- Влюбилась ты уже по уши в Кесария, дитя мое, я смотрю!
- Бабушка! Я ничего плохого не думаю!
- Да уж знаю… Ты влюбчивая. Все время в кого-нибудь влюбляешься. А Кесарий – красавец, хоть и после болезни. Как же тебе устоять.
- Бабушка! Я вовсе не влюбчивая! – возмутилась Финарета.
- Будто я тебя не знаю. Влюбишься, через два месяца надоест – разлюбишь. Ты в двенадцать лет в градоправителя Никомедии влюбилась… в этого…высокого, черноглазого…который еще двух слов связать не мог при публичном выступлении. Как его звали… Аристарх, кажется.
- Глупости, бабушка, - покраснела Финарета.
- А потом в возницу, который все время на ипподроме выигрывал. Кудрявый такой, светлокудрый. Ахиллес?
- Нет, Гектор… он так здорово управлял четверкой коней! – воскликнула Финарета. – Вот этот хитон подойдет?
- Потом были еще какие-то герои нашего славного гарнизона… Боже мой, Финарета, как хорошо, что это у тебя оканчивается только вздохами и ахами, и рисованием углем на дощечках! – сказала пожилая спартанка. – Покажи-ка мне этот хитон… - она неожиданно резко вырвала его из рук воспитанницы. – Где ты его взяла?
- Вот здесь, в сундуке… - испуганно проговорила Финарета.
- Подумать только… я всегда думала, что он был высоким… как великан… а, посмотри-ка, его хитон будет мал Кесарию, - проговорила Леэна, разговаривая сама с собой. Она долго молча держала в руках хитон из тончайшей дорогой ткани с золотистой каймой, потом сказала:
- Положи его на место в сундук, Финарета. И больше не доставай.
- Ты … любила его, бабушка? – робко спросила рыжая девушка.
- Мне было восемь лет, Финарета, о чем ты говоришь… - негромко ответила ей матрона.
- А он… тебе снился когда-нибудь…после того? – спросила едва слышно Финарета, заглядывая ей в глаза.
Леэна медленно сложила хитон и, взглянув окно в сторону масличной рощи, ответила:
- Ни разу.
…
- Ишь ты! И не совестно было ему приходить в тот же день? Заявился! Ждали мы тут его!
- Я хочу видеть госпожу Леэну, дочь Леонида.
Юноша стоял перед возмущенной Анфусой - выпрямившись, слегка откинув голову назад, сжимая в руке ремни поношенных сандалий.
- Ишь ты! Давно ли называл ее Леэна диаконисса? Чего явился? Али Гераклеон вспомнил, что она ему солид должна?
- Меня не Гераклеон послал, - ответил ей юноша, щурясь от солнца.
- Анфуса, это что, Севастиан пришел? – раздался голос Леэны из окна второго этажа. - Пусть он войдет в дом. Я сейчас спущусь.
Севастиан задержал взгляд на изображении пса на стене коридора, ведущего в атриум, под которым стояло: “Cave canem” и, войдя в атриум, огляделся по сторонам.
- Ноги-то свои вымой, - буркнула Анфуса, загремев тазом и медным кувшином. – Наследишь мне…Только убрала!
- Я сейчас уйду, - сказал Севастиан, кусая нижнюю губу, покрытую неровным, едва пробивающимся пушком. Он смотрел на мозаику над очагом, на которой был изображен пастух с овцой на плечах и мохнатым псом рядом.
- А по мне, хоть бы ты и не приходил, - буркнула Анфуса и продолжила перебирать горшки в кладовке – занятие, от которого ее недавно отвлек Севастианов стук в дверь.
Послышались шаги спускающейся по лестнице Леэны. Севастиан напрягся, что-то шепча, словно повторяя заготовленную речь.
- Мир вам, госпожа Леэна! – сказал Севастиан неестественным низким голосом.
- Мир и тебе. Ты что, простудился? – слегка улыбнулась она.
- Нет, я здоров. Я пришел сказать вам…
- Анфуса, ты подала Севастиану воды для ног? Он прошел путь немаленький.
- Да, вон стоит, госпожа Леэна.
- Так помоги ему вымыть, полей воды!
- И не собираюсь! – заявила Анфуса и гордо отправилась с двумя большими горшками по глиняным ступеням в погреб. – Сам справится! – раздался ее голос снизу - глухо, словно прорицание подземных целителей Меламподия и Амфиарая.
