- Каллист! – воскликнул Кесарий, приподнимаясь со своего ложа, устроенного в беседке из множества подушек и подушечек, и протягивая к Каллисту руки. – Каллист! Ты пришел! Как хорошо… У тебя кифара? Как жаль, что здесь не было слышно, как ты играл…
- Да – представляешь, кифара моего дяди. Госпожа Леэна хранила ее все это время. А ты как? Я тебя оставил одного на весь день, прости.
- Ушел в холмы играть для деревьев и камней, как Орфей? – засмеялся Кесарий. - Не волнуйся, я прекрасно себя чувствую. Правда, вставать мне матушка не разрешает.
- Александр! – укоризненно произнесла Леэна.
- Хорошо, матушка, - послушно кивнул Кесарий. – Не буду. А то Каллист меня привяжет и уйдет в луга петь…Покажи-ка, - он забрал кифару у Каллиста, осторожно тронул струны – зазвучало начало какой-то очень знакомой Каллисту песни, но он не смог вспомнить, какой.
- Ты никогда при мне не играл, Каллист, отчего?
Каллист пожал плечами.
- Не знаю. Я вообще давно не играл. Очень давно. Еще с Коса, - он вздохнул.
Кесарий отдал ему кифару. Каллист кивнул, бережно поставил ее на скамью. К чему говорить о том, что ему тяжело было играть на любой кифаре – с тех пор? Кесарий не поймет, да и не надо этого знать Кесарию, и ему, Каллисту, нечего бередить себе душу…
- Ты не бери латинский в голову, - сказал неожиданно Кесарий. – Мой брат Григорий вообще латинского не знает, хотя ритор отменный и вообще в Афинах преподавал.
Он протянул Каллисту смокву.
- Смотри, твой друг детства Диомид продолжает посылать нам изысканные плоды из своего сада! Это ты ему сказал, что я смоквы люблю?
- Нет, - засмеялся Каллист. – А вот и Финарета!
Финарета, как всегда, растрепанная, огненно-рыжая, примчалась в беседку.
- Я вас обидела, да, Каллист врач? Меня бабушка уже стыдила. Вы ведь не сердитесь больше на меня? Я не со зла тогда рассмеялась, не подумайте! – тараторила она, пока Анфуса чинно накрывала на стол. Конопатая девчонка помогала ей, то и дело оборачиваясь на кифару. Ей очень хотелось ее потрогать.
- Пантея!- прикрикнула Анфуса. – За уши оттаскаю!
- Не надо, Анфуса, - вступилась за девочку Финарета. – Это ведь Пантея нашла Каллиста. Ой, я хотела сказать – Каллиста врача.
- Нашла, и слушала до вечера, как он играет – нет, чтобы барину пообедать принести, лишь бы побездельничать, - ответила неумолимая Анфуса.
- Пантея, дитя мое, - сказала Леэна, - возьми!
Она протянула ей три больших сочных смоквы.
- Разбалуете вы ее, хозяйка, - заметила Анфуса.
- Спасибо, - пискнула Пантея, покраснев.
- Выдрать ее надо бы за то, что она весь день пробездельничала, - проворчала Анфуса.
- Простим ее, - засмеялся Каллист. – Ты и танцевать умеешь, Пантея?
- О, это – сколько угодно! – вместо девочки ответила Анфуса. – Это-то пожалуйста! Это ведь не посуду мыть, а, Пантея?
- Дитя, принеси куриных яиц, - сказала Леэна, погладив светлую голову девочки. Та поспешно убежала, путаясь в хитоне.
Анфуса подала Каллисту большую тарелку с луковой похлебкой. От нее исходил такой аромат, что у него свело все внутренности. Но он сдержал себя и чинно приступил к трапезе.
- Значит, вы не обиделись на меня, да? – снова спросила Финарета.
Каллист замотал головой, поспешно проглатывая первую ложку луковой похлебки, чтобы ответить, с трудом ворочая обожженным языком:
- Нет, что вы, Финарета!..
