Пламя светильника еле теплилось – Каллист долил в него масла. Кесарий беспокойно заворочался, застонал. Вифинец чутко склонился над ним. Кесарий неожиданно открыл глаза – и Каллист с замиранием сердца понял, что друг узнает его. Он поспешно разбавил вино теплой водой и напоил Кесария, осторожно придерживая его голову. Сделав несколько жадных глотков, Кесарий проговорил:
- Я… в тюрьме?
- Ты у друзей, Кесарий… Александр!
Каллист отставил чашку, сел на постель рядом с ним, взял исхудалые, влажные ладони Кесария в свои.
- Тебя тоже…арестовали? – продолжил Кесарий, словно не услышал его, и Каллист теперь точно знал, что это – не бред лихорадящего больного, который он слышал все прошедшие страшные дни. Его друг был в полном сознании.
Кесарий с непониманием посмотрел на свод льняного полога над постелью и застонал, стискивая зубы.
- Тебе больно? Где? – встревожено спросил Каллист.
- Все тело болит… и бок… правый… Скажи, я очень опозорился… во время бичевания?.. это ужасно…
- Что ты говоришь такое?! – вскричал перепуганный Каллист. – Что ты несешь? Какое бичевание? Ты – не раб! Ты – сын патриция!
- Всадника, - поправил его Кесарий. - Но они на это теперь не смотрят.
Он глубоко, прерывисто вздохнул.
- Разве ты не помнишь? Был суд… Пигасий, Орибасий, Фалассий…отец тоже там был…что он там делал, он же епископ? Не знаю…Меня приговорили к бичеванию… я помню... я умолял о пощаде…какой позор… они смеялись… потом тюрьма… ждать… мама пришла ко мне…как к тому младшему севастийскому мученику… знаешь, который боялся… говорила, ободряла…потом ее прогнали… и меня повели, привязали к столбу… а дальше не помню… скажи, я очень орал? Не помню…а ты должен помнить…ты же там был… ты плакал…тебя не пускали ко мне…как же ты ничего не помнишь?
Кесарий приподнялся и тут же бессильно упал на подушки.
- Александр! Кесарий! – сердце Каллиста болезненно сжалось. – Кесарий! Тебе приснился дурной сон!
Он в отчаянии стал целовать его руки, словно пытаясь разбудить. Кесарий неподвижно смотрел перед собой, закусив губы.
- Это был только сон, слышишь? – почти закричал Каллист. – Сон! Ты заболел, тяжело заболел, мы привезли тебя в имение Леэны, прошлой ночью у тебя был кризис! Вчера ты весь день проспал. А сейчас утро, видишь, раннее утро, солнце еще не взошло!
Во дворе закричал петух. Кесарий вздрогнул, словно просыпаясь, посмотрел в усталые, покрасневшие от бессонных ночей глаза друга.
- Это был сон? – медленно выдыхая каждый слог, проговорил он. – Сон? Ты говоришь, я не в тюрьме?
Он неожиданно рванулся всем телом и упал на руки Каллиста.
- Тогда почему я связан? – сдавленно простонал он. – Ты хочешь меня успокоить… Каллист… мой добрый друг…
- Ты не в тюрьме! – чуть не плача, воскликнул Каллист. «А если это, и в самом деле, слабоумие после двухнедельной лихорадки? Если это… если это френит?!»
- Слышишь, Кесарий! Ты бредил, вырывался, пришлось привязать тебя… простыней… сейчас развяжу… Видишь, это не тюрьма! Видишь, ты на кровати лежишь, а не на полу! Не в цепях! Посмотри сам! Ну же! Там, за окном, сад! Сад в цвету! Слышишь, мальвы и розы цветут! Ветер к нам, с моря…
Он усадил Кесария, обнимая его изможденное тело, бессильное, как соломенная кукла, которую девочки в Ахайе приносят в жертву Артемиде. Кесарий положил ему голову на плечо и улыбнулся.