- Я сейчас уйду, - сказал Севастиан, крутя в пальцах ремень сандалии. – Я пришел сказать вам, что пресвитер Гераклеон не все вам сказал.
- Вот как? – Леэна уперла кулаки в бедра.
- Я понимаю, я слишком молод, чтобы вы прислушивались к моим словам… я знаю почти наверняка, что вы поднимете меня на смех…
- Говори! – приказала Леэна тоном квестора Вифинии.
- Пусть я молод…
- Я уже слышала это.
- Да, никто вам не сказал этого – и поэтому я должен это вам сказать. Может быть, это вам поможет.
Севастиан внезапно покраснел.
- Ну, что же ты хотел сказать, наконец? – сурово и слегка насмешливо проговорила Леэна. – Говори, а то совершится Пришествие Христово, ты на облаке вознесешься, так и не договорим.
- Вольно вам шутить над бедным чтецом! – вспылил Севастиан, слегка заикаясь от волнения. – Вы и с церковью шутить решили – но Бог делает все тайное явным! Только помните, что Он всегда готов принять через искреннее покаяние, как бы велики не были ваши грехи! Ниневитяне и Давид…
Он взмахнул руками, сделал шаг в сторону – на мраморном полу остались темно-красные следы.
- Ну-ка сядь, - приказала Леэна, подтолкнув его к скамье. – Покажи мне свои ноги…
Растерянный Севастиан не успел еще понять, что происходит, как Леэна, опустившись на колени, стала отмывать его ступни от дорожной грязи.
- Сбил ноги в кровь, - кивнула она головой.- Сейчас.
Она отперла дверцу одной из кладовок, достала небольшой кувшинчик и лоскуты ветхого полотна.
- Что сандалии-то снял? Босиком ходить решил, как гимнософист индийский? – спросила она, перевязывая его глубокие ссадины от камней и гальки.
- Ремень порвался, - едва выговорил Севастиан с видом человека, которого ведут на казнь.
- Анфуса, принеси пару сандалий, - кивнула Леэна остолбеневшей рабыне, только вылезшей из погреба и увидевшей необычную картину.. – Да с подошвой побольше – видишь, какая у него нога? Почти как у Александра… Возьми вот его сандалию с собой, а то принесешь Финаретины.
Анфуса перекрестилась на изображение пастуха с собакой и, пятясь, вышла.
Вернулась она очень быстро.
- Ну, что там с ниневитянами? – спросила Леэна, когда Севастиан завязал ремни на аккуратно перевязанных до лодыжек ступнях.
- Ниневитяне?.. – он перевел дыхание.
- Сейчас поешь с нами, потом расскажешь мне про ниневитян. Анфуса, проводи его в сад – мы поужинаем там.
…
Кесарий окликнул Каллиста.
- Смотри!
Тот поднял голову от свитка.
- Чего не спишь? Спи!
- Смотри, Каллист – бабочка! У меня на мизинце… Тихо, спугнешь… Прилетела… Это потому что у меня руки до сих пор пахнут сушеными смоквами – бабочки чуют не хуже собак, знаешь?
- Хорошо, что не пчела, - заметил Каллист. – Кстати! С завтрашнего дня буду натирать тебя медом. Обертывания. Как у нас на Косе принято.
- Хорошо, хорошо, медом, завтра, хорошо, - прошептал Кесарий, не отрывая взора от огромной меднокрылой бабочки. – Это Золотая Психея – у нас таких много в Каппадокии… Рыжая, как Финарета!
- Точно, - улыбнулся Каллист.- И с зелеными глазами.
- Вот, ты и смутил ее – она улетела от нас… Знаешь, я хотел тебе рассказать – когда мы с Григой были маленькими и еще только учились читать Гомера…
Кесарий не окончил фразы и начал декламировать слабым, но твердым голосом:
Шествуй, Асклепиев сын; Агамемнон тебя призывает;
Шествуй увидеть вождя аргивян, Менелая героя,
Коего ранил стрелою стрелец знаменитый ликийский,
Или троянский, на славу троянам, ахейцам на горесть!"
Так говорил он, — и душу Махаона в персях встревожил.
