Воспоминания. Все проходит и это пройдет

Гавриил Коротков
Вечер и, как обычно, уставший я. Когда закончились немногочисленные диалоги с моими любимыми тапочками, я, как обычно, вдруг, понял, что в комнате нахожусь один. Это внезапное заявление реальности о том, что мое жалкое желание отвлечься, всего лишь самообман, меня повергло в легкое недоумение.
Поспешил узнать время. Еще успеваю  пройтись по улице, поразмыслить о всяких всякостях, среди местной быдловатой фауны и, почесывая нос, от пуха тополей, напевать мелодии знакомых песен. Дверь, лестничные ступеньки, два, три, десять, сорок, шестьдесят пять, открыть железяку передо мной, и нырнуть в  воздух с запахом  духоты, пыли и грязи, чихнуть, дорога без машин, тропинка с гуляющими, пустырь безлюдный. Хорошо. Я и не заметил, как пробежало целых три часа мимо меня. Наблюдая за скрывающимся закатом, в голове начали возникать разрозненные кадры моей жизни, начиная от раннего детства и кончая последними событиями. Они появлялись, пробивая скорлупу кратко- и  долговременной памяти, как только что вылупившиеся  птенцы кукушки, скидывая из гнезда, под названием «воспоминания», друг друга.

13 мая 2009 год.
На заседании суда было невыносимо жарко, и стоило из- за приватизации квартиры собирать столько народа, я лично, не понимал.
- А, Коротков Михаил Уриилович, кто?
- Это мой отец.
- Он что? Мертв?
Прошло пару  мгновений для того, чтобы я пришел в себя, после такого. Я на минуту задумался, неужели судьи такие тупые, что видя перед собой эту громадную  папку, вместе со множеством документов, в том числе и со свидетельством о смерти, могут задавать, столь не тактичные и, даже, с какой- то стороны, глупые вопросы. Улыбнулся. Показалось, как будто, эта женщина была где- то в глубине души, человеком с садистскими наклонностями, будто ей было приятно это кромсание моей души на куски, и  уже онемевшей, от боли, плоти.
- Да, он умер!- сухо выдавил из себя я.
- Отчего умер, то есть - причина смерти?
Прошло чуть больше времени, чем минуту назад, для того, чтобы прийти в себя во второй раз.
Эта была минута напряжения, такого мучительного, что пульс участился до не мыслимых цифр, с периодическими судорогами, как бы сжимающими мою грудную клетку, не дающими кислорода, руки на мгновение онемели, ноги стали каменно- ватными.
- Ишемическая болезнь сердца,  атеросклероз, как основа патогенетического процесса, в результате осложнившийся, как тромбоз коронарных артерии и инфаркт миокарда, скорее всего смерть наступила примерно  от 23 до 24 часов, первого апреля, характерных признаков побоев не обнаружено, а также…
Я выдавливал эти слова медленно и тягуче, как растаявший, в жаркий, летний день, шоколад из обертки. Стою на коленях, свеча уже давно не греет, чтение молитвы, кровь сильнее к голове, она разбивается о камень реалий и самых ужасных кошмаров,  встаю и начинаю все рушить вокруг, уничтожать, громить, потушить свечу к черту, сломать ногой икону  Божьей матери,  бить кулаком стену ослепительно- белого цвета,  беру кувалду и постепенно выбиваю все, абсолютно все, что попадет под руки- стены, столбы, кельи, иконы, сосуды со святой водой…
- Хватит, хватит. Я поняла (да ну, да неужели?). Кто из вас ответчик, кто истец? Много юридической ерунды и заседание переносится на среду.

