничего хорошего не вышло. Если у них в крови резать и грабить, то всех их надо в резервации, как в свое время америкосы с индейцами сделали. Вот и нам тоже надо согнать их всех в один табун, а вокруг - бетонный забор. Кто через забор полезет – пулю без разговоров. И только так.
- Верно гутарите, товарищ капитан. – Олег вышел из астрала и уже был в «строю».
- Именно так. Даже я, старик, давно понял, что лучшие люди умирают первыми: молодыми, здоровыми, в расцвете сил. Это доказано жизнью, это закон. Мечети горят, самолеты падают, корабли тонут, мужики умирают. Каждый день вокруг меня много смерти. А знаете, сколько раз эта старуха заглядывала мне в глаза? Афган, Чечня, теперь вот тут еще сижу, в дерьме по самую ватерлинию. Слишком многие из тех, кто был рядом со мной, давно уже кто на кладбище, кто в канавах, а кого - собаки по кускам растащили. Иногда я, находясь на похоронах своих товарищей и глядя, как свежевырытую могилу закидывают землей, думал: «Ну все, все кончено, надо менять профессию», - но чуть позже приходила такая понятная всем штука - месть, и я аж трясся от все более возрастающего желания быстрее вернуться на войну, чтобы отомстить.
- Да мы что-то, о Создателе вот вспомнили. – Вставил слово Жгут.
- А что Всевышний? Он не фраер и все видит, и любит равенство. Он не дает форы ни добру, ни злу, ни правым, ни левым, ни нам, ни чехам. Он регулирует равновесие. За каждую смерть он дает жизнь, и наоборот. В мире должно быть ровно столько плохого, сколько есть хорошего: соблюдается равенство противоположностей. Природа не дура, она сохраняет необходимый паритет, необходимый баланс. И своей болтовней вы ничего не измените. - Ротный взглянул на часы, и, нахмурившись, толкнул взводного в бок.
- Не нравится мне ваши божественные сплетни. Вы что, помирать, что ли, сегодня собрались? Бога еще вспомнили! На Бога-то надейтесь, а жен от соседа прячьте. Кончайте пересуды, и помните: нам никто не поможет кроме нас самих, все что у нас есть - это мы сами. Кому нужна наша жизнь? В первую очередь - нам самим. И вы знаете, как ее сохранить.
- Убей, или сам будешь убитым? - Жгут воинственно поднял винтовку над головой.
- А ты, я погляжу, не такой тупой, каким кажешься! – Хохотнул ротный,
осторожно грозя Андрею правой кувалдой.
- Сами же и научили.
- На свою голову и научил. Ладно, закругляйтесь, а то хуже будет, если
салаги услышат ваше нытье, они до смерти обоссутся, а им и так хреново.
Вставайте, хватит трепаться. Лучше вон, чеченский зикр потанцуйте, для уверенности. Посмешите басурман, авось воздаться им? Ротный и старлей поднялись и не спеша зашагали к палаткам. Андрей остался один.
Глава 7
«Сон»
Жгут находился в совершенной прострации, в которой обычно бывают солдаты от постоянного недосыпа: в этаком легком полусонном дремотном состоянии. Андрей «наворачивал фазу» стоя, облокотившись на бруствер, чуть пошатывался, но не падал. Эту привычку он приобрел давно - еще со времен учебки, в Фергане, когда их, молодых сопляков, гоняли день и ночь сержанты. Спать тогда приходилось буквально считанные минуты в сутки, остальное время – полузомбическое состояние, иногда переходящее в глубокий сон. Обычно это переходное состояние случалось в нарядах по роте.