- Финарета, помолчи, - Леэна подвинула к нему тарелку с зеленью и поднос с лепешками. – Ты ничего не ел весь день, дитя мое.
Каллист еле сдерживал себя, чтобы не проглатывать, не жуя, тающие во рту лепешки и не выпить подряд пяток яиц из тех, что принесла Пантея.
- Анфуса, добавь Каллистиону еще похлебки, - велела Леэна.
- Бедный вы, голодный, весь день пробродили, - вздохнула Финарета. – Вы правда-правда не обиделись, Каллист врач?
- Из-за чего? – он повернулся к Финарете с ложкой в руке.
- Из-за этого дурацкого латинского языка.
- Финарета, я просила тебя не употреблять никогда слово «дурацкий», - сказала Леэна. – Что Каллист и Кесарий о тебе подумают?
- Не браните сестрицу, матушка, - подал голос Кесарий. – Она всегда так добра ко мне.
Финарета покраснела и закуталась в покрывало.
- Александр, а ты не хочешь похлебки? Ты выздоравливаешь, тебе надо есть, - заметила Леэна.
- Луковой? – с некоторым колебанием переспросил Кесарий.
- У нас и чечевичная есть, - с достоинством произнесла Анфуса.
- Фу, гадость! – прошептала Финарета. Анфуса не успела поджать губы, как Кесарий вскрикнул с неподдельной радостью:
- Чечевичная?!
- Дитя мое, ты тоже ее любишь? – всплеснула руками Леэна. – Анфуса, поскорее принеси чечевицы Александру.
Та одобрительно кивнула, глядя на Кесария.
- Поскорее! – добавила Леэна.
Пока Анфуса хлопотала насчет похлебки, Леэна говорила, словно оправдываясь, что не предложила ее Кесарию раньше:
- Видишь ли, молодежь сейчас не любит чечевицу. Для моей Финареты – это «гадость»… только мы с Верной ее и едим. А ты, Каллист? Тоже ее не слишком жалуешь?
- Отчего же, - очень вежливо ответил тот, управившись со своей миской луковой похлебки и быстро добавил: – Я сейчас, право, больше не хочу – сыт. А так она очень полезная, да… чечевица… Аретей Каппадокийский рекомендует.
Финарета рассмеялась. Леэна тоже не сдержала улыбки.
- Понятно! А, вот и ты, Анфуса. Поставь вот сюда, на край стола, поближе к Александру. Горячая?
- Да, хозяйка, - кивнула рабыня. – Велите помочь молодому барину покушать?
- Я сам, - поспешно заявил Кесарий, заворочавшись среди подушек, как большая неловкая птица в своем гнезде.
- Хорошо, дитя мое. Сам.
Леэна осторожно поставила ему на колени поднос. Кесарий стиснул черенок серебряной ложки, зачерпнул темно-красного варева из тарелки, и медленно донеся ложку до рта, проглотил. Он зачерпнул снова – кисть его тряслась от напряжения, он с трудом донес руку до рта. Проглотив, он перевел дыхание, делая вид, что обмакивает лепешку в миску.
- Что ты так на меня смотришь, Каллист? – неестественно беззаботно спросил он, снова поспешно зачерпывая похлебку. Он стиснул зубы, напрягаясь всем телом – но рука его предательски дрожала.
Ложка перевернулась в разжавшихся пальцах Кесария и густое месиво кроваво-красной чечевицы шлепнулось ему на грудь.
- Ай! – вскрикнула Финарета.
Кесарий молча закусил губу. Леэна быстро смахнула чечевицу на землю, сунула полотенце в чашу для умывания и приложила к заалевшему пятну на груди Кесария.
- Спасибо, матушка, - выговорил он. – Какой я неловкий! Анфуса, убери поднос – я больше не хочу.
Леэна незаметно сделала Анфусе знак, и та, уже наклонившись, чтобы унести поднос, лишь подняла ложку Кесария и ополоснула ее.