19 мая 2004 год.
Передо мной круглый стол с белой лампочкой в центре, справа от меня приятная женщина, с короткой стрижкой и серьезным выражением лица, в руках микрофон. За таким же столом, в нескольких метрах от меня,  сидит, с весьма озадаченным лицом, напряженный парень и очень внимательно смотрит на мою правую руку, которая находилась у пульта включения лампочки, в принципе, так же как и его рука. Слева затихший зал в несколько сот человек, ожидающий ответа на вопрос, поставленный председателем сие явления.
«Что объединяет фильмы Сергея Бондарчука "Война и мир", "Москва слезам не верит" Владимира Меньшова и "Утомлённые солнцем" Никиты Михалкова?»- этот вопрос звучал в голове как эхо, повторяющееся ужасно долго и  многократно. Последующие пятнадцать секунд казались вечностью, пот полил с лица, от волнения и переживаний.  Проносились разные мысли. А вдруг отвечу неправильно, блин, ну для того, чтобы ответить неправильно нужно хотя бы что- то ответить. Мысли, мысли, я не вижу мыслей. Очнулся от яркого света лампочки, и звука от него, напоминавшего, больше, сигнал автомобиля. Посмотрел на свою руку и понял, что это сделал я. Голова еще больше закружилась. Ведущая требовала ответа на вопрос, а его у меня не было. Повторяя его медленно, меня, вдруг, осенило. Ответ начал вырываться изо рта, но нельзя было, пока, по правилам игры, ведущая должна была закончить его говорить. Он, как изголодавшая птица, клевал мне язык, и от этого было больно ждать. Взяв в руки микрофон, и посмотрев на них, тетю Свету и моих любимых девочек, я, дрожащим, от нервов, голосом, сказал, рвущийся наружу,  ответ. Секундная тишина. После того, как увидел радостные глаза ведущей, я  понял, что вывел свою команду в финал, понял, что это один, из самых красочных дней в моей жизни, понял, что на протяжении года, я шел к этому моменту. Через секунду я уже находился на руках у полуобезумевшей толпы болельщиков и учеников моей школы. Подбрасывая меня, высоко в воздух, они что- то кричали, толком не помню, но я их уже не слышал, я не слышал никого. Радость бесконечная, поцелуи теплые, щеки горят, губы ждут, интервью, спасибо тому- то,  благодарен тем- то, маршрутка в объятиях  моей девушки, теплый дождь, вечер, не как обычно, светлый, она, не как обычно, добрая, нежная.

23 сентября 2002 год.
- Ты обидел моего брата?- поднимаясь по лестницам, задал, я, вопрос, высокому парню, с нагловатым выражением лица.
- Ну я, и что?- ответил он.
В секунду, все как будто остановилось. Я почувствовал, как к голове прилила ударная доза, усиливающих мою агрессию, гормонов. Сердце щимилось в межреберья. Заболела, от его ударов, грудь. Мгновение и мой кулак причудливо расписывал лицо Вани. Не чувствуя соприкосновения с костями его черепа и лица, я продолжал, снова и снова.
- Гавриил, Гавриил, что ты делаешь? Ужас, ужас!- кричала, позади меня, Людмила Александровна-  учительница по химии , удивленная такой картиной увиденного.
Я бил так, как не был никогда.
- Сука, я тебя сейчас убью, ублюдок. Он мой брат, урод. За него, я тебя с гавном проглочу, недоносок конченый…- вырывалась с моего рта целая вереница слов, вперемешку с каплями вспенившейся слюны.
Много разного мата, совсем меня не красещего, лужа крови, лицо до неузнаваемости уродливое, кулак онемевший, пот с лица, свет с окна, кабинет химии, «как не стыдно?», мое молчание, ругань, штраф за хулиганство в общественном месте, ничего, плевать, брат, я с тобой!