Три дневальных назначались из числа солдат на сутки. Двое шуршат, третий - стоит на тумбочке. И так по переменке. Особенно тяжко приходилось ночью: вся рота дрыхнет, на всю казарму стоит мощный храп и вонь, а дневальный должен стоять, словно загипсованый постамент. Стоит, бедолага, бывало, думает о чем-нибудь, скорее всего о доме, о сиськах, о еде. И с каждой минутой его веки становятся невероятно тяжелыми, глаза потихоньку слипаются, сознание отключается. И незаметно для себя он засыпал. А потом вдруг внезапно просыпался, но уже лежащим на полу и с расквашенным носом, или выбитым зубом. Андрей не верил, что такое вообще может быть, пока сам не убедился. Однажды ночью, дневальный, стоял на тумбочке, и слегка пошатываясь, дремал. Даже смачно похрапывал вполголоса. И так стоя, не сгибая уже полусогнутых колен, с прямыми руками вдоль тела, этак по стойке смирно всем телом рухнул лицом на пол. И что самое невероятно, даже не проснулся, продолжая храпеть.
После таких падений у многих бойцов вырабатывалась привычка на всю жизнь: дремать, но контролировать свое положение. Это как у пьяного автопилот: ничего не помнит, не видит, не слышит, но до дома добирается как будто трезвый, но довольно медленно. А еще грязный как свинья в половодье, и пустой как барабан, то есть без денег. Но зато дома.
У Андрея даже уже в привычку вошло - мозг имитирует сон, чтобы тело немного отдохнуло, но сам он не спит, дежурит. Обманывает мозг, а заодно и самого себя. Обманутым легче прожить, пусть горит все синим пламенем, дайте только минут так шестьсот подремать. На каждый глаз. А там можно и повоевать.
Вдруг, абсолютно неожиданно для Жгута, неистово круша опасную и обманчиво тихую дрему, бешено заорал Першинг:
- Бляха-муха! Чего там шевелится? Эй! Духи! Сука, духи! ДУХИ ПРУТ!
Глава 8
«Духи»
Не столько от бешеного крика, сколько от осознания смысла этих слов, глаза Андрея автоматически распахнулись. Вмиг он навел резкость на окружающих предметах, в то время как голова еще находилась в другом измерении. Жгут секунду наблюдал, как Першинг молниеносно щелкает предохранителем своего пулемета и открывает беспорядочный огонь в белый свет. Андрей тупо видит, как смешно вылетают из-под затвора красные гильзы, и уже полностью проснувшись, но еще на полном автомате, хватает винтовку, щелкает предохранителем, дергает затвор и, видя впереди размытую тень, не целясь, стреляет. Один выстрел, второй, третий! Есть - цель поражена! Согнувшись пополам, она медленно оседает и неестественно заваливается набок. Но на ее место встает добрый десяток таких же теней, которые уже приобретают очертания людей в зелено-коричневом камуфляже.
- Вести только прицельный огонь! Экономить боеприпасы! – Громко призывает взводный, активно присоединяясь к сумасшедшей стрельбе.
И только тут, наконец, картина полностью проясняется для Жгута - духов много: на первый взгляд их около пятидесяти человек, на второй - уже более ста, на третий – слишком до хера! Слишком много для кучки десантников, именуемой ротой, в которой каждый третий – салага, не умеющий стрелять! В которой не более пятидесяти человек, из них боевых солдат – по пальцам пересчитать. И все без исключения хотят жить!
Чехи двигают на позиции косыми шеренгами в несколько рядов. Что-то наподобие «свиньи» во времена Ледового побоища. Или как утки на юг летят - косяком. Еще бы музыку соответствующую, до полного кайфа!
Что это? Штурм? Западня? Отвлекающий маневр? Веер пуль, мягко проглоченных земляным бруствером прямо у глаз Андрея, ответов не дает. Зато камнем бросает его тело вниз, на самое дно окопа. Тело слегка пружинит, и вновь оказывается в исходном положении. А ураганный огонь из чеченских стволов до упора вжимает голову в плечи и, сильнее, прижимает к груди. Так, в сжатом состоянии легче чувствовать бой…
Андрей всем телом вжимается в приклад винтовки, как бы прирастая к ней, приникает глазом к прицелу, не дыша, словно боясь распугать добычу, подводит под любимую галочку в оптике силуэт ближайшего чеха и плавно нажимает на спуск. Приятная отдача в плечо - результат одной оконченной жизни, и снова выбор жертвы.