Быстро пошли сквозь толпы по великому войску данаев,
И, когда притекли, где Атрид Менелай светлокудрый
Был поражен, где, собравшись, ахейские все властелины
Кругом стояли, а он посреди их, богу подобный,
Врач из плотного запона стрелу извлечь поспешает;
Но, когда он повлек, закривились шипы у пернатой.
Быстро тогда разрешив пестроблещущий запон, под оным
Пояс и повязь, которую медники-мужи ковали,
Язвину врач осмотрел, нанесенную горькой стрелою;
Выжал кровь и, искусный, ее врачевствами осыпал,
Силу которых отцу его Хирон открыл дружелюбный...
- А ты правда – махаонид? – неожиданно спросил он, прекратив чтение.
- Да. Имя моего прапрадеда, Каллиста, выбито на портике Косского Асклепейона, среди потомков Асклепия, - ответил с гордостью Каллист.
- Ну, я так тоже могу сказать, что там имена всей моей родни выбиты! – поддразнил его Кесарий. – Люди говорят, что истинных асклепиадов больше нет.
- Как так – нет?! – возмущенно заспорил Каллист. – Их много…просто это теперь никакой роли не играет. В асклепейон сейчас учиться берут за деньги, а не по происхождению. Будь ты хоть сын морского разбойника! А у меня даже документ есть – подписан советом Коса. Могу тебе показать, если не веришь…- распалившись, он повысил голос.
Кесарий посмотрел на него – грустно-насмешливо. Их глаза встретились. Какое-то мгновение врачи молчали, потом дружно рассмеялись.
- Документ мой теперь Орибасий читает. Подыхает от зависти, небось, - сказал с сарказмом Каллист. – Так что вы с Григой делали в столь нежном возрасте? Мы перешли на разговор о моей родословной и отвлеклись.
- Мы выводили из гусениц бабочек. Держали их в кувшинах старых. Кормили буковыми листьями. У нас было две как-то раз – одна черная, очень мохнатая, а другая… тоже была мохнатая, только белая. Мы их звали – Диоскуры.
Кесарий перевел дыхание.
- Они потом становятся такими неподвижными, как мертвые. Как маленькие камешки. И лежат так. А потом разрывают кокон – и выходят на свободу. У них крылья сначала мятые, как будто мокрые – а потом расправляются, как паруса…Та черная мохнатая гусеница стала вот такой золотой, как та, что у меня на пальце сидела…а белая стала большой такой, голубой… А ты бабочек не выращивал в детстве?
- Нет, - покачал головой Каллист. – Как-то нам с Диомидом это в голову не приходило. Мы или в мяч играли, или дрались.
- С Диомидом? Это…ты что, хочешь сказать, что тот центенарий – твой друг детства?
- Ну да. У них имение недалеко от нашего – от масличной рощи направо, а не прямо, как к нам…
Каллист вздохнул.
- Так ты был соседом Леэны… Слушай, как все интересно! А ты говорил, что она не твоя знакомая.
- Как я могу помнить всех соседей спустя столько времени?! – воскликнул Каллист. – Я же на Кос уехал учиться – еще парнишкой. А потом был этот донос на дядю, его судили, сослали… Я только из письма узнал. Не видел его больше. Он на Спорадах умер…да я тебе рассказывал… И я больше сюда не возвращался. Не хотел. Даже когда ты меня в Никомедию к Леонтию устроил. Там запустение, говорят…
- Да… - проговорил Кесарий. – Вот что самое обидное – мы не успели подать апелляцию Юлиану. Надо было делать это в первую очередь. Прости меня, Каллист.
Каллист хотел ему что-то ответить, но, ощутив какое-то шевеление рядом с натянутыми между колоннами занавесями, обернулся.
- Явился, соглядатай? – голосом, не предвещающим ничего хорошего, спросил он, вставая с дифроса.
- Кто это, Каллист? – удивленно спросил Кесарий, пытаясь приподняться.
- Меня зовут Севастиан, я чтец, - ответил молодой человек, подходя к ложу больного. – Вы – Александр, сын Леэны? Я рад, что вы поправились…
- Он уже являлся сюда с Гераклеоном, - сумрачно сообщил Каллист. – Ты рад, говоришь?
- Подожди, Каллист… Севастиан – твое имя? Меня зовут Александр, да.
Кесарий протянул руку для приветствия и неловко задел простыню, укрывавшую его. Каллист метнулся, но не успел вовремя подхватить легкую ткань, и она сползла, обнажая ноги Кесария.
