Изольда и Шмулёв
На выставку Риту позвала Лариска Иосифиди:
–Пойдём, там такие пейзажи! Особенно какая-то Изольда Крайнева, ну, все уголки «наши», будто с нами ходила.
И вправду, целый зал. Изольда Крайнева. «У водопада», «Вечер. Бутаковка», «Синегорье», «Звёзды над Чимбулаком», «Алма-Арасан. Эдельвейсы»… Человеку, который этого не видел, такое не написать. Да ещё так мастерски. Изольда. Надо же.
Все эти места Рите с Лариской знакомы давно, почти каждое воскресение в горах. Алик Травин из четвёртой группы вместо проводника. Теперь сами могут кого угодно водить. А вот чтобы изобразить ЭТО на холсте… Алик-то стихи пишет, можно к каждому пейзажу здесь добавить. Ещё бы музыку сюда.
Дня через три, возвращаясь после занятий, Рита опять увидела эту странную фигуру чуть поодаль от дороги, у болотца. Карлица с пышной шевелюрой, искусно уложенной, стояла у мольберта. Рита видела её тут с весны несколько раз, но подойти не решалась. Сегодня не выдержала:
– Добрый вечер! Если постою немного, не очень помешаю?
– Не очень, если только не сзади, не люблю, когда из-за плеча смотрят. Давно тебя жду.
– Как это?
– Да Валерка Федотов, сосед твой про тебя рассказывал. Не каждая студентка с ребятнёй на улице в мяч играет. А я люблю неординарных людей.
– Я сама играть люблю, только из возраста вышла.
– Не вышла. Хорошие учителя всю жизнь играют.
– И что учительницей буду, знаете?
– И что английского языка, и что зовут Регентруда.
– Да уж, повезло мне с именем, прозвище придумывать не надо.
– Мне тоже повезло. Хотя, это скорее насмешками – Изольдой меня назвать…
– Если вы ещё и Крайнева, то мне опять повезло.
– Крайнева. На выставке была?
– Была, в субботу. Мистика какая-то – все «наши» места.
– Так в одном же городе живём. Но я сама не смогла бы. Триша меня туда с собой таскает. Именно таскает. В рюкзаке. Для ног отверстия сделал и носит. Они вчетвером ходят, с ночёвкой, с костром и с гитарой. Тришка песни сочиняет, и поют все. И другое поют. Два раза Визбор с ними ходил. Они с Женькой Казариным учились вместе в Москве. Погиб Женька в прошлом году на Иссыке. А Тришка – мой брат-близнец, но он нормальный, красивый даже. Тристан по паспорту, представь. Ну, а мне вместо внешности – кисти в руки. Я тебя на дороге видела несколько раз. Посмотришь в мою сторону, а не подходишь. Страшно было?
– Помешать боялась. А сегодня, видно из-за выставки. И посмотреть уж очень хотелось, что на холсте. Откуда тут змея?
– Вчера ужик приполз и лежал минут двадцать. Нравится?
– Не люблю змей, боюсь. А пейзаж изумительный. Всегда жалела, что рисовать не умею.
– Другое умеешь. И смотреть умеешь, это тоже не мало.
– Вы давно здесь живёте? Не видела Вас раньше.
– С осени. Домик с Тришкой купили, но он редко тут бывает, до редакции далеко добираться. В городской квартире остался. А у меня студия в доме, хочешь посмотреть?
– Ещё бы…
– Пошли. Хватит на сегодня.
Улица Вильгельма Пика – последняя городская, дальше табличка «Алма-Ата» перечёркнута по диагонали, и начинается Каскеленский район. Место тихое и живописное, слева – горы, справа – степь. И вот это болотце. Речка пересохла, а болото осталось. Ритин дом третий от болота, а домик Изольды оказался в самом конце улицы. Высокий дом. Студия на мансарде, на чердаке, то есть. Крыша стеклянная.
– Тришка с друзьями сделали. Мне света много надо. Тут такие закаты! Смотри.