- Сон… Это был сон… Мальвы и розы…Где наши розы? Где же фиалки? Где наш селенин цветок? – проговорил он нараспев. – Это сон… Знаешь эту детскую песенку? В хороводе кто-нибудь колечко прячет…знаешь? А потом одному кому-то дает, незаметно…Розы, фиалки…
С этими словами он сполз назад на постель.
- Я тяжелый, - извиняющимся голосом проговорил он. – Не удержишь.
Кесарий счастливо улыбнулся – его глаза отразили скудный свет светильника. Он попытался поднять руку ко лбу, но на полпути она упала, как плеть.
- Ты перекреститься хочешь? – догадался Каллист, осторожно взял его кисть в свою и начертил большой крест, касаясь лба, груди и плеч.
По щекам Кесария заструились слезы.
- Слава тебе, Христе Спаситель! Кажется, я вынырнул на этот раз… - он едва ощутимо сжал руку друга – Каллист понял, что это для Кесария теперь означает «изо всех сил» и, борясь с комом в горле, спросил:
- Я правильно…сделал?
- Да…Спасибо тебе… Мой единственный, мой прекрасный друг…- он сделал паузу и добавил неожиданно: - Вот так бы перед Пистифором… а то у тебя тогда ромб получился.
- Ты снова шутишь! – воскликнул Каллист, плача от счастья. – Значит, скоро поправишься!
- Ты мне переломаешь все кости… отпусти! – взмолился Кесарий.
- Извини, извини… Помнишь, как у Платона: «Душу свою на губах я почувствовал, друга целуя – бедная, видно, пришла, чтоб перелиться в него!»
- Бедная скоро уйдет – выдавишь ты из него… Что у меня с правым боком? Это, наверное, ребра – после того спуска с лестницы …
- Александр, вы не спите?
Леэна со светильником вошла в комнату, и на потолке закружился веселый хоровод теней.
- Дитя мое, Александр…
Она расцеловала его.
- Вы не против, если я вас буду называть Александром? Каллист вам все потом объяснит…Анфуса!
В дверном проеме показалась огненно-рыжая голова Финареты.
- Финарета, позови Анфусу, пусть она принесет горячей воды, масла, чистые простыни! И иди, займись хлебом!
- Сейчас, сынок, - прошептала она, склоняясь над Кесарием. – Хлеб вот-вот испечется, поешь. Ты любишь свежий хлеб?
- Я бы хотел…
- Что, родной?
- Причаститься…
Повисла неловкая тишина.
- Дитя мое, но это невозможно. Ты же не крещен.
- Как?!
Если бы Кесарий мог, он бы вскочил, но сил у него хватило лишь на то, чтобы приподнять голову и снова уронить ее на смятую простынь.
- Я же помню…пресвитер…потом символ веры Григория Чудотворца…старый… доникейский…
- Так ты все слышал? Мы думали, что ты был без сознания! – изумленно, почти возмущенно, вскричал Каллист.
- Феоктист, Кес…Александр не мог слышать все, - заволновалась Леэна. – Должно быть, он приходил в себя, а потом впадал в забытье. Иначе он бы помнил, что не крещен.
- Да…- проговорил Кесарий. – Потом воин…центенарий…потом – суд, бичевание, о Боже мой…нет, это уже сон, сон…
- Дитя мое, не говори так много. Ты слишком слаб.
Леэна уже заботливо мыла его морской губкой, омоченной в масле и теплой воде.
- Финарета, не смей сюда заходить! Позаботься лучше о хлебе! Так… лицо, шея…теперь руки… хорошо…не надо стесняться меня, старухи, сынок…вот так…вымоешься, поешь, и опять будешь спать…теперь спину…ну-ка…
Вместе с Каллистом они повернули его на бок.
- Я тяжелый, - опять сказал, извиняясь, Кесарий.
- Не такой уж…худой стал, еще бы – такая лихорадка…Нет, рабов звать не будем, я перестелю постель без рабов. Не надо его никуда переносить… тревожить только…
Она натерла Кесария ароматным маслом – запахло кипарисом и мятой – и, свернув старую простынь, ловко просунула свежую рядом, и с помощью Каллиста осторожно перекатила больного на чистую половину постели.