- Дитя мое, поешь еще немного, - сказала Леэна. – Погоди-ка, ты так неудобно сидишь…Немудрено, что ложку уронил. Ну-ка!
Леэна уверенно начала поправлять подушки, Каллист бросился ей помогать, усаживая друга. Кесарий повиновался – молча, кусая губы. Каллист сел рядом, обнимая его за плечи, чтобы тот оперся на него.
- Дитя мое, вот так тебе будет удобнее. Анфуса, поставь поднос Александру на колени… а лучше подержи… вот так. Где ложка? Бери, поешь еще немного, сынок.
Кесарий зачерпнул густое, похожее на вывернутую плугом землю варево. Только его рука начала выписывать зигзаги, как Леэна взяла его за запястье, и так, вдвоем, они донесли до рта Кесария одну, вторую, третью ложку – пока не опустела большая глиняная миска с изображением петухов – а может, и фениксов.
Кесарий благодарно посмотрел на Леэну – и ничего не сказал. Каллист в отблеске предзакатного солнца увидел, что глаза его были полны слез.
- А что вы еще любите, Александр врач? – спросила Финарета, теребя свое покрывало. – Смоквы, чечевицу…
- Лепешки с тмином, - ответил Каллист за Кесария.
- А ты откуда знаешь про лепешки? – изумился Кесарий.
- А твоя мать всегда говорила: «Александр, я привезла твоих любимых лепешек с тмином». Помнишь, в Новом Риме?
Кесарий посмотрел на Каллиста и не сразу ответил:
- Помню.
- День-то сегодня какой суматошный, - сказала Анфуса, убирая со стола.
- Все из-за этой Харитины, - заметила Финарета.
- Да, - подмигнул Каллист Кесарию. – С нее вся суматоха ведь и началась! Слушай, - он слегка встряхнул его за плечо, - я переселюсь в твою комнату. Чтобы больше не было таких … чудачеств.
- Ты? Переселишься? – обрадовался Кесарий как ребенок, но тут же, посерьезнев, добавил: - Нет, там слишком тесно для двоих.
- Там есть место между общим коридором и дверью. Оно мне отлично подойдет.
- Рехнулся?! – закричал Кесарий и захлебнулся кашлем. Каллист заботливо поддержал его.
- Ну-ка выплюнь сюда…Нет, определенно пневмония рассасывается…Не кричи так. Кровотечение может начаться.
- Это место – для раба, - хриплым шепотом продолжал Кесарий. – Я не позволю тебе туда идти, слышишь?
- Тише, тише, дитя мое! – погладила его коротко остриженную голову Леэна. – Тебе нельзя так много говорить, а кричать – тем более. Каллист прав – тебе нужен рядом кто-то ночью. Приставим раба, вот Агапа, например.
- Не надо мне раба! – категорически замотал головой Кесарий.
- Тебя только я нужен, да, Александр? – засмеялся Каллист. Кесарий смутился.
- Вы же можете вдвоем в экусе поселиться! – вскричала, озаренная идеей, Финарета. – Там много места!
- Умница! – ответила Леэна, согласно кивая.
- И он далеко от входа – никакие старые дуры ненароком не забредут, - добавила довольно девушка.
- Финарета! – вздохнула Леэна. – Кстати, о гостях… Пантея, кликни Верну, дитя.
- Я здесь, госпожа, - раздался стариковский голос управляющего.
- Верна, надо посадить привратником кого-нибудь.
- Прокл жалуется, что ногу на поле подвернул, - проворчал Верна. – Вот его и посадить у дверей, на цепь, как у Мелетия судьи в Никомедии. Может, перестанет притворяться.
- Хорошо, пошли Прокла. Да, и пусть Агап проверит запоры на дверях.
- Они разболтались уж давно, - заметила Анфуса.
- Это вы все у меня разболтались. Верна, приготовь две ванны – пусть мальчики вымоются. А тем временем приведите в порядок экус и перенесите туда постель и вещи Александра…
- У меня нет вещей, - улыбнулся Кесарий. – Даже хитона нет.
