Он проспал весь день необыкновенно крепким для него сном. Даже приход Беллью, желающего проинспектировать своих подопечных арестантов, не разбудил его. Я не знал, радоваться этому или тревожиться. Около пяти часов он проснулся, весь в испарине, с прилипшей сорочкой и прядями волос, но с нормальной температурой и свободным носовым дыханием – уже знакомое мне на его примере явление внутренней мобилизации. Решив начать свою игру, он собрался. Все внутренние метания прекращены, соматика взята под контроль интеллекта.
- А голова не болит? – озабоченно спросил всё-таки я, щупая его пульс.
- Нет.
- Семьдесят два. Наполнение хорошее, высота нормальная. Чёрт! Похоже, ты здоров.
Он засмеялся:
- И страшно голоден. Время чая, да? Закажи в номер что-нибудь посущественнее – надеюсь, нас ещё не лишили привилегии заказывать еду? Постой... Да ты сам-то ел?
- Нет, - чуть огрызнулся я. - Берегу фигуру. Вдруг и здесь возникнут проблемы с дверным проёмом.
Холмс криво и виновато усмехнулся:
- Ну, полно тебе, не будь злопамятен. Прости – мне и в самом деле было очень плохо, я не хотел обидеть тебя.
Я пожал плечами и пошёл к двери.
- Уотсон! – окликнул он.
Я обернулся. Глаза Холмса отчётливо отливали сиреневым.
- Уотсон... Джон, прости!
Это уже было серьёзно.
- Ну что ты, - сказал я дрогнувшим голосом. – Ну, конечно... Я же всё равно не могу на тебя долго злиться, Холмс. Перестань, всё в порядке. Я знаю, что за твоим раздражением стоит что угодно, но только не неприязнь ко мне.
- Да, правда, - с облегчением сказал он. – Ты это знаешь...
Я только подошёл к двери, и меня тут же чуть не сбил с ног Беллью.
- Куда вы, доктор? Вам запрещено выходить.
- Добыть какой-нибудь еды – у нас уже сутки ничего существеннее вашей тюремной баланды во рту не было. Или нам и питаться запрещено?
- Я принесу вам еду в номер, - мгновение подумав, решил наш цербер. – А вы оставайтесь здесь. Вот что. Я вас, пожалуй, запру на ключ.
- Ловко! – возмутился Холмс. – А если, скажем, пожар?
- Ничего, я скоро вернусь – сгореть не успеете, - пообещал Беллью, закрыл дверь и в самом деле повернул ключ в замке.
Я рассмеялся. Холмс сложил губы трубочкой – так, словно собирался свистнуть - но не свистнул. Вдруг в глазах его повисла озадаченность.
- Уотсон, зачем едет эмиссар из Лондона? Ради нас с тобой? Что-то не верится.
- Ради убийства Снаупа?
- А что за важная птица этот Снауп? Подумаешь, лакей заезжей актрисы. Велика важность! Так ради чего?
- Не знаю.
- Смотри: они связались по телеграфу – иначе не успеть. Всего несколько слов – телеграммой много не скажешь. И вот сюда уже едет эмиссар Скотланд-Ярда. Странно?
- Странно. Впрочем, если текст телеграммы был: «Шерлок Холмс подозревается в убийстве»...
- Брось. Это больше напоминает заголовок в газете. Уотсон, мы чего-то не знаем. Я должен видеть место преступления. И дай бог, чтобы там ещё никто ничего не напортил.
- Увидишь. Если приедет кто-то из Скотланд-Ярда, они силой тебя задействуют.
- Зависит от того, кто приедет. Такую важную птицу, как Лестрейд или Грегсон в провинциальную командировку не отправят.
- Тебе только лучше. Молодые полицейские питают к тебе большее уважение, чем мастодонты.
- По Беллью этого не скажешь, - ухмыльнулся он. – За смертью его посылать. Причём, за смертью от голода лучше всего.
- А, вот он, - обрадовался я, услышав быстрые шаги по коридору. Шаги, действительно, прервались у нашей двери. Скрежетнул ключ, но вместо Беллью в номер вошёл совсем другой человек: тонкое иезуитское лицо, очки в золочёной оправе, твёрдо поджатые губы, серый дорожный плащ, саквояж в руке.