Севастиан замер, приковав взор к шраму на его правом бедре.
- Соглядатай! – закричал Каллист, хватая юношу за горло. – Я так и подумал, что ты за этим пришел!
- Значит, такая воля Христа, чтобы меня нашли здесь… - тихо проговорил Кесарий, откидываясь на изголовье. Лицо его посерело.
- Да?! Вот и нет! Ничего подобного! – воскликнул в гневе Каллист, стискивая вырывающегося Севастиана железной хваткой. – Никакой такой воли Христа на это нет! Прекрати тут мне это! Мне-то виднее! Нет такой воли! Я уверен в этом, нисколько не сомневаюсь!
- Каллист! Отпусти его, Каллист! – забеспокоился Кесарий, делая попытку встать.
- Я точно знаю – нет такой воли, чтобы тебе из-за этого мерзавца умирать! Я сейчас задушу его и закопаю в саду! Уверен, никому он в ближайшее время не понадобиться! А человеческий род очиститься от язвы и вздохнет свободно!
Финарета выбежала из глубины перистиля (*) – она, должно быть, сидела с книгой в прохладе экуса (**) - и, перепрыгивая через клумбы фиалок, бросилась к разгневанному махаониду.
- Каллист, миленький, хороший, Каллист, отпусти Севастиана, пожалуйста! – кричала девушка, пытаясь высвободить несчастного чтеца из рук вифинца.
- Каллист, ты задушишь его! – воскликнул в тревоге Кесарий, которому, наконец, удалось сесть на своей кушетке.
Каллист отшвырнул от себя полузадушенного Севастиана, и тот упал ничком в фиалки. Финарета, ойкнув, попыталась ему помочь, но Севастиан, с лицом, перепачканным травой и землей на четвереньках подполз к Кесарию, схватил его за руки и начал беспорядочно покрывать их поцелуями, что-то хрипло шепча. Кесарий попытался вырваться, но перевес в силе был явно не на его стороне.
- Ну же, Севастиан, - проговорил каппадокиец, касаясь его плеч, – Не бойся, никто тебе не причинит зла… Не бойся!
- Я не скажу… - наконец, расслышали все хрип Севастиана. – Как я смог бы… Святой мученик Христов, ты же знаешь, что я так не поступлю!
Его последние слова были настолько энергичны, что Кесарий невольно оглянулся, чтобы увидеть, нет ли позади его изображения какого-нибудь святого, к которому так горячо и искренне обращается за поручительством молодой человек.
- Нет, не отворачивайся от меня! – простонал Севастиан. – Я знаю, я виноват, я глупец, но я не предатель… Пожалуйста! Поверь мне!
- Боже мой…- вымолвил потрясенный Кесарий, обнимая Севастиана. – Успокойся, друг. Никто тебя не обидит. Успокойся…
Севастиан отчаянно навалился на Кесария, хватая и целуя его ноги.
- Что здесь происходит? – прозвучали спокойные и неспешные слова Леэны. – Севастиан! Александр! Каллист! Финарета!
Севастиан, дико обернувшись на голос Леэны, на секунду замер, потом вскочил на ноги, закрыл лицо руками и бросился прочь.
- Держи его! – закричал Каллист, срываясь с места. – Верна! Агап! Ловите его! Понесся доносить в Никомедию!
- Если этот несчастный и побежал в Никомедию, - рассудительно сказал Кесарий, тщетно пытаясь поймать ускользающую подушку, после того, как Севастиан перевернул все вверх дном на его ложе, - то он не скоро до нее доберется.
- Он в наш большой сад удрал, а дорога – в противоположной стороне, - добавила Финарета. – Бедный. Бабушка, зачем он приходил?
- Не знаю. Не успела толком расспросить, - проговорила Леэна, ловко и уверенно поправляя подушки и простыни Кесария. – Дитя мое, что у вас здесь произошло?
- Я вам сейчас расскажу, что произошло! – воскликнул, задыхаясь от праведного гнева, Каллист.
Вдвоем с Агапом они уже тащили к Леэне перепачканного землей, зеленью и гравием чтеца. Могучий Агап, собственно, вовсе не нуждался в помощи махаонида, но Каллист этого не замечал. Верна семенил рядом, то и дело всплескивая руками и приговаривая: «Да что же это? Да что же это? Ума лишился, видно?».