Она отодвинула плотную штору и распахнула окно. Солнце краем уже коснулось земли, облака багровые.
– Ветер завтра будет, видишь, закат кровавый просто. Собираюсь в следующий раз «Закаты» выставить. Вон в углу стоят шестнадцать штук. У Шмулёва выставлю сначала. Он – мой «крёстный отец». Кто у него выставится, может рассчитывать на выставку в «Кастеевке».
– Кто это, Шмулёв?
– Ой, интереснейший дядька. Вообще-то он – прораб, строитель, но и художник, и коллекционер, и даже меценат в какой-то мере. Собирает у себя людей с «изюминкой». Попробую тебя взять . Кроме имени странного, чем ещё удивить можешь?
– Не знаю. Разве на кофе погадать, Лариска Иосифиди, однокурсница, научила.
– О! Пойдёт. Буду у него скоро, спрошу. Валерка говорил, ты музыку любишь. Сама играешь?
– Боюсь, что уже нет. Ну, а слушать – это навсегда.
– На чём играла?
– Фортепиано. Переезжали с Урала пять лет назад, инструмент пришлось продать – контейнерной базы не было в городе, а в багаж не взяли. С тех пор не садилась. А, как увижу инструмент, внутри холодок. Куплю когда-нибудь, как работать начну. Остаются пока концерты в филармонии да пластинки дома.
– У меня тоже есть, не много, правда. Вот у Шмулёва!..
– Уже хочу к нему!
– Не спеши, успеем. Пойдём, покажу что-то.
В соседней комнате был, что называется, «художественный беспорядок» - кисти, краски, холсты, подрамники, картины… Неужели столько могла написать эта маленькая женщина с короткими ручками?! Изольда достала холст размером в пол-окна. Господи, Иссык! Живой ещё.
– За два года до селя, в шестьдесят первом.
– А не выставила почему?
– Не могу, сразу Женька перед глазами.
Уснуть Рита смогла только под утро. Изольда, дом её необыкновенный, Шмулёв какой-то загадочный, закаты над степью, картины, картины, картины… Как с ней просто, с Изольдой. Про уродство забываешь. Слушала бы её, и слушала. Почему природа так с ней обошлась? Рисовать даже приходится со скамеечек, то пониже, то повыше. Ещё вчера странное ощущение брезгливой неловкости не давало Рите подойти к ней. Глаза отвести хотелось. Ушло это куда-то. Однако, от мысли, что такое могло случиться с ней самой, становилось страшно. Некрасивой считать себя теперь казалось кощунством.
Дом Михаила Павловича Шмулёва в так называемом «компоте», в противоположном конце города, у самых гор. Вишнёвая, Розовая, Садовая и, наконец, Цветная. Забавное строение, терем из сказки. Забор вокруг участка сплошь расписан – мифические и сказочные персонажи, фантастические сюжеты.
– Это он сам. Техника далека от совершенства, конечно, но я люблю эти «мазилки», как он выражается.
– Наскальная живопись.
– Не скажи. Ему бы подучиться. Удивляться готовься.
Позвонили. Вышел хозяин. Нестарый, полноватый, лысоватый, глаза серые, глубоко посаженные. Улыбается:
– Фея дождя Регентруда? Прошу, прошу! А попроще как?
– Рита.
– На «ты» можно? В отцы, если не в деды, гожусь.
– Конечно, Михаил Павлович.
– Как тебе мои мазилки?
– Не определилась. Впервые вижу такой вернисаж на заборе. Это масло?
– Масло, другое смоется. Пошли в дом.
Из большой прихожей дверь налево в нижний этаж и витая лестница на верхний.
– В библиотеку сначала или в галерею? Изу не спрашиваю, она у меня, как дома.
– Как хотите.
– Тогда наверх.
Наверх – это в библиотеку. Такую частную библиотеку Рите видеть не доводилось. Три небольшие комнаты, стеллажи вдоль всех стен от пола до потолка. «Западная», «Русская», «Всякое» - так называются комнаты.
