- Смотри, там, на небе! – выкрикнул мальчишка и замолчал.
Задрав голову, он замер глядя вдаль – выше деревьев и кирпичных пятиэтажек – туда, где облачное небо было усеяно красноватыми пятнами отблесков городских огней и темно-синими, бездонными провалами чистого неба.
- Что там? – девочка на мгновение отвлеклась от котенка, сидящего на коленях, взглянув на мальчишку. - Небо, как небо.
- Нет, ты посмотри, вон там – темные пятна. Будто зло в черных ботинках.
Девочка в удивлении широко раскрыла глаза.
- Чушь какая-то. Выдумываешь все. Звезды видны, - она протянула руку кверху и пальцем стала указывать. - Там видны, там. Здесь их нет.
- Я не о том. Это не просто небо, где видны облака, за ними звезды. Это добро отражается. Вон оттуда. Лучи идут и пронзают тьму.
- Смешно. А еще глупо и неинтересно. Я лучше пойду котенка кормить. Один мечтай. Или – вон, Юрику рассказывай эту ерунду, - бережно прижав котенка к груди, девочка поднялась со скамейки, - Я пошла. С ума только не сходите, завтра в школу, - и направилась к своему подъезду.
Мальчишка огорченно посмотрел ей вслед, вздохнул и дальше стал разглядывать небо. Наблюдать за ним в одиночестве долго не пришлось. Рядом пролетел мяч, а следом пронесся Юрик. Он догнал мяч и, постукивая им о землю, подошел к мальчишке.
- Что замечтался? Куда смотришь? – спросил Юрик и, запрокинув к небу голову, попытался увидеть то интересное, что нашел его товарищ.
- Представь, там дерется добро со злом! То, что светлей – добро, а темное – зло. Они сражаются и неизвестно, кто победит.
- Светлое – это красное?
- Ага.
- Это свет города отражается. Мне папа рассказывал, - со знанием дела, заметил Юрик. - А еще он говорил – город сам по себе зло.
- Ну да, я знаю. Мне тоже рассказывали, - замялся мальчишка. – Но все равно – оно светлее. Особенно у фонарей это видно. Мрачное и светлое. Присмотрись.
- Ну да. Похоже. Что делать будем? Просто смотреть или поможем добру?
Мальчишка, задумался над неожиданным предложением. Он смотрел на небо и, словно разговаривая с кем-то, шевелил губами. Наконец, убедив невидимого собеседника, он «замолчал» и обратился к Юрику.
- Точно, давай. Свет, он же отражается на всем. И там, где он темнеет – больше зла. Смотри! – мальчишка подбежал к ближайшим кустам и сорвал ягоды. – Видишь? – он раздавил их пальцами и сок окрасил кожу в темно-фиолетовый, почти черный в уличном освещении, цвет.
- Шикарно! Давай их подложим под машину, - загорелся Юрик. – Вон, Сашкина мама свою заводит. Под колеса насыплем, а она по ним проедет.
- Давай. А они не лопнут?
- Кто лопнет?
- Шины. Зло колючее.
- Ерунда. Это просто ягоды!
- Ну да. Но только не сейчас…
- Не лопнут. Зло слабее. Давай обрывать, уедет же!
Они бросились к кустам и спешно стали набивать ягодами карманы штанов. Срывали их вместе с листьями – пожухшими и жесткими. Неживыми, но словно специально мешавшими срывать плоды. Набрав полные карманы, мальчишка помчался к машине. Юрик на мгновение задержался, чтобы заколотить под скамейку мяч, но быстро догнал соратника по битве.
Как ни в чем ни бывало они поздоровались с Сашкиной мамой и уселись на бордюр позади машины. Затем, пригнувшись, на корточках стали подбираться к колесам. Подкрадываться мешали оттопыренные, туго набитые карманы. Немало было передавлено в них ягод, но насыпать под три колеса получилось. Свершив такой подвиг, они кинулись прочь. Спрятавшись за ближайшим валуном, принялись выгребать остатки раздавленных ягод:
- Хорошо, что штаны тёмные; мама не заметит, а то убила бы, - обеспокоенно заметил мальчишка.