- Святые мученики! – растерялась Леэна. – Все забыла, все перепутала. Ну и денек. Анфуса, принеси суровые нитки, я, наконец, с Александра мерку сниму.
- У меня же есть хитон, - запротестовал Кесарий. – Там зашить только немного – и все.
Каллист, представив, как на исхудавшем Кесарии будет висеть его старый хитон, открыл рот, чтобы возразить, но Финарета опередила его:
- Зачем же чиненый носить? Мы сошьем…и не один, а несколько. А тот..а тот на память оставите.
Леэна сама сняла с Кесария мерки – обхват груди, расстояние между двуглавыми мышцами, длину рукава – отмечая их узелками на грубой льняной нити. Прикидывая длину хитона, она протянула нить до его лодыжки.
- Нет! – воскликнул Кесарий. – Что же это такое будет? Балахон сирийский до пят?
- У тебя же шрам, дитя мое, - негромко произнесла Леэна. – Чтобы никто ничего случайно не заметил.
- Матушка! – взмолился Кесарий. – Он же у меня…ну…высоко на бедре! Я буду в этом хитоне, как Пантея, путаться!
Каллист и Финарета поддержали Кесария, говоря наперебой, что такие длинные хитоны никто не носит. В спор включился Верна, говоря, что, напротив, христианам подобает скромность в одежде. Наконец, мерка была поднята чуть выше, потом еще чуть выше – почти до обычной длины.
+++
- Пожалуйте, барин, ванна готова, - услужливо распахнул двери перед Каллистом прихрамывающий Прокл. – Баня здесь хорошая, еще при господине Протолеоне – это госпожи Леэны-то брат по отцу, то есть, строили. При отце молодой госпожи Финареты нашей.
Прокл суетливо раскладывал полотенца, губки, сосуды для масла. Каллист с интересом осматривал ванную комнату – она была устроена с богатством и вкусом вифинского аристократа. Белый мрамор на полу и стенах, золоченые светильники, роспись на потолке, изображающая спасение Персеем Андромеды.
- Любуетесь? Вы, барин, баню-то нашу главную, большую не видели, - говорил Прокл, помогая Каллисту снять хитон, хотя в этом не было никакой нужды. – Баню-то хозяин Протолеон построил знатную… его папаша-то, Леонид, денег много ему оставить изволили. И поместье это. Да-а. Хотя сестрица-то барина, это Леэна, то есть хозяйка теперешняя, много путешествовать любила, и папаша ей позволял. А сколько уж денег потрачено на это – Гермес знает. Где только не бывали, чай, всю ойкумену со своим Верной исколесили… Извольте, я вам помогу маслом натереться… Эх, баню-то не топят теперь – а господин Протолеон частенько там с друзьями сиживал…веселые были времена, прежние! Это Верна, когда заявился сюда, свои порядки завел, галилеянские. Баню не топят никогда! – возмущенно прошептал Прокл, щедро натирая плечи и спину Каллиста свежайшим мягким маслом.
- Никогда? – поразился Каллист.
- Нет! – заговорщицким шепотом поддакнул Прокл. – Христианам, дескать, неприлично! Мнит из себя этот Верна! Ну, теперь-то, как господин Александр приехали, я понял, отчего госпожа Леэна своему Верне все с рук спускает…
Каллист пропустил болтовню раба мимо ушей и забрался в горячую воду.
- А вы ведь тоже, - тут Прокл понизил голос так, что Каллист едва слышал его слова за шумом льющейся воды, - старую веру храните?
Черноволосая нимфа, облокотившись на вешалку для полотенец, внимательно смотрела на Каллиста. «Похожа на Лампадион», - вдруг подумалось бывшему помощнику архиатра – отчего-то ему вспомнилась певица-рабыня Митродора…Бани, пиры – Кесарий всегда брал его с собой, когда архиатра Нового Рима приглашали в гости сенаторы или военачальники. «Тебе надо жениться на дочери кого-нибудь из них, Каллист», - то ли в шутку, то ли всерьез говорил Кесарий. Каллист на мгновение словно увидел перед собой его, прежнего Кесария - высокого, сильного, веселого, в тонком белом плаще из лучшей лидийской шерсти…
- Кто помогает господину Александру принимать ванну, Прокл? – спросил Каллист.
