- Сегодня одиннадцатый день, как он без сознания.
- Двенадцатый?
- Нет. В первый день на корабле я еще с ним разговаривал.
Каллист отпустил запястье Кесария и осторожно уложил его руку на простынь.
- Надо написать его родным, - сказала Леэна, отжимая сложенный в несколько слоев лоскут полотна и кладя его на лоб больного.
- Кесарий просил не писать ни в коем случае.
Леэна промолчала, погружая новые повязки в холодную воду с винным уксусом.
- Он не хотел беспокоить мать, - добавил Каллист.
Леэна молча обтирала неподвижно лежащего Кесария.
- Финарета, выйди, - неожиданно произнесла она.
Девушка, немного смущенная тем, что ей не удалось остаться незамеченной, сделала шаг к дверям.
- Я… я хотела помочь…
- Ты поможешь, если покинешь комнату и будешь заниматься тем, чем я тебе велела, Финарета.
Финарета замерла на несколько мгновений, потом, оторвав взгляд от изнуренного лихорадкой тела с резко выступающими ребрами, закрыла лицо покрывалом, и, сдерживая рыдания, выбежала вон.
- Ты знаешь, где живет его семья, Каллист врач?
- В Каппадокии… Его отец – епископ Назианза, мать – диаконисса. Ее зовут Нонна, - зачем-то добавил Каллист.
- Нонна…Они не успеют доехать до Никомедии все равно, - негромко произнесла Леэна.
- Если он переживет кризис, то выздоровеет.
Леэна нежно гладила остриженную голову Кесария.
- Если…
Каллист снял высохшую примочку со лба друга и снова погрузил ее в воду. Кесарий так исхудал за эти дни. Хватит ли ему сил пережить кризис? К тому же, этот долгожданный кризис все не приходит – вопреки всем классическим срокам. Верно говорил старик Леонтий, что врачи болеют не так, как все остальные люди. Несчастный, он весь горит – лихорадка жестокая. Все примочки высыхают за считанное время. Финарета плачет где-то в саду – он почти слышит это.
Леэна осторожно поит Кесария, тот с трудом, но глотает.
- Кесарий? Ты слышишь меня? А? Кесарий? Александр?
Веки больного слегка вздрагивают в ответ на имя «Александр», но в сознание он не приходит.
- Если он, - Каллист судорожно сглатывает, - умрет, вы будете считать его христианином?
Леэна слегка сдвинула брови, непонимающе посмотрела на молодого человека.
- Ты хочешь сказать...
- Он еще не крестился. Но он хотел. Я могу засвидетельствовать. Он хотел. Он считал себя неготовым, - быстро заговорил Каллист. – Он просто не успел.
- Боже мой, - прошептала Леэна. – Я не знала. У него «ихтюс» на груди, и я подумала… Как хорошо, что ты сказал.
Она резко встала, заворачиваясь в покрывало диаконисы, как в воинский плащ.
- Каллист врач, я с Финаретой поеду пригласить пресвитера. Ты остаешься с Кесарием. Если что-то понадобится, рабам велено тебя слушаться, как меня. Мы вернемся до захода.
Она сделала движение к двери, но замедлила, склонилась над Кесарием, заботливо поправляя подушку, и поцеловала его в лоб.
- Финарета! – раздался ее голос снаружи. – Финарета, быстрее!
Каллист тяжело вздохнул, раздвинул занавеси на окнах. Янтарный свет закатного солнца наполнил комнату. Знойный день приближался к концу. Он взял вощеную табличку и начал:
«Григорию, брату Кесария врача, пресвитеру, в Назианзе – от Каллиста врача радоваться».
Потом перевернул стиль и яростно заровнял «радоваться».
«Григорию, брату Кесария врача, пресвитеру, в Назианзе – от Каллиста врача. Да подадут тебе благие боги стойкость и мудрость, ибо мое письмо несет печальное известие».
Он подумал и замазал слова о благих богах.
«Да подаст тебе твой Христос, которому ты служишь, и которому чисто и непорочно служил твой брат…».