- Фигня! – отмахнулся Юрик. - Смотри лучше туда, - и он указал на машину, от которой они отбежали: Сашкина мама, наконец, её завела. Тронувшись с места, она въехала под арку между зданиями и скрылась за домом.
- Быстро вперёд! Всех врагов - в крошки! – призывно выкрикнул мальчишка и бросился туда, где секунду назад стояла машина. Вслед за ним помчался Юрик.
Дурачась, и на бегу отпихивая друг друга, они летели к точке сосредоточения «ягодного» зла. Там, на фоне мокрых отпечатков протекторов, на асфальте расплывались пятна выдавленного сока. Следы постепенно светлели, высыхая, а пятна сока так и остались темнеть бездонными провалами на фоне светло-серого асфальта. Такие же кляксы оставались на пальцах, которыми трогали раздавленные ягоды.
- Так не должно быть! Эти дыры надо убрать!
- Чем?
- На небе светлое было какого цвета?
- Кровавого.
- Ягоды на ягоды. Какие возьмём?
- Красные. Оранжевые… Рябина! – потрясённо догадался мальчишка. – За рябиной! Где она?
- Проще простого! В соседнем дворе знаешь, сколько ее растёт!? – сообразил Юрик. – Побежали!
Они рванули вслед за машиной под арку и помчались наперегонки по соседнему двору к ближайшему дереву, усеянному яркими ягодами. Добежав, вдвоем схватились за тонкий ствол и стали его трясти. К ногам не упало ни одной ягоды.
- Ну вот, придётся лезть.
- А мы ветку сломаем. Вон ту. Кто полезет?
- Сейчас. Подтолкни, - мальчишка вцепился в ствол и, подтягивая ноги, полез наверх. Добравшись до нужной ветви, он повис, откинувшись всем телом. Стараясь добраться до пышных гроздей, стал перебирать по ней руками. Ветка не выдержала: сначала прогнулась, а помедлив, треснула. Но не отломалась, а стала отрываться от ствола, медленно опуская его на землю. Юрик схватил конец ветви и рванул на себя. Она с хрустом поддалась и оторванная кора поползла вниз по стволу.
- Вот всегда так: за что-то нужное надо побороться и поломать что-то, - подвёл итоги мальчишка, вставая на ноги.
- Ничего, зарастёт, - отмахнулся Юрик. – Срывай ягоды.
На стволе тонкий язычок оторванной коры почти достиг корней. Дёрнув еще раз за ветку, Юрик оторвал ее и, загнув вверх тонкие побеги, стал срывать грозди рябины.
- Да, начали, - согласился мальчишка.
Несколько пышных гроздей - и карманы заполнены. Набив их до отказа, они помчались к себе во двор. Уже около арки мальчишка обернулся, с сожалением посмотрев на рябину и обломанную ветвь, всё ещё пышно усеянную ягодами.
Подбежав к отпечаткам шин, под которыми расплылись чёрные кляксы раздавленных ягод, они замерли.
- Давай их обстреляем! - предложил Юрик. – Это же враг. Пусть знает, как зло творить!
Подсохший, пока они бегали, асфальт посветлел. Чёрные кляксы ещё сильней стали выделяться.
- Начали!!! – бурно поддержал его мальчишка и выдернул из кармана целую гроздь рябины. Отрывая ягоды, они стали швырять их, целясь в пятна. Но те только отскакивали в разные стороны, не оставляя следов.
- Надо по-другому, - решил Юрик. Он вытащил из кармана горсть ягод и насыпал их на асфальт горкой: как раз туда, где беззубой пастью чернело пятно. С размаху наступил на неё и подошвой кроссовка стал втирать в асфальт. От удара, крайние ягоды покатились в стороны, а сок стал вытекать, пенясь под давлением. Когда Юрик поднял ногу, на месте темного пятна рыжел холмик из рябиновой кашицы. Он хотел топнуть по нему ещё раз, но мальчишка его остановил.