Чечены идут, пригнувшись к земле, но что странно, не перебежками, не бегом, даже не прячась друг за другом. Словно в «психическую» атаку прут, подумал Андрей, и вспомнил, что видел и такое: и в Афгане, и здесь, в Чечне. Духи прут в атаку в полный рост либо от безысходности, либо в усмерть обкумаренные. Те, кто похитрее - идут за наркошами, прикрываясь их еще живыми телами, словно живым щитом. А там уже как повезет.
Он плавно жмет на спусковой крючок, названный им «зигзаг удачи». Так, грамотнее. – Командует он самому себе - Лучше прицелиться. Бить не в тело, а в голову, чтобы наверняка, чтоб мозги навылет! Хорошо. Отлично! Еще три раза - хорошо. Вот и магазин опустел, значит десять жизней Андрей отправил на небеса. Десять чеченских душ сейчас топчутся у дверей рая, отчаянно грохоча своими волосатыми кулаками и с воплем требуя девственниц, вина и гашиша. Хрен вам всем. Нету там ничего, за что вы так стремительно отдаете свои жизни! Н-е-ту! Ничего нет, одна пустота! А вы, дурни, все ломитесь туда, наивно веря в загробную жизнь и рай со всеми удобствами.
В разгрузке у Жгута еще восемь магазинов по десять патронов в каждом, да еще рассыпухой - пачек десять. И все это для вас, мои ласковые чеченские друзья. Подходите, не стесняйтесь, хватит на всех! А кто желает добавки - тоже получит от меня порцию свинца. Если будет мало – Першинг нашпигует вас этим делом, как салом начиняют любительскую колбасу.
Предательски задрожала правая рука. Черт, разволновался! Успокоиться. Дышать через раз. С глухим стуком плюхнувшись на задницу, Андрей, пытаясь контролировать заметно подрагивающую кисть, присоединяет очередной магазин. Наверх! «Привет чеченские свиньи, это снова я, товарищ Жгут! Куда ж ты лезешь так близко? Жить надоело? Получи фашист гранату! До свидания Таня, а может быть - прощай! До свидания Таня, и если сможешь - не скучай! – Нервно нашептывал Андрей песню Высоцкого, а очередная пуля, выпущенная им из СВД аккурат в черную бородатую харю, опрокинула на спину злобного нохчу.
- Ё-мое! Ты че, куда, на хрена? - Грозно рычит кому-то взводный и, повернувшись, трясет мне кулаком:
- Першинг вывалился наружу! На внешнюю сторону вала! Возьми автомат, прикрой меня, я за ним!
Глава 9
«АКМ»
Андрей, пугливо озираясь по сторонам, заметил бойца, неподвижно лежащего на дне окопа – черт, уже кого-то зацепило! Но разбираться, жив боец, или уже отошел в мир иной некогда. Срывает с него автомат, мощным рывком разрывает на спине лямки лифчика с магазинами, плюхается на край бруствера и одной очередью опустошает содержимое рожка. Пока менял обойму услышал чуть сзади и правее серию глухих гукающих разрывов. «Из подствольника бьют, а еще мины. Это серьезнее. И страшнее. Это в корне меняет ситуацию не в лучшую сторону». – Товарным составом пронеслось у него в голове. Он вдруг отчетливо слышит крик взводного, и еще серию разрывов. Поднимается из окопа, прицеливаясь, и вдруг хлопок – белая и шершавая пелена в один миг застилает глаза.
- Ничего не вижу! – Кричит Андрей, падая на дно окопа, и пытаясь переорать грохот ухающих разрывов. - Только не паниковать! Успокоиться, успокоиться. Глаза протереть, проморгать. – Шепчет он самому себе. Нервы натянулись стальным канатом – вот-вот готовы лопнуть. Жгут трет грязными кулаками глаза, пытаясь проморгаться, потом отчаянно моргает, потом снова трет. Тревога и отчаяние, словно липкий ком, стремительно нарастают в душе. «Ослеп! Ослеп! - Стучит в висках протяжными молоточками. - Слепой, кому ты нужен? Довоевался, вояка хренов! – Бьет голову предательская мысль. Ну же, еще, еще! Раз, два, три - все, открываю!» - Жгут осторожно приоткрыл глаза – легкая пелена застилает черную стенку окопа, но все видно. Он видит корявые комки грязи, вперемешку с коричневой глиной. Руки не в крови! Значит, будем жить! – Обрадовался он.