16 марта 2008 год.
Приятный день. Я его ждал с того момента, как впервые ее увидел. Она меня возбуждала, так, как может манить газель Томпсона голодного льва. Прошло достаточно времени, чтобы я ее полюбил что есть сил, что есть мочи. Отдаваясь друг другу без остатка, мы уже дошли до такого состояния, что хотели непозволительно «еще», «больше», «много». Выжать всё из лимона встреч, пить его сок и хотеть больше, морщиться от кислого вкуса ожиданий, любоваться желтым цветом мгновений. Она научилась брать от меня всё и, даже, последний взгляд. Она ловила моё дыхание на расстоянии одиноких метров, она смотрела до конца, она была воплощением моей любви к ней самой. Она и была мной.
Внезапно срывающаяся с наших тел одежда, разлетелось по всей комнате. Мы были готовы к этому, но даже подозревать не могли, что будет на столько божественно- приятно. Поцелуи, по- звездному,  жаркие, глаза в глаза, губу прикусила , слова из фильма, радость и секундный смех, больно, ей больно, переживания, легкая паника внутри, обнять, еще сильнее. Нежность. Сидя за столом в помятых майках и попивая чай, который успел немного остыть, я смотрел на свои руки, и думал, как было бы хорошо носить ее на них, чтобы она и пальцем ноги не касалась всяколежащей грязи этого, не очень чистого мира. Она была богиней. Девственно- чистым существом, с раскрытой кровоточащей грудью и дрожащим трепетным сердцем. Не дождавшись того, пока чай полностью остынет и она его допьет, я, махом руки, скниул сахарницу, кружки, ложки, вилки, все разлетелось опять. Перелетел через весь стол к ней, схватил ее за тонкую, изящную талию, поднял на руки.
- Да, милая моя. Иди ко мне!- продолжал шептать ей на ухо неразборчивые слова, сквозь поцелуи. Еще секунда, порвана майка, расцарапана  кожа, миг проникновения, кровь, сладостная боль. Я искал ее глаза.
- Открой, дорогая. Открой глаза, дай мне прочитать твои мысли, дай мне себя, полностью!- сказал ей я.
И она это сделала. В ее бесконечно- глубоких и,  до неузнаваемости, приятных глазах я нашел ее обращение ко мне.
«Твои руки. Я готова целовать их всю свою жизнь. Это настоящее счастье. Твои руки. Они хорошо знакомы моим. Касание руками заменяют поцелуи. Может помнишь, когда мы это поняли. Нежно…Чуть сильнее…А вот сейчас больно…Потерпи…Люблю…Люблю…Больше жизни. Глажу твои руки. Твои руки. Они, так незаметно, завладели моими, так органично, так по-хозяйски. Твои руки. Хочу тебя. Хочу расцеловать каждый сантиметр твоего тела. Хочу стать для тебя безумным наслаждением, раствориться, перестать быть отдельным человеком. Хочу посмотреть в твои глаза и прочесть в них желание. Желание меня. Быть рядом с тобой самой ласковой, самой послушной. Быть послушной каждому твоему движению. Прикоснуться губами к твоему лбу, стереть из памяти все несчастья на этот миг. Забудь их, ощущая мой жар. Рукой по твоим плечам, пальцами в волосы, по щекам и ниже…Шея…Грудь…Чувствуешь теперь мое желание, мою страсть? Чувствуешь? Хочется наслаждаться тобой всеми органами чувств…вобрать тебя в себя…чувствовать соленость твоего пота на своей коже…Уже не различить боль от неги…Границы стерты…»

1993 год, лето.
Было скорее всего жарко, а не холодно, день, а не ночь. Комната с видом на двор. Внизу, громко играются дети, меня снова посетила странная мысль. Будучи, ребенком, неоднократно задумывался о том, откуда я, и, на удивление, не смотря на малый возраст, у меня была своя теория. Мне почему- то казалось, что я находился среди людей- роботов, людей не с моей планеты. Меня ужасно тяготила мысль о том, что я тут не свой. Когда подобные мысли достигли пика, я выбрал удачный момент, когда дома не будет никого, кроме младшего брата, и посадил его перед собой.
- Откуда вы?- сказал стальным голосом я, нахмурившись и ожидая искреннего ответа.
Брат молчал. Тогда я повторил вопрос, только уже на два тона громче. Он заплакал и попросил меня замолчать. Сказал что я его пугаю. Отпустив его, состояние моей детской неудовлетворенности от того, что не получил ответа,  стало тяготить больше. Я боялся. Боялся того, что, то, к чему я привыкаю, люблю, ценю, всего лишь обман, иллюзия, нереальность.  Часто видел сон, где я, ребенок, прячусь в какой- то норе, от людей, а надо мной сетка, и по ней ходят эти страшные люди, которые вовсе не люди, а инопланетяне. Странное детство, странный ребенок, странные люди и недоверчивый брат.