Юноша теперь и впрямь походил на безумца – хитон разорван, светлые прямые волосы всклокочены, грязь размазалась слезами на лице.
- А парнишка-то умом точно тронулся, - заметил Агап. – Ты, Верна, прав был. Беда-то какая.
- Отпусти его, Агап, - приказала Леэна. Севастиан упал у ее ног, Леэна подняла его, прижав его к своему белому покрывалу и вытирая им замызганное лицо несчастного.
- Как же теперь… - повторял он, - что же теперь…
- Конечно, мы тебе верим… - говорила Леэна. – Я тебя ведь с рождения знаю, Севастиан. Ты – хороший, добрый мальчик… Севастиан, ты слышал, Александр велел тебе успокоиться?
- Госпожа Леэна, послушайте же меня, наконец! Этот соглядатай… - Каллист стал, широко расставив ноги, словно на корабле в качку, посреди лужайки, - этот прихвостень Гераклеона…
Он сделал жест профессионального ритора-обвинителя в суде.
- Короче… Он знает, кто такой Кесарий! – выпалил Каллист.
Воцарилось странное молчание. Финарета открыла рот, но ничего не сказала. Вместо нее раздался строгий голос Леэны:
- Молодец. Молодец, Феоктист. Тут уж не прибавить, не убавить ни буквы.
Каллист схватился за голову, запустив пальцы в волосы, и застонав, упал на дифрос. Тот слегка хрустнул и сломался. Вифинец кувырком полетел в клумбу, от которой, впрочем, уже мало что осталось.
- Вы не ушиблись, Каллист врач? – в тревоге вскрикнула Финарета, пока красный, как макониев цветок из венка Морфея Каллист, выбирался из фиалок. Выглядел он теперь ненамного опрятнее Севастиана.
- Пойдемте, пойдемте со мной, - быстро заговорила Финарета, уводя потомка Асклепия к пруду – умываться.
- Пойдем и мы, Севастиан, - сказала Леэна. – Умоешься, переоденешься, приведешь себя в порядок… Верна, вели Анфусе накрывать на стол здесь.
- Вы-то, молодой хозяин, как себя чувствуете? - сказал Верна Кесарию. – На вас лица нет… бледный, как смерть…а ведь на воздухе с утра! Даже щеки не порозовели. Вот что болезнь-то делает с человеком.
Кесарий молча поднял на него огромные синие глаза и ничего не сказал.
- Вот, прямо эллинский театр у нас… Табурет-то служил-служил верой-правдой пятнадцать с лишком лет – и в миг сломали… Теперь только в печь его… Эх… Все рушится, все ломается. Смоковницы пустые стоят – и чего им еще надо? Навозом обкладывали, обкапывали… Померзли в зиму, видно. Может, и хорошо, что госпоже из диаконисс расчет дали. А то все на этого Гераклеона работаем – домом заняться некогда как следует.…
- Госпожу Леэна выгнали из диаконисс? – сдавленно прошептал Кесарий. Из-за…из-за меня? Святые мученики…
- Только это секрет, - заторопился Верна. – Она велела вам не говорить. – Так что не выдавайте меня – а то она велит меня выпороть.
- Какие вы, мужчины, сплетники, - раздался звонкий голос Финареты. – А еще нас осуждаете. – Я всегда подозревала, что это сам Эпиметей открыл тот злополучный ящик, а потом свалил все на бедную Пандору. И когда это бабушка приказывала тебя пороть? Она скорее меня выпорет, чем тебя, Верна.
Верна досадливо повел плечами и ничего не ответил молодой хозяйке.