- Ловко, - подал голос Кесарий, полной грудью вдыхая запах масла и чистого белья. – Надо же. Я и не знал, что так можно делать.
- Ты еще много чего не знаешь, сынок, - весело сказала Леэна, пока Анфуса завязывала грязное белье в узел. – Поешь теперь.
Она разломила еще горячую булку и вложила в ладонь Кесария. Тот попытался поднять руку, но не смог донести ладонь до рта. Тогда Леэна сама стала кормить его, вкладывая в его рот кусочки мякиша, смоченные в вине. Кесарий с наслаждением ел, но вдруг какая-то мысль посетила его и он спросил, проглотив очередной кусок:
- Почему центенарий меня не арестовал? У меня же примета…
- Каллист поклялся Аполлоном, что у тебя нет шрама.
- И он не стал проверять? – недоверчиво спросил Кесарий.
- Нет.
- Леэна назвала тебя своим сыном, Александр, - сказал Каллист.
Диаконисса с укором посмотрела на него.
Кесарий молча поцеловал ее пальцы, в которых она держала хлеб у его губ.
- Мы с Финаретой и рабами сейчас отправляемся в церковь, мальчики, - деланно сухо сказала Леэна после долгого молчания.
- Ночь же! – удивился Каллист.
- Я думала, что все знают, что христиане собираются перед рассветом в первый день недели. А ты не знал, Каллист?
- Финарета!..- строго произнесла Леэна.
- Бабушка, все готово – хлеб в корзинках, Верна закладывает повозку… Кеса…Александр, как хорошо, что вам лучше! Мы так беспокоились о вас!
Финарета, придерживая одной рукой свое светлое покрывало, поцеловала Кесария трижды – в глаза и лоб.
- Финарета!
- Это в честь Троицы единосущной, бабушка.
- Финарета, не позорься перед людьми… Что, Верна? Пора? Едем! До свиданья, сынок, до свиданья, Каллист врач…Вот, Анфуса принесла вам хлеб, сметану, масло и яйца – поставь поднос на столик в угол, Анфуса! Вино у вас есть. Позавтракайте без нас.
Леэна, крепко взяв внучку за руку, вышла быстрыми шагами из комнаты. До друзей донеслись скрип колес и фырканье мулов.
- Какая милая эта Финарета! – проговорил Каллист, глядя в ночную тьму.
- Да, - ответил в темноте Кесарий, и было понятно, что он улыбается.
- Обрадовался, что она тебя поцеловала?
- А ты не ревнуй, - откликнулся больной. – Если бы ты захворал, она бы и тебя поцеловала.
Каллист что-то неразборчиво пробомотал.
- Я что, на перине лежу? – продолжал Кесарий. Он говорил тихо и медленнее обычного, переводя дыхание, но голос его звучал весело.
- Конечно. Удобная теплая постель способствует выздоровлению, - ответил Каллист, придирчиво осматривая поднос с завтраком.
- Мягко… Слушай, а я и не помню, когда последний раз на перине спал.
- Ты что, правда?
- Ну да. Я же философ. В душе. А ты разве на перинах спал?
- Я? – растерялся Каллист. – Нет.
Кесарий заворочался.
- Погоди, дай я тебе помогу…Что ты хочешь?
- Я сам…не надо…Правый бок болит…хочу лечь на него… спасибо…
Каллист осторожно уложил его на правый бок, и Кесарий не мог некоторое время говорить от одышки.
- Нет, это точно не перелом, мне легче на боку лежать…- вымолвил он наконец. – Плеврит? Кажется, я здорово заболел…, - добавил он растерянно.
- Да ты что! – деланно небрежно проронил Каллист, поправляя подушки. – Так, ерунда – эфемерная лихорадка. Только вместо одного дня – пару недель.
- Что, правда? – Кесарий схватил его за край хитона.- Я так давно болен? Две недели? Мы же вчера в гостинице ночевали…или нет…два дня…Два дня, не две недели, ты хотел сказать?
- Две недели ты был без сознания и в тяжелом бреду.