- Верна с Агапом, барин. Хозяйка велела Агапа с полевых работ забрать, чтоб, значит, он у молодого хозяина в услужении был. А в поле-то сколько работы! Самая страда! А в виноградниках! Агап за двух работников годится, здоровый! А я, хоть и хроменький, справился бы за молодым барином-то ухаживать. Мне-то теперь придется весь день на солнцепеке
сидеть – привратника Верна наш удумал заводить.
Прокл тщательно растирал губкой ноги Каллиста.
- Давайте-ка я вам ногти подстригу, - снова начал он тоном члена тайного общества. – Я ведь, барин, слышал, как вы матери-то Исиде благочестивые древние гимны пели. Вот уж батюшка ваш на островах блаженных утешался! А они-то тут воды намутили, воды…и молодую госпожу воспитывают по-галилеянски… Вы бы пособили ей, поговорили. А то она на братца-то слишком заглядывается…Ох, что ж вы так дернулись-то барин? Смотрите, порезались!
- Поди прочь, Прокл! – прикрикнул Каллист. – Я хочу побыть один.
- Как изволите, как изволите, - несколько раз поклонился раб. – Вот, полотеньишко-то ваше – вот оно, рядышком висит. Чтоб, значит, сразу из ванны – и не остыть, простуду не подхватить. И вот хитончик вам свежий – госпожа не пожалела своего покойного братца, Протолеона, рубашечки-то! Молодому хозяину они-то уже раскроили…за ночь, вестимо, сошьют.
Каллист почувствовал непреодолимое желание запустить в раба скребком для масла, но Прокл вовремя ловко выскользнул за дверь. Каллист швырнул скребок с ручкой в виде заливающегося хохотом мохнатого сатира на пол. Кое-как он вылез из глубокой ванны, завернулся в простыню, отпил из кубка освежающий напиток – отвар из смокв (плод хозяйственности Анфусы - «нельзя оставлять на завтра, заведутся черви!», недолго посидел на скамье, и стал натягивать на мокрое тело хитон из дорогой льняной ткани, с затейливой вышивкой по вороту и рукавам.
…Выйдя из ванной комнаты, он решил прогуляться по вечернему саду. Цикады трещали, не умолкая, а мокрые волосы приятно охлаждали голову. Каллист прошелся по тропкам между персиковых и миндальных деревьев, потом завернул во внутренний дворик к пруду и направился в экус.
Кесарий уже расположился на новом месте и, полулежа, что-то читал про себя, придерживая свиток на согнутых коленях.
- Все они здесь - наши вещи! – засмеялся он при виде Каллиста, потрясая свитком. – Свиток, что ты сохранил, еще – мой рваный хитон и плащ, который дал мне Трофим. Видишь, это не у меня, а у тебя, как у истинного философа, вовсе нет вещей!
- У меня теперь есть кифара, - ответил Каллист и сел на медвежью шкуру рядом с ложем Кесария – оно было невысоким, и головы друзей оказались почти вровень.
- Здесь, в соседней комнате, оказывается, библиотека, - добавил он. – Буду тебе Аристофана читать, чтобы ты не грустил.
- Аристофана? – Кесарий попытался засунуть свиток под подушку. – Только тихо, чтобы никто не услышал… особенно Верна, - он негромко рассмеялся, но глаза его оставались грустными.
- Ты что-то хочешь спросить? – догадался Каллист.
- Да, попросить тебя…- Кесарий стиснул его ладонь в своей. «Как он слаб, благие боги!» - ужаснулся Каллист. Кесарий продолжал, глядя в сторону:
- Поклянись, что ты не будешь лечить меня раскаленным железом.