– Это сколько же тут?!
– По каталогу шесть тысяч триста, без журналов. Люди моей профессии пропивают всё, что в руки плывёт. Плывёт иногда много. У меня всё здесь.
– Сюда надо отдельно приходить. За один раз посмотреть нечего и пытаться.
– Молодец! Значит, и другой раз у тебя будет. Теперь вниз.
Гостиная, большая и светлая. Стол, стулья, диваны и кресла. Все стены увешаны картинами. Подбор непонятный, авторы неизвестны.
– Это подарки. От тех, кто здесь выставлялся. Вон и Иза, «У истока Весновки», с первой её выставки.
Что-то ещё непривычное в комнате. А! Потолок. И не потолок совсем – ещё одна галерея. Весь оклеен репродукциями картин, сверху лаком покрыто.
– Как Сикстинская капелла прямо…
– Похоже, только не фрески, к сожалению.
– Сколько же времени работа заняла?
– Поменьше, чем у Микеланджело, но потрудился.
В одной из двух боковых комнат спальня. На стенах портреты маслом. Двое Рите знакомы – Эра Епонешникова и Дмитрий Кириченко, солисты Алма-Атинского Оперного театра.
– Работы Павла Зегерта. Мы все четверо из Усть-Каменогорска. В Оперном бываешь, значит? Ну, тогда сюда, пожалуйста.
Другая боковая комната – фонотека. Стеллаж во всю стену – пластинки и кассеты. Идеальный порядок, найти нужное – секундное дело.
– Что послушаем?
– На Ваш выбор. Я бы предпочла Моцарта, сороковую или двадцать пятую.
– Раз на мой выбор, то Рихард Штраус, «Так говорил Заратустра». Изольда, согласна?
– Вполне.
После Штрауса пили кофе в огромной кухне-столовой. Гадание Шмулёву понравилось:
– Славно врёшь! Не верю, но славно, можно при желании деньги брать.
– Нельзя, умирать долго буду.
– А подарки брать можно. Вот тебе Моцарт, обе «твои» симфонии. Слушай, меня вспоминай. В библиотеку осенью приглашаю, в октябре.
– Иза! Это же музей целый! Написал бы кто-нибудь про него.
– Не разрешает. Триша пытался. После смерти, говорит.
– Вы часто у него бываете?
– Может, хватит «выкать»? Я тебя и старше-то лет на семь, не больше. А у Шмулёва часто, как только кого нового выставит.
– Он совсем один живёт?
– Жена десять лет назад умерла от рака. С тех пор один. Дочь с семьёй в Ташкенте.
– Я послезавтра на практику, в пионер-лагерь, на две смены.
– В «Юный геофизик»?
– Угу. Прошлогодние приедут, теперь в седьмой перешли. Человек пять-шесть. Весь год переписывались.
– Может, приеду к тебе на этюды, места там неописуемые. Да, ужа с пейзажа убрала, лягушку посадила.
– Вот спасибо, а то смотреть страшно.
На этюды Изольда не приехала, да Рита за лагерными делами забыла и про неё, и про Шмулёва. В конце августа, как вернулась, первым делом к Изольде. Встретил высокий молодой человек:
– Вы – Рита?
– Да, а Вы – Тристан, видимо? Иза дома?
– Умерла Иза. Седьмого июля, в годовщину селя на Иссыке. Остановка сердца. Во сне умерла. В этот день Женька Казарин погиб там. Рассказывала? Любила она его. Только я знал. Возьмите себе что-то из её работ. Остальное Шмулёву отвезу, он лучше распорядится.
Рита взяла тот пейзаж, с лягушкой вместо ужа.
В октябре позвонила Шмулёву, спросила, нельзя ли взять с собой Лариску. Разрешил. В доме произошли изменения – на месте сарая стоял новый домик, почти законченный.
– Будет флигель «Изольда». Тристан все её картины привёз, им место надо. Горные пейзажи в «Кастеевку» берут, все четырнадцать. Ну, пойдём в библиотеку!
22.05.11