- Вы не думайте там… про доносы да про всякое такое, - нагнувшись к Кесарию, доверительным шепотом продолжил управляющий Леэны. – Этот парнишка неплохой, я его с детства знаю… Хороший мальчик… помогал мне в церкви свечи зажигать, бывало. Я его еще креститься учил: «Слава Отца и Сыну и Святому Духу». Хороший мальчик был, веселый… только когда ко крещению готовиться стал, изменился. Это Пистифорова работа. А так он такой резвый, шустрый был, помню. Родители его горшечную мастерскую держали, в Никомедии-то. Зажиточными не были, но достаток был. Всегда на бедных не жалели, приносили пожертвования. А потом отец умер… как раз младший брат у Севастиана родился. А к матери посватался этот…пьяница…Ну, тогда-то он не пил… Короче, разорилась мастерская, им дом продать пришлось, в другой квартал переехать, на правый берег, в синойкию. У матери Севастиана еще ребенок родился… мальчик… а потом и девочка…а потом не стало матери. Перед смертью крестилась, да. Севастиан тогда стал целыми днями в церкви мученика Анфима пропадать, у Пистифора. Потом Пистифор его к Гераклеону послал. Он добрый мальчик был, Севастиан-то. Резвый такой, веселый, непоседливый. Когда мы полгода здесь жили, полгода в Никомедии, так они с Финаретой вместе, помню на качелях качались.
- Он меня с них прыгать научил, - сказала Финарета, - а то я боялась. – Представляете, Каллист врач?
Каллист, более-менее отмытый, с мокрыми волосами и затаенным в глазах огнем, молча стоял рядом, независимо скрестив руки на груди.
- А как-то горящую свечку в рот засунул. Хотел пламя проглотить. Еще совсем младенец был. Хорошо, я заметил, а то был бы, как Моисей порок, косноязычный. Я за малышами тогда во время богослужения присматривал…да…
- Свечку проглотил? Похоже на него, - саркастически сказал Каллист.
- Каллист, не сердись ты на этого юношу. Садись лучше рядом со мной, в изголовье – я на тебя обопрусь! Вот, Анфуса уже ужин накрывает, - сказал, улыбаясь, Кесарий.
…Леэна вернулась вместе с вымытым и причесанным Севастианом, одетым в белоснежный хитон с золотистой каймой.
- Не бойся. Здесь все тебе верят, - сказала Леэна.
Однако в глазах Каллиста чтец отнюдь не нашел подтверждения этим словам.
- Каллист врач, - продолжила Леэна. – Я ручаюсь за этого человека. Он не предаст. Я знаю Севастиана с рождения.
Севастиан, покрасневший, стоял, явно стесняясь своей роскошной одежды.
- Садись рядом со мной, - приветливо пригласил его Кесарий. – Здесь места много – я сейчас на бок лягу…вот, садись.
Севастиан смущенный, но счастливый, сел у ног Кесария.
Анфуса раздавала скромное угощение – лепешки, маслины, козий сыр.
- Вам письмо и подарок от центенария Диомида, Каллист врач!
Агап подал письмо вифинцу и поставил на землю искусно сплетенную корзину, полную свежих, нежных смокв самого лучшего сорта.
- Диомид центенарий…радоваться… хвала благим богам…выздоровление твоего друга и сына госпожи Леэны, дочери Леонида… в гости… буду рад…смоквы из нашего сада… - вполголоса читал Каллист.
- Анфуса, положи смоквы на блюдо! – велела Леэна. Она сидела рядом с Севастианом, на кушетке, обнимая по-матерински юношу за плечи.
- Давайте поставим их сюда! – предложила Финарета. – Каждому будет удобно взять… вот сюда – вы не против, Александр?
- Лучше не на кушетку, а ко мне на живот, - сказал Кесарий, с помощью Каллиста устраиваясь полулежа среди подушек. – Ничего, мне не тяжело – зато всем удобно. Ты любишь смоквы, Каллист? Я – так очень.
- Их надо съесть сегодня – этот сорт очень нежный, завтра в нем уже заведутся черви, - сказала Леэна.
- Каллист врач, скажите, пожалуйста, Севастиану, что вы больше на него не сердитесь, - попросила Финарета, откусывая сочную смокву. – Севастиан, не бойся его.
- Не бойся меня, Севастиан, - хмуро сказал Каллист. – Пока ты не сделал то, о чем я тебя предупреждал.
- Опять вы за свое, Каллист врач, - вздохнула Финарета. – Он не такой.
- Я вас помню, Каллист врач, - вдруг сказал, потирая ладонью горло, Севастиан. – Вы с пресвитером Пистифором спорили…
- Да? – холодно переспросил Каллист.
- Вы – никеец? – спросил осмелевший Севастиан и тотчас зарделся, испугавшись собственной смелости.
- Я – эллин, - резко ответил Каллист. – Я никакого отношения к христианам не имею.