- Клянусь Аполлоном врачом! – воскликнул Каллист – и было непонятно, то ли он так поклялся другу, то ли это был возглас изумления. – Что за дикие мысли приходят тебе в голову?!
- Не дикие, - Кесарий продолжал смотреть куда-то мимо него. – Я всегда боялся прижиганий, даже сам старался их не делать, когда была возможность. Не знаю, отчего, но не мог и все. А сегодня… - он запнулся, - когда я чечевицу на себя пролил… Каллист, это выше моих сил, пожалуйста, обещай мне, что так меня лечить не будешь!
Каллист отказывался верить своим глазам – Кесарий едва не плакал. Вифинец растерялся.
- Конечно, не буду. Я ведь уже поклялся.
Каллист взял его ладони в свои.
- Буду лечить тебя безопасно, быстро и приятно. Как говорил твой любимый Асклепиад Вифинский.
- Безопасно, быстро и приятно? – переспросил Кесарий. Он снова улыбался. «Не к добру эти перепады настроения!» - мелькнуло у Каллиста. «Слишком он ослаб, тяжелая дискразия. Не дошло бы до френита».
- Тогда расскажи, как ты будешь меня лечить! – потребовал Кесарий, поворачиваясь на бок – лицом к Каллисту и забрасывая руку за изголовье кровати. – Неужто по системе Асклепиада?!
- Нет, согласно традиции Косской школы.
- Я так и думал…Но все равно – рассказывай!
- Начнем с ванн. Итак, ванны. Два раза в день. Нравится? – спросил Каллист.
- Холодные? – с сомнением спросил Кесарий.
- Не бойся. Самые что ни на есть теплые. С отваром трав.
- Хорошо. А дальше?
- Лекарство будешь пить. Сегодня Верна все из города привез, что я велел. Завтра приготовлю тебе лекарство.
- Финарета тебе захочет помочь, я думаю.
- Финарета захочет заниматься своим милым братцем.
- Не ревнуй. Кроме того, к заботе о братьях относится приготовление для них лекарств. И она сможет проверить, чем ты собираешься меня травить по методу Косской школы.
- Прогулки, - продолжил Каллист, радуясь прежнему, уверенному и полунасмешливому тону Кесария.
- Прогулки?! Матушка не позволит.
- Если ты один отправишься, как сегодня утром, в таз головой, то не позволит, конечно. А если с Агапом под моим наблюдением – то она уже позволила.
- Отлично, - совсем повеселел Кесарий.
- Теперь ты мне дай клятву, что не будешь пытаться вставать сам.
- Во-первых, христиане не клянутся. Как ты помнишь, именно по этой причине мы и покинули Новый Рим. Во-вторых, - продолжил Кесарий, - а если мне это будет н е о б х о д и м о?
- Для необходимостей всех родов есть Агап. Он будет спать у входа.
- Дожил! До раба-постельничьего, - потер лоб Кесарий. – Я такое терпеть не могу – «пожалуйте, хозяин», одевание-умывание…и все такое. Пока Агап меня сегодня мыл, я оплакал свой жребий, по меньшей мере, четырежды. Он – хороший парень, только почему-то решил, что у меня совсем рук-ног нет. Что я вроде кукол, которые в Афинах девочки в жертву Артемиде приносят. Еще и Верна руководил всей этой мистерией. Тут тебе и Аристофана не надо. А ты как помылся?
- Отвратительно, если честно. Этот раб Прокл отравил мне все удовольствие от ванны. Я его выгнал, в конце концов.
- Прокл? Ты его выгнал, а он ко мне пришел. Стал рассказывать, как при прежнем хозяине баню топили, а теперь не топят.
- Эту ерунду он мне тоже говорил.
- И еще, что, дескать, здесь, в экусе прежний хозяин до смерти лежал, в параличе сам вставать не мог, и в язвах у него червяки завелись даже – а такой молодой был!
- Ты запустил в него подсвечником? – живо поинтересовался Каллист.
- Откуда ты знаешь? – удивился Кесарий. – Хотел. Поднять не смог. А этот вомолох (*) успел убежать.