- Григорий! Григорий! – застонал Кесарий.
Он отбросил дощечку и стиль.
- Что, Кесарий, что?
Кесарий глядел сквозь его неузнающими, чужими глазами - уже не синими, как небо, а темными, как морская вода.
- Кесарий! Александр! Я здесь, я с тобой!
Кесарий, до этого бессильно пролежавший несколько дней, резко дернулся, сел и повернулся к Каллисту.
- Это нечестно, - убежденно сказал он. – Так нельзя играть. Слышишь, Филоксен? Я видел – ты нарочно бросил мяч в сторону. Ты жулишь!
Каллист взял его за руки – Кесарий с неожиданной силой вырвался.
- Зачем ты дразнил его, Филоксен? И ты, Кассий? Я видел, ты нарочно сделал ему подножку. Вы – скверные мальчишки…а еще дети христиан! У вас есть папа и мама, а он – сирота! Так нельзя!
Кесарий толкнул Каллиста в плечо.
- Иди, иди, жалуйся! И еще от меня получишь, если я увижу. Григорий, мы больше не будем их звать играть! Скажи, Григорий!
- Нет, нет, конечно, Александр, - проговорил Каллист в тревоге. – Не будем.
- Юлиан! Вернись! Не слушай их – они просто дураки! Юлиан! Приходи играть к нам в сад! Слышишь, Юлиан! Куда ты бежишь – мне тебя не догнать! Юлиан! Григорий, скажи ему! Юлиан, вернись! Юлиан!!!
Кесарий вскочил на ноги, Каллист обхватил его, как в панкратионе, но справиться с другом, который был почти на голову выше его, было не так-то просто. Получив несколько чувствительных ударов, предназначавшихся Филоксену с Кассием, Каллист, наконец, сумел повалить своего соперника и привязать его к ложу простыней.
- Юлиан, вернись… - прошептал Кесарий, распластываясь, словно вытащенная из моря морская звезда.
- Пей, - Каллист приподнял его голову.- Он не вернется, Кесарий, - добавил он тихо. – Это ты не уходи. Не уходи. Не надо.
Он заплакал, обнимая друга. Сколько так прошло времени, Каллист не знал. Шаги за спиной словно разбудили его.
- Леэна?
В сопровождении пяти легионеров в комнату вошел, почти ворвался, огромный трибун. Алый плащ, небрежно накинутый на его широкие плечи, вполне мог быть впору самому Ромулу.
- Что вам здесь надо? – спросил жестко Каллист, выпрямляясь во весь рост, и нелепо пытаясь заслонить собой Кесария.
- У меня есть приказ главного жреца Пигасия. Кесарию Каппадокийцу, бывшему врачу, запрещено находиться в окрестностях столиц.
- Послушайте… - слова замерли в горле у Каллиста.
- К нам этот приказ не имеет никакого отношения, - раздался ровный голос Леэны. – Если сиятельный Диомид хочет узнать имя этого молодого человека, который лежит в тяжелой лихорадке уже вторую неделю, то имя его Александр.
- Именно так, - подхватил Каллист, к которому вернулся дар речи.
Диомид внимательно всматривался в его лицо, и наконец, воскликнул:
- Каллист! Ба! Подумать только! А ты все такой же кудрявый, как и был! Проездом в Вифинии? Я слышал, ты в Пергаме сейчас?
- Я направляюсь в Александрию, - уклончиво ответил Каллист.
- Не узнал? Да это же я, Диомид! – весело хлопнул его по спине трибун свободной от указа рукой. Каллист поморщился от боли, но в памяти его с удивительной ясностью всплыла фигура соседского мальчика-драчуна.
- Ах, Диомид! – с облегчением выдохнул он, потирая спину. – Точно! Сколько лет, сколько зим!
- Я пригласила Каллиста врача к моему сыну, - проговорила Леэна, присаживаясь на постель рядом с Кесарием.
- А, ну если Каллист врач свидетельствует, что это – Александр, сын Леэны, дочери Леонида…а кто его отец?