- Нет, так не честно. Ногами нельзя. Мы словно тоже монстры. - Он посмотрел на свои пальцы в расплывшихся фиолетовых пятнах черноплодной рябины и решительно сделал вывод:
- Надо пальцами давить. Так правильно! Так мы другие. Не такие, как те.
- Кто те?
- Кто делает зло.
- А какая разница? Результат один. Мы его уничтожим.
- Неправда. Тогда оно не умрёт, - убеждённо заявил мальчишка и, наклонившись, стал вдавливать ягоды в асфальт пальцами.
Юрик помедлив, глядя на него, тоже стал высыпать ягоды на асфальт и прихлопывать их руками.
- Вот теперь – то, что надо! – заявил мальчишка. Он встал с колен и удовлетворенно разглядывал результаты совместных усилий. – Теперь вся тьма - за границей, которую мы провели. А попробует атаковать – мы почувствуем это и его разобьём.
- Это точно, - подтвердил Юрик. - Мы победили! – Он огляделся и добавил. - Темнеет. Сколько тебе ещё гулять можно?
Мальчишка вынул телефон из кармана, взглянул на него и вздохнул:
- Мало осталось. Уже не отпроситься. Мама твёрдо сказала: «Не позже….».
- А папа?
- Его дома нет. Он бы точно разрешил.
- Жаль. Может, чипсы купим? У меня два рубля есть. Найдёшь ещё десять?
- Да, я откладывал с прошлого раза, - мальчишка зашарил по карманам. – Лучше два пакета сухариков купим.
- Их не разгрызть, лучше чипсы.
- Ну, ладно. Помчались?
- Мяч оставить? Или заберём? Кто до лавки первый?
- Догоняй! – с места рванул мальчишка, крича на ходу, - Мне ещё дома мыть его придётся... нет, лучше на балкон кину. - Подгоняя товарища, он выкрикнул ещё раз: - Вперёд! - но запнулся о бордюр и захромал. Дальше он двигался молча, подпрыгивая на одной ноге.
Юрик же, как вихрь мчался к лавке. Подбежав, выхватил из-под неё мяч и закричал:
- Я первый! Можешь так? – и стал набивать его на ноге.
Мальчишка оправился и тоже добрался до скамейки. Поймал момент, когда мяч откатился, и с размаху врезал по нему ногой. Тот взлетел. На мгновение завис, словно разглядывая небо – оценивая, кто побеждает. Решив для себя - кто, спланировал вперед и упал между двумя ивами.
В сторону ив шла уложенная крупной плиткой дорожка, которая затем раздваивалась и вела каждая к своей иве. Эти две дорожки и разделили товарищей. Один бросился по правой, на ходу срывая с кустов кизильника остатки листьев. Другой кинулся влево. По пути запрыгнул на валун, оттолкнулся от него, приземлился на дорожку и рванул вперёд. Оба попытались допрыгнуть до ветвей ив: вцепиться и тут же их отпустить. Но редкие ветви были слишком высоко, и колышущий их ветер помешал это сделать. Приземлившись после прыжка, они словно сжались в два комочка пружин, готовых распрямиться с силой, способной поднять их выше кроны любого дерева, крыши любого дома и долететь до неба, чтоб выдернуть из карманов остатки оранжевых ягод и вдавить их во всё, что кажется несправедливым. Но вышло иначе.
Они исчезли – словно слились с границей стыков плит. Там, где тропинки заканчивались и их пересекала дорога. Небо посветлело, слегка изменило окраску, но сохранило свою расцветку. Ивы, над которыми измывались много лет, обрубая вершины до такой степени, что они превратилась в сжатый кулак, пустили новые густые побеги, на которых сначала робко, но затем всё уверенней стали появляться полные жизни листочки. Кроны перестали быть похожими на ущербно-уродливые комки обрубков на вершинах гладких стволов. Старые заиндевевшие мёртвые ветви ожили и превратились в гибкие руки и пальцы, свесившиеся над каменными дорожками. Словно оведьмевшие существа, борющиеся за себя, свою свободу, они опустили их к долу и стали ощупывать землю, стремясь поймать любого, кто попытается пройти мимо. Сквозь призрачные пальцы с народившимися листьями-когтями стал пробиваться свет фонарей. Свет, дал им силу. Тенями множил их желание и волю схватить небо над ветвями, живых существ, почву у корней.