- Не слушай его, - возмущенно проговорил Каллист. – Обычная рабская пустая болтовня.
- Каллист, - негромко начал Кесарий, и на его лицо опять легла тень душевной муки. – Каллист, вас ведь много учили на Косе…я имею в виду…ну, прогностике (**)?
- Да, как же без нее.
- Видишь ли… В Александрии ее не очень жалуют… Я в ней не силен, одним словом. А ты ее хорошо знаешь. Финарета говорила, ты мой кризис предсказал.
«Как хорошо, что Финарета умолчала о том, что я предсказывал этот кризис несколько дней подряд!» - подумал Каллист, и сказал вслух:
- Да, прогностика была у нас одним из основных предметов. Неспроста про нас, коссцев, столько эпиграмм сочинено.
- Каллист, послушай, - горячо обратился к нему Кесарий. – Ты должен это знать – ответь мне. Только скажи правду, пожалуйста. Поклянись, что скажешь мне правду!
- Ты весь вечер меня клясться будешь заставлять? – добродушно ответил Каллист. – Хорошо, клянусь Аполлоном врачом – скажу тебе правду.
- Какой у меня прогноз, Каллист? – вдруг прошептал Кесарий умоляюще.
Таким Каллист не видел его никогда – в блестящих от сдерживаемых слез глазах его друга были растерянность, страх и отчаяние.
- Кесарий! – воскликнул Каллист, забыв, что лежащий перед ним на белоснежных простынях изможденный человек с желтоватой кожей – не Кесарий, а Александр. – Кесарий, хороший прогноз, клянусь тебе – хороший! Хороший!
Он обнял его – так, как обнимал когда-то Фессала, рыдающего у гроба Леонтия архиатра – Фессал тогда даже высморкался ему в хитон. Кесарий схватился за его плечо, приподнялся, тяжело дыша – как ныряльщик за жемчугом с острова Делос – и спросил, глядя ему в глаза:
- Ты, правда, думаешь, что я … поправлюсь?
- Несомненно. Только нужно время, - с непоколебимой уверенностью помощника архиатра Нового Рима ответил Каллист, слегка похлопывая его по спине.
- Но я раньше так не болел! – высказал Кесарий последнее из терзавших его сомнений.
- Вот поэтому ты и удивляешься своей болезни! Что, ты совсем-совсем никогда не болел? И в детстве даже?
- Да нет почти. Так, чтобы с постели не вставать – никогда.
- Знаешь, - подумав, ответил Каллист, - крепкие телом люди обычно очень бурно болеют, если все-таки заболевают. Это, кажется, у Аретея в «Острых болезнях».
- Да? – с надеждой переспросил Кесарий, стискивая в своих длинных худых пальцах его хитон. Вдруг он задумался, и лицо его снова потемнело.
- Но у меня ведь не хроническая болезнь? – с отзвуком волнения в голосе спросил он – то ли Каллиста, то ли себя самого.
- Нет. Глупости говоришь ты, на ночь глядя. Ты устал за день. Завтра я за тебя возьмусь – и ванны, и лекарство, и прогулки, и массаж…
- Массаж? – Кесарий отпустил хитон Каллиста.
- Да, растирание и разминание помогут тебе мясо на кости нарастить. И еще катаплазмы.
- Припарки? Куда?
- На все тело. Обертывания с медом. Для начала, а там посмотрим. Ну, нравится тебе мое лечение?
- Пока да, - Кесарий взял себя в руки, голос его снова стал ровным. Он откинулся на подушку и улыбнулся.
- А кровопускания?
- Нет, думаю, что не надо. Ты слишком слаб для них.
- Согласен с тобой. Оказывается, у косской школы и методиков много общего.
- И, конечно, промывания…
- Какие такие промыва… - начал Кесарий, но шевеление занавесей у входа прервало его гневную речь.
Леэна со светильником в руках вошла в экус в сопровождении Верны и Агапа.