Жуткая радость нахлынула на Андрея: радостно, что не ослеп, что еще живой. Он вскочил на ноги, поднял автомат, и сразу нашел цель - ее искать и не надо было. Все здесь, сволочи, рядом. Приклад автомата отчаянно бьет в плечо, раскаленные гильзы брызгами последних капель жужжат в таком же раскаленном воздухе. «Раз-два-три! - Считает Жгут размер очереди. – Раз-два-три!» Неясные очертания мечущихся теней, складываясь пополам, падают в пустоту и больше не встают. «Бук! Бук! Бук!» - тяжело и полновесно отвечает пулемет Калашникова!
Вдруг кто-то пронзительно кричит. Жгут, отбросив пустой магазин, задирает голову и прыгает брюхом вперед, на земляной вал. Руки чувствуют черную и горячую землю. Странно, но земля была горячей! Протирая пузом землю, он медленно ползет к своему укрытию - видать не зря, значит, делал. Перекатившись, он защелкивает новый магазин и стреляет в пустоту, силой отдачи скатываясь в окоп. И странно улыбаясь, ироничной, шальной улыбкой умалишенного, орет во все горло: «Першинг! Сукин ты сын! Живой, падла!» Першинг, дыша так же громко и напряженно, что слышат даже чечены, тоже съезжает в окоп. И только сейчас Андрей замечает кровь на его руках и лице, как горят его глаза, а губы вытянулись в жуткую гримасу. Ранен, и серьезно! Потерпи братан, уже скоро. Андрей судорожно нашаривает индивидуальный перевязочный пакет, открывает оранжевую коробочку, достает одноразовый шприц. Тупо глядя за вытаращенные глаза Першинга, одними губами шепчет: «Терпи братан, терпи! Щас будет зашибись». Шприц прыгал в его трясущихся грязных пальцах, игла не желала надеваться на шприц. Он всего лишь на секунду прислонился спиной к сырой стене и прикрыл глаза. В голове, словно поплавок всплывала навязчивая мысль, почему он здесь и зачем держит шприц в руках, но сизый туман тут же застилал ее. В ушах мучительно звенело, и лишь редкие стоны Першинга вырывали из полузабытья и заставляли открывать глаза. Ему казалось, или это было на самом деле, но тело друга медленно уплывало в сторону, а стена окопа плавно погружалась в бурлящую массу. Он тут же зажмурил на секунду глаза и потряс головой. Видение пришло и ушло, а бой и реальность остались.
Взмахнув рукой, втыкает стальное жало в ногу раненого, прямо через ватные штаны. Нажав на тюбик, и вытащив длинную иглу, отбросил шприц. Глаза у Першинга стали моментально сужаться, он выдохнул сжатый в легких воздух вместе с кровью и, откинув безжизненно голову, закатил глаза. «Не умирай, Славян! Не умирай!!» - Сквозь грохот разрывов, захлебываясь слезами и проглатывая слова, кричит Жгут.
Взводного тоже не видно. Где он? Землей от взрыва их окатывает с ног до головы. Черная грязь лезет в рот, глаза, уши. Сыплется за воротник, и падает дальше в трусы. Неприятно. Рядом кто-то истошно вопит. Вопит дико, словно сумасшедший кот в мартовское утро. От этих и собственных воплей вдруг накатывает приступ неосознанной тревоги и страха. Вроде не было ее, и вот она уже здесь!
Андрей оглядывает автомат, тупо смотрит на магазинную спарку, перетянутую синей изолентой, и вдруг одним прыжком вскакивает на край окопа. И так стоя во весь рост, прижав приклад автомата локтем к телу, как заправский Рембо, начинает поливать свинцовым дождем все, что только удалось увидеть. «Цхак-цхак-цхак». – Монотонно стучит затвор, и вылетают пустые гильзы. Ухнула граната в паре метров от Жгута, но он, даже не сгибаясь, переворачивает магазин, щелкает затвором и снова поливает. Фигура, метавшаяся в нескольких десятках шагов спереди, словно фанерная мишень падает мордой вниз, и через пару секунд подлетает от взрыва, разрываясь в воздухе на несколько частей. Раскаленные осколки и фрагменты тела пролетают мимо, едва касаясь Андрея. «Вот вам, суки! Хотели смерти? Хотели поскорее перейти в более легкую жизнь? Хотели священную войну? Я дарю вам все это! Абсолютно бесплатно! От доблестных Вооруженных Сил!