Тьма ухнула на окружающее и прошла сквозь землю. Остались ведьмы у тайных троп, нависшие над путниками. Протянувшие свои длинные узловатые пальцы к ним. Они - безглазые, знали, что мимо них не пройти. Не пройти никому.
Согнулись, сгорбились, сомкнули узкие плечи и вцепились в мальчишек. Рядом неприступными стенами поднялись гранитные валуны, вздыбились плиты дорожек. Небо пламенело каймой у чёрных провалов. Дороги разводились, что бы уже никогда не встретиться.
Запах ночи витал над всем – запах ощущения сказки. Сказки мрачноватой - темной и живой. Живой до густоты и вязкости безудержных ощущений, кисельной густоты ожиданий.
Всё начало каменеть, отмирать. Слепок превращался в живую, мягкую природу. Природу, которая сгибалась ветвями ив к двум дорожкам, у окончания которых стояли все те же серо-бетонные, с вкраплениями гранитной крошки, урны, где на барельефах в прыжке летел олень. Негатив менял свою суть на отражение, стремившееся к зрачкам наблюдателя. Одинокого, полуночного, страстного в своей любви к ночи и добровольному одиночеству.
«Вот он, добровольный выбор. Не быть там, где неуютно, где рядом с людьми одиноко. Уйти туда, где будешь один, но не одинок». Это причина.
Невысокая, по грудь, стена. Выше и не надо - ограждение детского садика. Детвора слишком мала, чтоб перебраться в зрелую жизнь, а взрослые всегда могут взглянуть на детство. Такова логика.
Стена собрана из красного кирпича. Часть ее осыпалась - кирпичи выпали. Оставшиеся оббиты, разломаны, расслаиваются – грань между взрослым и ребенком тончает, рушится.
В ветреную погоду кирпичная крошка сыплется на скамейку. На прогнившие доски, на стальные шляпки покрытых ржавчиной болтов. По обе стороны от нее колючий кустарник и две дорожки. Выбирай – к себе или от себя.
«Все проходят через выбор. Кто-то наедине не одинок, а кто-то выбирает совместное одиночество. Пути-дороги.
Сердцем рваться к родным, получать непонимание и жить душой с чужими. Не хватает внимания и теплоты – тянешься к тому, кто может это дать. Причин действительных для ревности не существует, но формально – общение под подозрением…».
Каким резким и гулким может быть звук шагов в предутренней тишине! Каким громким - покашливание, шепот, треньканье домофона, звук музыки в наушниках. Любой человек подобен неповоротливому слону. Таков редкий прохожий.
Заметил. Подошел.
- Ночи доброй. Ничего, если я к вам присоседюсь? Не помешаю? – приветливо и бодро спросил мужчина.
- Ничего, - лаконично, в тон прохожему ответил наблюдатель.
- Тоже не спиться? Хорошо ночью - тихо, спокойно. А я только из Франкфурта. С женой не очень... Зашел к любовнице. Вот, гуляю теперь. Домой не хочется…
Такая прямолинейность немного смутила.
Мужчина на мгновение замолчал, но вновь оживившись, предложил:
- А может вина выпьем? У меня бутылка отличного вина! Французского. Настоящее Бордо.
Наблюдатель молча улыбнулся в ответ. Протянул руку к скамейке и вытащил из тени банку пива:
- Да я уже. Смешивать не хочется.
Отказавшись от вина, он приложился к банке и сделал глоток.
- Зря, вино отличное. Ну, да и ладно с ним… - решил не настаивать мужчина. И тут же перекинулся на тревожившие его мысли. – Вот у меня дома…
Наблюдатель слушал внимательно. Осознанно вовремя кивал головой, улыбался, поддакивал, даже вносил замечания в монолог. Все, о чем ему говорил прохожий, было знакомо и понятно. А тот рассказывал без стеснения – легко, даже с некоторой веселостью. Минутный знакомый, с которым не встретишься уже никогда - безлик. Он словно зеркало, в котором видишь только себя.