- Вот я так и говорил вам, госпожа! – всплеснул Верна руками. – Вместо сна и покоя у них теперь будут разговоры до утра.
- Верна, ты забываешь, что перед тобою не две Финареты, а взрослые мужи, которые давно имеют право носить тогу, - заметила Леэна.
- Упаси меня Боже от двух Финарет, - пробормотал Верна. – С одной-то не справиться.
Леэна поцеловала Кесария, и, несколько раз перекрестив его, смазала лампадным маслом пунцовое пятно от чечевичной похлебки на его груди.
- Ну, дитя мое, спокойной ночи. Христос, свет радости, да сохранит тебя. Слушайся Каллиста. Если что, зови Агапа. Завтра пойдешь на прогулку.
- Я, барин, туточки буду, - раздался голос Агапа, устраивающего себе ложе из одеял и соломы у внутренней двери.
- Спокойной ночи и тебе, Каллист, дитя мое.
Она размашисто перекрестила его и спохватилась:
- Ох, прости, не обижайся.
- Я не обижаюсь, - улыбнулся тот. Леэна обняла его, поцеловала в лоб, и, оставив светильник, вышла вместе с Верной.
Кесарий лежал на спине, улыбаясь, и о чем-то думал, глядя на трепещущее пламя. Каллист осторожно взял со столика свою кифару, погладил теплое дерево. Струны поприветствовали хозяина негромким, словно далекий прибой, гулом.
- Сыграй, пожалуйста, Каллист! – попросил Кесарий. – я ведь никогда не слышал, как ты играешь.
- Хорошо, - легко согласился тот.
Каллист сел на медвежью шкуру, оперся спиной о ложе Кесария и нежно тронул струны.
- adesto lumen verum pater omnipotens deus
adesto lumen luminis mysterium et virtus dei
adesto sancte spiritus patris et filii copula
tu cum quiescis pater es cum procedis filius
in unum qui cuncta nectis tu es sanctus spiritus,
Единое, Первоначало, самоизлиянный Источник,
Боже мой, числом мне ли Тебя описать?
Нет Тебе меры, под силу ль числу выразить будет Тебя?
Единый рожден от Тебя, счислению Сам неподвластный,
Неизмеримый Отец, с Ним же Со-Неизмеримый Сын,
Един Единого Отче, что Единого Сына являешь.
Греки зовут Его Логос, Бог, что в недре Отца возлежит.
Причина всего сотворенного, Виновник создания твари.
Ничто из созданных не вошло в бытие без Него…
… Когда последняя низкая струна затихла, Каллисту почудился звук легких шагов – будто кто-то быстро шел, почти бежал, по перистилю к таблину. Ему показалось, что он увидел в темноте белое покрывало.
- Каллистион, - проговорил Кесарий, касаясь его плеча. – А, Каллист? Слышишь? Что с тобой?
- Задумался. Ну что, понравилось тебе?
- Ах, Каллист… - ответил восторженно Кесарий. Вдруг он весело посмотрел на друга и спросил:
- А ты точно уверен, что ты – не христианин?
_____
Предыдущая глава - http://proza.ru/2009/08/19/356
Начало повести - http://proza.ru/2009/07/04/912
(*)Вомолох - Шут, клоун. Первоначально – человек низкого происхождения, побирающийся у жертвенника остатками жертвенного мяса.
(**)Прогностика - в античной медицине, учение о прогнозе болезни, так называемых «критических днях» (днях, в которые совершается некий суд («греч. «крисис») в течении болезни и судьбе больного; в ней отражается связь с философией числа Пифагора) – одна из характерных черт косской школы, восходящая к Гиппократу и отраженная в трактате «Прогностика» Корпуса Гиппократа. На ее закате эта особенной неоднократно высмеивалась в эпиграммах, в которых подчеркивалось неспособность врача-коссца к лечению болезни, а лишь к прогнозу и получению гонорара. Другие античные врачебные школы (например, методическая, основателем которой часто считают Асклепиада Вифинского) высмеивали учение о критических днях.