- Это не относится к делу, не правда ли, сиятельный Диомид? – оборвала его дочь Леонида.
Финарета, замотанная в покрывало, в молчании медленно обводила всех присутствующих своими огромными зелеными глазами.
- Хм, да… И еще. Для соблюдения процедуры. У Кесария шрам на правом бедре. Я хотел бы убедиться, что у Александра нет такого шрама. Так велит святейший Пигасий.
- Конечно, нет, - развел руками Каллист. – Клянусь Аполлоном врачом.
- Неужели вам хватит совести тревожить больного? Александр, дитя мое…
- Мама…- вдруг прошептал Кесарий, хватаясь за ее покрывало. – Григорий не виноват…
- Да, сладкий мой…да… успокойся, дитя мое… Видите, он бредит – оставьте его в покое. Вы слышали, он и в забытьи называет меня матерью.
- Да, здесь все в порядке. Я напишу в рапорте, что Кесария в Никомедии нет, - сурово кивнул Диомид. – Свободны! – крикнул он легионерам.
- Не хотите ли поужинать, Диомид? – предложила Леэна. – Каллист разделит вашу трапезу. Как радостно, когда друзья встречаются после долгой разлуки.
Диомид согласился слегка перекусить, и они с Каллистом удалились. За чашей хорошего вина Диомид шутил и рассказывал о своей службе в Британском легионе.
- А теперь меня перевели сюда, в Никомедию. Я недавно здесь. Еще не совсем изучил местность. Эта Леэна, дочь Леонида – очень достойная женщина. До старости не вышла замуж, воспитывает племянницу. Ты не знаешь, откуда у нее сын? Тем более, она христианка, у них так не принято.
Каллист нервно пожал плечами.
- Из христианок получаются очень хорошие жены. Не то, что из наших… Тихие, послушные, молятся все время… А то, что у них странное учение такое, то в это можно не вникать. Женщины должны быть религиозными, иначе они начинают лезть в мужские дела, а это раздражает. Как ты думаешь?
- О да, - проговорил Каллист, ставя кубок на стол так неловко, что из него выплеснулось вино, оставляя багряный след на белоснежной скатерти.
- Ты не женат? А я женился. На христианке, - покровительственно глядя на Каллиста, сказал Диомид. – Ни разу не пожалел. В собрания, конечно, по воскресеньям, я ее отпускаю, ничего в этом плохого не вижу. Ну, крестит она постель и себя, когда спать ложится. Чудно, прямо скажем! Не ест ничего по средам и пятницам, а потом кусочек хлеба съедает, как будто в доме еды нет. Но в остальном – пример для жен всех моих друзей! Лишнего слова не скажет, украшений и нарядов не требует, всегда мне улыбается, всегда в хорошем настроении.
Пожилой раб хотел долить Каллисту вина, но тот сделал отрицательный жест головой:
- Нет, Верна, больше не надо. Пошли мальчика узнать, как там дела.
- Пресвитер Гераклеон прибыть изволили, - пробурчал себе под нос Верна. – Знамо дело, отужинать останутся. Даром, что пятница. Скажет, как всегда, что суббота уже настала. После захода солнца.
- Гераклеон? Моя жена ходит к нему в собрание. Толстый такой? Важный? Жрец христианский?
- У нас нет жрецов, - пробурчал Верна. Диомид не услышал.
- Это Леэна его к своему сыну позвала? Что, он плох совсем? – встревожился Диомид.
- При смерти, - кратко ответил Каллист, вставая.
- Так ему надо же дать…как там у них принято… особого христианского хлеба с вином дать ему… а он крещеный? А то, бывает, они дотягивают до смерти с крещением, а потом спохватываются…- со знанием дела нахмурил брови Диомид.
- Ты и в самом деле очень хорошо во всем этом разбираешься, - заметил Каллист, с трудом сдерживаясь. Диомид просиял:
- А то! Знаешь, как все это сложно… Ну, ничего, я тебе потом все это объясню – очень занятная религия, право слово… Ты когда-нибудь видел, как они крестят?