- Марсель, - выдохнул я.
Это был эмиссар Скотланд-Ярда инспектор Морис Марсель . Да, из молодых. Не мастодонт. Но...
Холмс захохотал в голос.
У него были все основания для веселья. Морис Марсель... Дело о танцовщице варьете - грехи моей молодости, вдруг настигшие меня, когда я не ждал... Морис Марсель... Подозрение в убийстве и муки потревоженной совести. Призрак виселицы и нечаянное избавление, мои кошмарные сны, сомнения Холмса и его нелёгкий выбор... Морис Марсель... Сама принципиальность и холодный ум, буква закона в оправе позолоченных очков, сухие, по существу фразы и, наконец, неохотное вялое рукопожатие при расставании. Каменная стена, и он же – стенобитная машина, камень с горы, чуть не подмявший и не погубивший меня. Вот что такое был для меня Морис Марсель.
- Здравствуйте, инспектор, - хрипло сказал я, потому что горло вдруг пересохло.
- Здравствуйте, доктор. У вас поразительный талант попадать в скверные истории.
- У полиции поразительный талант создавать такие истории на пустом месте, - резко сказал Холмс.
Марсель приподнял бровь:
- Вам не кажется, что вы начинаете не с того тона, мистер Холмс?
- Нет, мне так не кажется. Для человека, проведшего ночь в ледяной камере без всяких к тому оснований, я ещё чересчур любезен.
- Я, вероятно, найду, что вам возразить, - подумав, проговорил Марсель. – Я даже уверен, что возникшее недоразумение вы сами и спровоцировали, но я готов отложить вынесение какого бы то ни было решения до той поры, пока буду полностью введён в курс. А пока... - не договаривая, он сдержанно поклонился и отступил в коридор. И дверь за собой снова аккуратно запер.
А я, только почувствовав боль в челюсти, понял, что всё это время изо всех сил сжимал зубы.
- Ты дрожишь, - тихо сказал Холмс, тронув меня за плечо и оставив на нём свою руку. От его сухой горячей ладони по коже словно разлилось успокаивающее тепло, дрожь прекратилась. Я закрыл глаза и провёл ладонью по лбу. Кончики пальцев повлажнели.
- Несколько неожиданно... Воспоминания нахлынули...
- Вот видишь. Так тебе будет легче понять, что я почувствовал, услышав скрипку. Ничего, успокойся. Марсель – меньшее зло, на которое мы могли рассчитывать. Он неглуп, справедлив, и на его решения не будет влиять то, что вы друг друга терпеть не можете.
- Я вовсе не... То есть, я вполне могу его терпеть. Но вот ему тебе теперь точно придётся рассказать, что ты описался ночью. И про головную боль, и про скрипку, и про Волкодава. Он из тебя всё вытянет – будь уверен. Как пиявка, будет только раздуваться и сосать, сосать, сосать.
Холмс пожал плечами, словно не желая спорить на эту тему, и опустился в кресло.
Появился, наконец, Беллью и доставил нам обильный, но не слишком вкусный ужин.
- Сойдёт, - буркнул Холмс, втянув сомнительный аромат кушанья – Видно, вы одолжили это тоже в тюремной кухне – правда, всё-таки, похоже, до того, как тюремные повара украдут всё более или менее съедобное. Так что сойдёт.
Беллью возмущённо открыл было рот, чтобы ответить, но подумал – и закрыл.
- Зачем ты напрашиваешься на ссору? – спросил я Холмса, когда молодой полицейский вышел. – Да и в чём он виноват, этот желторотый помощник Крама? Ты уж тогда на самого Крама бы нападал.
Холмс криво и примирительно усмехнулся:
- Крам мне пока не по зубам... Давай поедим, Уотсон. Мне что-то уже нехорошо от голода.
Какова бы ни была принесённая снедь, она исчезла довольно быстро. Запив всё съеденное кофе, Холмс принялся нервно ходить по комнате, а поскольку ходить там было особенно негде, натыкаться на стулья и углы стола, шёптом ругаясь.
- Ты как на иголках, - заметил я, следя за ним глазами.
- Да. Мне не терпится снова услышать Марселя – даже по его тону я пойму, на чьей он стороне, а значит, смогу и свои дальнейшие действия планировать правильно. Пока я даже не знаю, смогу ли беспрепятственно осмотреть тело Снаупа... А ведь мне это очень нужно, знаешь ли...