 1 апреля 2008 год.
Яркий солнечный день, госпитальная хирургия, пара как всегда скучная, шесть пропущенных звонков с дома,  «да, брат», слезы, слова не разобрать, всхлипывания в трубку, плач матери рядом. Я повесил трубку. Я все понял. Не надо никого слышать.

Присел, обняв колени,
Где, как, почему?
Еду домой, рядом Абдул,
Мы не ехали, летели.
Много людей во дворе,
Я не вижу, я не слышу,
Я- окаменевшая тень ваших маразматических расспросов как это случилось.
Бегу ото всех, бегу к ней,
Ни слова ей, ни слова им,
 Лишь желание нежелания скрыть слезы,
Она поймет, она должна помочь, она безгрешна .
Сесть на 55 маршрутку, доехать до конечной,
Лечь на землю, она рядом, и смех детской рожи.

Спустя год.
Он говорил мне, что любит все, связанное со мной. Повторял слова долго, дотошно долго, пока смысл не исковеркался и образ прекрасного не потерял былую красоту. Он любил смеяться над нелепым стечением обстоятельств и в нотах рваного воздуха радоваться жизни, и тому, что я у него есть. Звуки клавиш бегающих взад- вперед, неспешным перебиранием, странно, засутулившегося пианиста, дают видимость Создателя нашего мира, и рождают во мне дикое желание придушить старикашку. Больно. «Или. Или! Лама савах фани?!».  Где- то издалека доносился запах прошлого, такой близкий близкий. Когда- то все было не так, когда то все было по- другому. Фотографии- украденные секунды жизней, оторванные от настоящего, у которых отняли право быть в привелегии прошлого, сейчас. Мысли кругом, слезы вверх дном, разбитый кулак об твердость прессованного песка, звуки в ушах, толи ведомые, толи ведущие мной, где же выход, все ускоряется, Господи. Все бежит, надо отпустить? Или не надо? А если да, то где он будет, и будет ли в тепле? Нет! Лучше там, глубоко, в зарубцованной кожуре моей сердечной мышцы, вот и комплексы рождаются, где я? Это ведь еще не ад и не чистилище. Фонари, как же мне осточертело их вечное свечение. Разбить охота, нужно разбить что- то! Воздух какой- то не приставучий, его не хватает, как прикосновений, его прикосновений. Видишь, чувствуешь, жуешь, трогаешь, испытываешь на прочность, верность, любишь, ненавидишь, страдаешь, и не очень, толкаешься и больно, утром солнце, вечером нет. Клейкой лентой скотча связано мое беспокойное сознание, воспаленное, ни к месту, Богом придуманным, заболеванием, с не менее, беспокойной фигурой отца- на мониторе компьютера, за моей спиной, на дисплее телефона, где- то во снах, то тут, то там, он всплывает в мимо проходящих людях. Он-в белоснежных спортивках или в черной куртке с капюшоном, Он- рядом следит за правильностью сердечного биения моего, Он- изнеможденный и уставший, пришедший утром с работы и разбудивший меня холодными усами, проведя ими по правой щеке, Он- везде, куда не посмотри.  По коже затылка бегают муравьи неугомонные, и руки трясутся, дыхание сбилось, и холодно как- то. Это ведь никому не нужно! Это отколовшийся гранит моей безграничной любви к отцу, тяжелый и черный. Я сейчас открыл глаза. Как будто спал. Как будто снилось все и теперь я живу. И оказывается, у меня нет ОТЦА.

Продолжение следует…