- Ты че, охренел? Пригнись, баран! - Крик одного из солдат словно окатывает его ледяной водой. - Прибьют же, осел!
«Ёк! И точно, грохнут! А, черт с ним. Зато чехов успею завалить немало!
Смерть за смерть! Кто больше? – Несутся дурные мысли в голове. Одна отчаяннее другой. - Ща, бл..ь в атаку пойду! Пи…ц вам настанет, уроды черножопые!» - Все больше распалялся Жгут
- Взводного свалили! - Отчаянно рыдает кто-то из солдат. Жаль его, жаль.
Обе стороны долбят друг друга почти в упор. Трассера, тучи трассеров в раскаленном воздухе, словно салют на параде Победы в «городе-герое» Новосибирске! Словно оголодавшие после зимней спячки пчелы в весенней атаке на цветник, пули сурово и уверено вгрызаются в землю возле ног Андрея, свистят мимо ушей, и улетают дальше в неизвестность.
Он вдруг почувствовал небольшие толчки в ноги, чуть ниже колена, и вдруг забыв о минутной храбрости, снопом валится в окоп. «Чуть не убили! Во дурак, подставился как педик! – Доходит вдруг до него. - Не, так дальше не пойдет. Надо быть умнее. Нам надо не просто победить, нам выжить надо. Выжить. Кому такая победа нужна, если никого не останется».
- Уходят! Левее куда-то уходят! Сворачивают! – Орут солдаты.
«Бегут? Вряд ли. Тактическая уловка и нас окружают? Силенок не хватит. Значит, хотят ударить с фланга. Не пойдет!» - Жгут осторожно выглядывает из окопа: умирать больше не хочется, равнодушие к собственной жизни улетучилось, заигрывать со смертью расхотелось. Карабкается вверх, и проползает несколько метров на пузе. Краем глаза замечает, что утро перешло в день, а день покрылся густыми сумерками и грозит ночью. Сизый дым заволок небо, и ранние звезды во мгле мерцали, словно стекляшки в мутной воде. Колючий ветер превратился в морской штиль, а громкие и непонятные звуки били по ушам. Минуло не больше пары часов, а как сильно изменился мир. Мир стал совершенно другим. Жгут стал другим. Надолго ли?
Бой уходит левее. Но десантники все равно огрызаются: стрельба стала реже, и довольно прицельнее. Андрей бьет короткими очередями в два-три патрона по отходящим в сумрак теням. Прицельно и короткой. А потом снова: прицельной и короткой. И снова. Чеченское наступление волнами перекатывается левее и левее; и звуки, и картинки, и ощущения, и эмоции, - все слабее, теряется и пропадает вовсе. Теперь будут боятся и переживать те, кто левее. Лишь бы пережили. Лишь бы хватило патронов и мужества.
Глава 10
«Вечер»
Двухчасовое дагестанское побоище закончено. Основная масса чехов
ушла на территорию Чечни. Там, за селом почти сразу холмы, перерастающие в предгорье, и переходящие в горы. Район плохо просматриваемый и не контролируемый, а потому - смертельно опасный. И преследовать духов команды пока не поступало, видно боялись засад. И правильно, ведь эту территорию они знают как свою ладонь, натруженную неимоверным трудом вечного воина Аллаха.