Кесарий помолчал, потом сказал задумчиво:
- Ты меня разыгрываешь. Не может быть. Я никогда так не болел.
- Конечно. Я нарочно вру. Хочешь, еще поешь? Смотри – свежие яйца! Хочешь? А то я все съем сейчас.
- Нет, - простонал Кесарий. – И отвернись от меня, когда их будешь поглощать.
- Ты их не любишь? – несказанно удивился Каллист. У него был вид человека, потрясенного известием о том, что его стремление поделиться самым дорогим бессердечно отвергнуто.
- Я их не-на-ви-жу, - с расстановкой проговорил Каллист. – Больше, чем наш император – христиан.
Каллист недоуменно пожал плечами, разбил скорлупу о край медного подноса и, выпив тягучее содержимое, причмокнул.
Кесарий закашлялся.
- Ты бы хоть отвернулся! Противно! – потребовал он и добавил после паузы: - Что, я, правда, две недели без сознания пролежал?
- Да ну, что ты, - развел руками Каллист, прикончив второе яйцо и бросив ненужную скорлупу на блюдо. – Я и письмо Григорию просто так писать стал…и крестить мы тебя просто так решили…
Кесарий, обняв подушку, в молчании уставился на друга.
- К р е с т и т ь? – вымолвил он, наконец. – Т ы решил меня крестить?!
- М ы, - ответил Каллист невозмутимо. – Мы с Леэной. Я же знал, что ты некрещеный.
- Воистину - что бы мы, христиане, без вас, эллинов, делали…Так бы все некрещеными и померли…- произнес Кесарий и закашлялся.
Каллист приподнял его за плечи.
- Выплюнь вот сюда – я посмотрю…
- Сколько ты уже яиц съел? От тебя ими даже пахнет…гадость какая…
- Мокрота как мокрота.
- Я про яйца тебе толкую. Как ты их можешь любить?
- Тебе спать надо. Хватить упражняться в риторском искусстве. Выпей лучше вина с травами. Вот так.
- Я, что, правда, умирал? – проглотив темное ароматное питье, снова спросил Кесарий – уже не так недоверчиво.
- Я был уверен, Кесарий – п о ч т и уверен, что ты не выживешь, - серьезно сказал Каллист, гладя остриженную голову друга.
Кесарий закрыл глаза и молчал, потом тихо сказал:
- Я столько хлопот тебе доставил.
- Чепухи не говори.
- Ты – мой лучший друг, - продолжал Кесарий, гладя на Каллиста огромными синими глазами – такими пугающе живыми на его изможденном лице.
- А ты – мой, - ответил Каллист.
- Нет, - замотал головой Кесарий. – Нет…Я не такой…Ты – прекрасный друг…ты по праву зовешься Каллистом…
- Ты тоже нравом вышел по своему имени. Только от дверей Аида – и сразу командовать и спорить, - засмеялся Каллист.
- Прости, прости, - искренне, как ребенок, проговорил больной. – Я как раз подумал…Я плохо к тебе относился в Новом Риме… Я очень тебя подавлял? Я властный…из меня плохой друг…
Он слабо сжал руку Каллиста.
- Знаешь, что? – ласково проговорил Каллист. – Давай ты сейчас больше не будешь разговаривать, а уснешь.
- Но ты скажи – ты прощаешь меня? – с жаром проговорил каппадокиец, пытаясь сжать его руку сильнее.
- Да, прощаю, прощаю – конечно, прощаю, - торопливо ответил Каллист. – Закрой глаза и спи! Слушайся меня, если хочешь, чтобы я тебя простил…Удобно так, на боку?
- Очень хорошо…так не больно…это плеврит, Каллист, ты что думаешь?
Кесарий закрыл глаза, и, не выпуская руку Каллиста, уснул, улыбаясь.
«Как ребенок», - с жалостью подумал вифинец. «Ну ничего, он поправится теперь. Несомненно».
Стараясь не делать лишнего шума, Каллист подвинул кушетку к изголовью постели, натянул на плечи легкое одеяло и задремал.