- Моя…, - продолжая, расхохотался прохожий, - до смешного доходит: «Что, все на баб пялишься? Как ты этими зенками смотреть на меня после смеешь? ...не умывшись?».
Незнакомец выговорился и начал прощаться. Стало немного жаль, что он уходит. Энергия и откровенность, с которой он рассказывал о себе, заряжали.
Наблюдатель провожал его, глядя вслед, пока силуэт прохожего не стал расплываться в рекламных огнях маркета и не исчез в его чреве.
Вечером тоска обостряется. Свобода ширится, спрос растет. Идущие с работы бросаются в магазины. Суета, толкотня. Не все кассы работают... Спустя час-другой волна спадает и зарождается другая. Из повторных заходов и совсем новых – беспокойных. Веселых и грустных, удачливых и пропащих. Круглосуточный магазин, как горящий фитиль свечи для беспокойных мотыльков. Манит, притягивает к себе. И встречает клейкими листьями росянки. Каждый выбирает свое одиночество.
Из пяти касс работают только две. Змеятся очереди. Внимание привлекает пожилая женщина, стоящая в одной из них. Прилично одета, пальто без единого пятнышка грязи. Волосы уложены несколько беспорядочно, но за ними чувствуется уход. Ее медлительные движения наводят на мысль об усталости. Наблюдая дольше – о болезни. Рук не видно и поэтому понять, что покупает - невозможно. Очередь приходит в движение, спины смещаются в стороны и открывают обзор. Выводы приходят сами собой, только замечаешь ее единственное приобретение, бутылку водки. Но ощущение двойственности происходящего не исчезает: приличный вид и скудная речь, лицо и руки, вежливость и случайность, неверность движений: бессознательных, на уровне рефлексов. Она вынимает деньги из кармана пальто горстью. Бумажки и монеты словно выскальзывают из пальцев на стойку, но их порядок отсчитан верно.
- Вам пакет нужен? – спрашивает обычно грубоватая продавщица. Ее вежливость говорит о наличии причин неосознанного уважения.
Женщина отрицательно покачивает головой и неуверенно отходит от кассы.
- Вы забыли покупку! – окликивают ее из очереди.
-А, да, - безучастно отвечает женщина, обернувшись. Отстраненно, потряхивающимися пальцами вытаскивает из рукава пакет. Взяв бутылку, обертывает ее и засовывает в карман.
Окончательно складывается мнение: еще не пропойца, но тихая алкоголичка - одинокая, жалкая.
Очередь, больше не задерживаясь, подвела прохожего к кассе. Получить сдачу удалось быстро. Покупка забрана. Совсем забыв о женщине, он вышел из магазина. Тут же, как чеку, дернул колечко на крышке банки. Шипение, и теплая подушка пены быстро опала на пальцах, оставив сладкую влагу. По банке стекли капли, падая на ботинки.
Идя вдоль стены, он неторопливо свернул за угол магазина. Направление: домой. Над головой сменяются вывески: «Сувениры», «Табак. Напитки», «Французские штучки». Последнее - название магазина, где торгуют зоологической «мелочью», кормами, семенами, растениями.
Заслон из кустарников и деревьев расступился, открывая пешеходную дорогу из плит.
Мелькнуло воспоминание, о том, как учили в детстве: «…налево, …до середины дороги… и направо». Вот середина. Поворот головы…
В двадцати метрах видно, как осторожной, неустойчивой походкой идет женщина из магазина. Одинокая, неуверенная, ненужная. Так видится. Чуть дальше, на ее пути заметен пожилой мужчина, почти старик. Он стоит у ведьмистых ив и чего-то ждет. Поравнявшись с ним, женщина вынимает руку из кармана пальто и как за спасительный круг хватается за старика. Он что-то говорит ей, поправляет воротник ее пальто и берет под руку.
Так, поддерживая друг друга, дальше они и пошли. Медленно, неровно, без уверенности в своих силах. Часто оступаясь и потому какими-то мелкими шажками. Но вместе.
12.10-06.11 г.
г. Питкяранта