Только теперь до меня дошло:
- Подожди... Так ты думаешь, что Снауп убит тем же способом... так же, как... как...
- Один удар в сердце, очень сильный, пробивший грудную клетку насквозь, - механическим голосом проговорил Холмс, словно на миг превратился из живого человека в фонограф. – И затем ряд прижизненных и посмертных повреждений – большей частью мягких тканей лица и шеи – обезобразивших труп до неузнаваемости. Складывается впечатление, будто преступник наносил их, находясь в злобном исступлении и распалялся при этом всё больше, пока, наконец, не устал.
- Ты цитируешь по памяти? – озадаченно спросил я.
- Да. Это выписка из протокола осмотра тела, - он как будто хотел ещё что-то добавить, но вместо этого закрутил шеей и рванул воротничок так, словно тот вдруг превратился в петлю-удавку.
- Успокойся, - наверное, в тысячный раз попросил я, прекрасно осознавая тщетность своей просьбы.
Но тут как раз в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, инспектор Марсель вошёл в номер.
- Сони Терракойт, она же Асания Элис Вальденброк – мадам борделя «Эдем» в Сохо - была вашей постоянной любовницей одно время, Холмс? – он опустил «мистер» вместе со всякими потугами на вежливость и смотрел с лёгким презрением, как смотрит воспитанный в снобистском духе «приличный мальчик» на уважаемых, но на поверку низко падших кумиров толпы. Ох, не следовало бы сейчас ему говорить с Холмсом в таком тоне – если бы я мог, и если бы он меня послушал, я бы предварил его.
- Сони Терракойт, она же Асания Элис Вальденброк, она же миссис Холмс, действительно, проводила некоторую часть свободного времени в моей постели, - ровным голосом ответил Холмс. – Почему это вас интересует, Марсель? – «мистера» он, разумеется, тоже опустил.
Но Марсель уже заинтригованно раскрыл глаза, ещё и увеличенные стёклами очков:
- Миссис Холмс? Так что же, вы...
- В церкви святой Моники, - не дожидаясь более подробных расспросов, отрезал Холмс. – В апреле восемьдесят первого. Двадцать девятого апреля, если быть точным.
- И граф Сатарина, в таком случае...
- Да, двоемужие. Можете попробовать эксгумировать её тело и привлечь за это к ответу, - в его голосе появилось уже знакомое мне опасное высокое позванивание.
- Зачем вы об этом спрашиваете? – вмешался я, надеясь подавить рождающийся ураган до того, как он достигнет опасных размеров. – Сони погибла год назад, рана ещё не затянулась, чтобы тревожить её без нужды.
- Погибла графиней Сатарина, - Марсель акцентировал свои слова движением бровей. - Вы присутствовали на месте преступления, Холмс, и ваши объяснения сочли убедительными только потому, что это были вы. Хотя, вообще то, ревность – нередкий мотив для убийства. Любому другому не поверили бы, что он спал, как сурок, покуда женщину кромсали на куски. Тем более женщину, носящую ту же фамилию. А вчера постоялец гостиницы был убит точно таким же способом. И снова вы оказались неподалёку. Вы не считаете, что основания для подозрения есть?
- Ваши подозрения, - холодно сказал Холмс, – ваше личное дело. Без улик они не дают вам никаких оснований ограничивать мою свободу.
- Ну тогда объясните мне хотя бы, почему вы избавились от простыни? – Марсель наклонил голову к плечу, глаза его за очками помаргивали от любопытства.
- Ваше преступление в любом случае, произошло раньше, чем я от неё избавился, и та простыня, о которой вы говорите – не моя, - Холмс тронул пальцами висок и коротко болезненно поморщился - снова головная боль. Как же меня всё это тревожило!
- Как мне это установить? Как мне это доказать?
- Человек, проспавший на простыне хотя бы одну ночь, оставляет на ней столько улик, что простыня после этого может служить натурщицей – с неё можно написать портрет владельца, - сказал Холмс. – Мне грустно видеть, что Скотланд-Ярд не способен даже на такую идентификацию. Разве что... нарочно на себя наговариваете, а между тем, портрет давно написан?