- Он – последователь божествен… ну, философа Плотина, знаешь такого, Севастиан? Который у себя дома чужих сирот собирал и воспитывал? – затараторила Финарета.
- Он – мой друг, Севастиан, - сказал Кесарий, мягко улыбаясь и обнимая Каллиста.
Севастиан переводил растерянный взгляд с Кесария на Каллиста и обратно.
- Бабушка, посмотри, Александр и Каллист так похожи на Диоскуров! – вдруг захлопала в ладоши Финарета.
- Немного есть, - усмехнулась дочь Леонида.
- Лучше сказать – на Давида и Ионафана, - поправил Верна, беря прозрачную от спелости смокву с блюда на груди Кесария.
Они ужинали и разговаривали, пока солнце не начало клониться к закату.
- Мне пора, - неожиданно сказал Севастиан.
- Я думала, ты останешься у нас ночевать, - удивилась Леэна.
- Нет, госпожа Леэна, я не могу… братья голодные… я не был еще сегодня дома…
- Агап! Поедешь сегодня с Севастианом в город, заночуешь на постоялом дворе, завтра сделаешь покупки, как обычно, - велела дочь Леонида. – Анфуса, собери ему в дорогу… и вина дай, недорогого…Отчим ведь с вами живет?
- С нами, - проговорил Севастиан, кусая губы.
…
– Как же вы теперь, госпожа Леэна? Что же теперь делать? – говорил Севастиан, когда Леэна вышла провожать повозку.
- Дитя мое, такое часто случается. Приходи к нам, когда будет время. Я буду рада.
- Простите меня, госпожа Леэна… - неожиданно упал перед ней юноша. – Я глупец, я оскорбил вас…
- Перестань, - подняла его спартанка. – Мы уже довольно поговорили об этом. Считай, что ничего не было. Забирайся в повозку и с Богом поезжайте.
…Когда Леэна вернулась в садик, Финарета и Анфуса осторожно убирали остатки трапезы.
- Он спит, - прошептала девушка. – Он уснул.
- Это для него был тяжелый день, - кивнула Леэна. – Жаль, что я уже отправила Агапа… Позови Прокла, Верна. Пусть он поможет перенести Александра в на веранду.
- Не надо никого звать, - быстро сказал Каллист. – Я с Верной справлюсь.
Кесарий дышал ровно и глубоко, лежа навзничь на спине, слегка запрокинув голову, отчего его щеки казались еще более запавшими. Пока его поднимали и перекладывали на носилки, он даже не пошевелился, только правая рука его бессильно соскользнула с льняной простыни, задев головки закрывшихся к ночи фиалок.
Они перенесли его на веранду и уложили на кровать. Леэна укрыла его шерстяным одеялом.
- Ночью холодно, - сказала она. – Верна, приготовь Каллисту спальню.
Она влила масла в светильник, выбила кресалом искру, зажигая фитиль.
- Христе, Свет радости, Свет славы святого, бессмертного Отца Небесного, мы поем тебя, достигнув захода солнца… - проговорила она, медленно изображая на себе крест.
Кесарий что-то пробормотал во сне.
- Спи, дитя мое, спи, - склонилась она над ним, и крестя осторожно, чтобы не разбудить. – Спи, младший сын Нонны.
И она поцеловала его в грудь – рядом с серебряной рыбкой-ихтюсом.
___
(*)«В греческом доме, значительно измененном и усовершенствованном на востоке, где с ним познакомились римляне, их поразил больше всего обширный двор, ярко освещенный и окруженный портиком или перистилем…Вся внутренняя жизнь семьи сосредотачивалась …в перистиле. Это было обширное открытое пространство, окруженное со всех сторон портиками с колоннадой. Посредине помещался садик (viridarium) с корзинами цветов, с редкими кустами, с бассейнами, в которых держали дорогую рыбу. Занавеси или шторы, протянутые между колоннами, защищали эти галереи от солнца и делали их приятным местом для прогулок». Поль Гиро. Частная и общественная жизнь римлян.
(**)«В глубине перистиля находилось большое, роскошно убранное помещение, которое служило в одно и то же время и гостиной, и местом отдыха, и даже парадной залой во время больших празднеств; называлось оно oecus (от греческого слова oikos – дом). Здесь часто сидел хозяин дома в тени широких штор, уединяясь от нескромных и докучливых посетителей». Поль Гиро. Частная и общественная жизнь римлян.