Когда подсчитывали потери, старались предугадать, кто жив, а кому не повезло. Оказалось, что убитыми десантники потеряли одиннадцать человек, в том числе одного офицера и одного прапорщика. Когда кричали, что убили взводного, Андрей подумал, что Даниленко подстрелили, но как оказалось - он был жив. Хоть и ранен: его контузило разорвавшейся рядом с ним миной, и он потерял сознание. Несколько осколков попало ему в плечо, и будто бритвой срезало два пальца на правой руке. Теперь он лежал на плащ-палатке с совершенно бледным лицом и забинтованной рукой. Намного позже Андрей узнает, что взводного отвезли в медсанбат Моздока, а уже оттуда - в Ростовский госпиталь. Спустя два месяца его комиссуют, и он уедет к себе на родину, под Донецк, навсегда оставшись в памяти Жгута старшим лейтенантом.
Еще три солдатика с тяжелыми ранениями - до госпиталя, скорее всего, не доживут. Среди них и Першинг. Он без сознания, но и невооруженным взглядом, было видно, что он не жилец: несколько пуль в живот, из которых парочка - навылет. Жить ему оставалось несколько минут.
Среди трупов с удивлением обнаружили и Чику. Он лежал на дне окопа лицом вниз и был практически завален землей от взрыва. Вернее, то что от него осталось после прямого попадания мины. В тот самый окоп, который он несколько часов назад копал для своего укрытия. Если бы не торчавший сапог, его бы не скоро нашли. «Вот и его «зачикали». - Мрачно подумал Жгут. – Видно считалочка должна была когда-нибудь закончиться.
Было просто невероятно, что при таком плотном огне, который велся чехами практически в упор, десантники умудрились выстоять. И выжить.
Когда со своими погибшими товарищами было покончено: их завернули в плащ-палатки и фольгу и уложили в один ряд, ожидая вертолета, пошли смотреть на духов. Очередное военное чудо - ни одного раненого чечена не нашли, все убиты наповал. Ну хоть бы один раненый попался, поиздеваться бы, отвести душу. Но пятьдесят шесть трупов, среди которых двое негры были абсолютно мертвы. Жгут насмотрелся на них еще в Грозном, там попадались и арабы, и украинцы. Особо он в национальность не вникал, но ротный потом говорил, что по документам, найденным при трупах, определили наемников из Арабских Эмиратов, Анголы и Гродно. Воистину интернациональная бригада охотников за головами, солдаты фортуны.
В это раз пацаны сказали, что эти два черномазых - сирийцы. Жгут внимательно осмотрел каждого негра, дивясь их синим лицам, форме и ботинкам. Да! Одевают и обувают наемников от души: утепленный камуфляж диковинной расцветки с многочисленными карманами на заклепках и липучках, да теплые и мягкие ботинки с удлиненными берцами на шнуровке и липучке. Российского контрактника так бы одевали - он бы полмира завоевал бы.
Шмонать духов не стали: почти сразу после боя поналетело офицеров разных званий и должностей, словно воронья на падаль. Где только они отсиживались до боя? А при них не пошикуешь - вмиг припаяют мародерство и засудят. Так что прощай, бакшиши.
Делать пока нечего. Бойцы ждут команды. Андрей устало сидит на ящике из-под патронов. Автомат, доставшийся в бою от какого-то солдата, лежит на коленях. Бушлат и кожанка расстегнуты, от потного, разгоряченного боем тела - пар валит столбом. Он обхватывает руками непокрытую голову - шапка валяется у облепленных грязью сапог. Трясясь, словно больной в ознобе, нагибается, чтобы поднять шапку, и замечает, что у него трясется все тело: руки, ноги, зубы. Зубы больно стучат друг о друга, выбивая чечетку, глаза жмурятся и слезятся, непонятная гримаса сковывает скулы и кособочит рот. Андрея передергивает и потряхивает, будто смертника на электрическом стуле, а мелкая дрожь незаметно переходила из мелкой в крупную и обратно. По всему телу волнами бегали крупные мурашки. Нервы, наверное, не в порядке. Но это не в первой, после каждого боя такое случается с каждым - отходняк.
Организм его, почему-то, всегда по-разному реагирует на исход боя. Лечиться надо. Он вдруг с тоской вспомнил госпитальную палату, тишину, запах лекарств, и хруст серых простыней. А так же боль перевязок и отрываемых с мясом не затянувшихся ран бинтов.
Только не в этой жизни! Он – солдат из неоконченной войны!