- Ваша натурщица сбежала в неизвестном направлении, - сказал Марсель. – Я обыскал все бачки и мешки, и её нигде нет.
- А вы бы ещё через месяц спохватились, - ядовито заметил Холмс.
- Я приехал первым поездом, - обиделся Марсель.
- И только для того, чтобы оскорблениями и уколами в больные места спровоцировать аффективную откровенность? – сообразил Холмс. – Вы решили, что я здесь не случайно, верно? Вы на самом деле подозреваете меня не в убийстве, а в скрытности. Думаете, я держу такого туза в рукаве, что Скотланд-Ярд, завладев им, тотчас и преступника схватит, и материал для суда получит на три тома. Должно быть, уже и с доктором Раухом успели проконсультироваться, как меня разговорить. Правильно, вот зачем такая поспешность, вот зачем эмиссар. Краму такое не поручишь – он меня не знает. Вы же... – Холмс вдруг задохнулся, словно что-то застряло у него в горле и мешает говорить. Крупно, с усилием, переглотнул и договорил очень тихо. – Отменный вы служака, Марсель, только... подлец.
- А вы – глупец! – холодность впервые на моей памяти изменила инспектору Марселю. – Да я от вас впервые здесь услышал, что эта Вальденброк значила для вас больше, чем обычная шлюха для скучающего холостяка. В Лондоне я об этом не знал. Как и о том, что доктор Валентайн Раух имеет к вам хоть какое-то отношение. Да, подозревал, что вы скрытничаете, и сейчас подозреваю. И сами знаете, что подозреваю не напрасно, что так оно и есть. Я могу быть резок, могу оскорбить – да. Но мне бы в голову не пришло строить хитроумные планы, как выматывать вам душу так, чтобы из неё закапала откровенность. Я всегда уважал вас, как специалиста. И не надо подозревать меня в излишнем коварстве. Просто скажите, зачем избавились от простыни, зачем напоили Снаупа – руками доктора Уотсона, разумеется, не лично – и о чём доктор Уотсон по вашему поручению расспрашивал его. Это всё, что мне нужно от вас.
- Немного же вам нужно, - с непередаваемым выражением прошипел Холмс.
- Честно говоря, я рассчитывал, что вы сами предложите больше.
- Тогда вам следовало попросить об этом, а не начинать с нелепых обвинений.
- Возможно, с неверных, но не с нелепых, - спокойно поправил Марсель. – Спросите любого непредвзятого человека, он вам ответит, что подозрение в ваш адрес – первое, что приходит в голову по совокупности этих двух дел.
- Но вы – предвзятый человек, Марсель. Поэтому вы и приехали сюда. Не то и Крам вполне справился бы.
- Сони убил Волкодав, - сказал я. – То есть, Грегори Лассар. И вам, то есть Скотланд-Ярду, это прекрасно известно, но понять вас можно: чем ловить упущенного вами же преступника, повесить всех собак на достижимого конкурента, пока он болен и не в форме. Это проще, конечно...
- Перестань, - поморщился Холмс. – Я в такой защите не нуждаюсь. Да Марсель и не считает меня виноватым – я ведь это уже сказал. Он хочет, чтобы я сделал за него его работу – сам в этом только что признался – и, уступив лавры, скрылся в густую тень. Как обычно. И, знаете, что самое смешное? Что я снова именно так и поступлю.
- А я в этом и не сомневался, - Марсель позволил себе сдержанную улыбку. – Ваши амбиции таковы, что вы не позволите себе уклониться по каким бы то ни было личным мотивам. Идёмте прямо сейчас?
И Холмс тоже чуть усмехнулся в ответ. Они на моих глазах заключили негласное соглашение между собой. Они были уже готовы начать совместное расследование, понимая друг друга с полуслова и делясь информацией, как добрые товарищи. А я вдруг почему-то почувствовал досаду, словно мной пренебрегли. Возможно, будь здесь не Марсель, а кто-то другой, эта моя досада не была бы такой едкой, но здесь был именно Марсель.
- А ты что, с нами не идёшь, Уотсон? Устал? Если хочешь, оставайся здесь, мы и без тебя обойдёмся, - уверен, Холмс сказал это без всяких задних мыслей, но моя обида сделалась только глубже.
- Да, - буркнул я. – Устал... Останусь.