- Нет.
- Пойдем посмотрим?
- Некрещеным нельзя смотреть.
- Да ну, мне Гераклеон разрешит. Он к нам обедать каждую среду приезжает. И ты заодно посмотришь.
…
Пресвитер Гераклеон в сопровождении трех диаконов и четырех чтецов уже вплыл в комнату и с подозрением осматривал распростертого перед ним на постели Кесария.
- Ты ручаешься, что он собирался креститься и прошел оглашение? – неторопливо повернулся он к Леэне.
- Да, - кратко ответила она.
Младший чтец деловито забрал из рук Финареты белоснежный льняной хитон.
- Во что он верит? Помни – ты свидетельствуешь не перед обычными людьми из плоти и крови, но перед ангелами и пресвитерами Божиими!
Леэна странно посмотрела на Гераклеона и, медленно выговаривая слова, стала читать наизусть:
- Верую, что
Един есть Бог, Отец Слова живого,
Премудрости ипостасной
и Силы и Образа вечного,
совершенный Родитель Совершенного,
Отец Сына Единородного.
Един Господь,
единый от единого,
Бог от Бога,
Начертание и Образ Божества,
Слово действенное,
Премудрость, объемлющая состав всего,
и зиждительная Сила всего сотворенного,
истинный Сын истинного Отца,
Невидимый Невидимого,
и Нетленный Нетленного
и Бессмертный Бессмертного
и Вечный Вечного.
И един Дух Святой,
от Бога имеющий бытие
и через Сына явившийся людям,
Образ Сына,
Совершенный Совершенного,
Жизнь,
Причина всех живущих,
Источник святый,
Святость,
Податель освящения,
в Котором является
Бог Отец, сущий над всем и во всем,
и Бог Сын, Который через все.
Троица совершенная,
славою и вечностью и царством
неразделяемая и неотчуждаемая.
- Какой старый символ! Сейчас у нас другой, - насмешливо заметил диакон, сморкаясь.- Неужели сложно было выучить, особенно диакониссе? Говоришь им, говоришь, отец Гераклеон – женщины такие непонятливые…
- Меня научил ему пресвитер Ермолай, когда мне было восемь лет, - повернулась Леэна к диакону. – Я стара учить новые символы.
- Что за пресвитер? Может, он из раскольников? Из манихеев?
- Из мучеников.
- Из настоящих или из самозванцев? – нахмурился Гераклеон. – Вы, женщины, любите мучеников сверх меры…
- Он, благочестивейший Гераклеон, в Новом Риме в базилике похоронен, рядом с Панталеонтой…то есть Панталеоном врачом, - раздался дрожащий хриплый голос Верны.
- А, этот… Что в пещере у дороге во время гонений прятался, - кивнул Гераклеон.
Верна закашлялся, но промолчал.
- Ну ладно. Бог с вами. Если я отправлю на суд Божий пустой внутри мешок, запечатленный снаружи, то в день Второго Пришествия совесть моя будет чиста, а вся ответственность ляжет на вас.
- Хорошо, - тихо сказала Леэна. – Вот вода.
- Как я не люблю крестить не в проточной… Это все не то – обливание… неправильно. Не так поступали наши отцы.
Чтецы и диаконы потупились и вздохнули.
- Это все по грехам человеческим попускается креститься в воде из кувшина. По настоящему надо креститься в реке, в ручье, как апостолами заповедано, как сам Предтеча крестил, - назидательно говорил Гераклеон. – Попрали мы заповеди отеческие, прости нас, грешных, Господи. Зато и времена настали такие…
Он расправил на груди окладистую бороду и подплыл к Кесарию, тяжело кладя на его голову свою мясистую длань. Кесарий застонал.
Каллист до крови закусил губы. Леэна так низко наклонила голову, что лица не было видно. Финарета скрылась во мраке за спиной бабушки.
- Слава Отцу через Сына во Святом Духе. Возлагаю руку мою на оглашенного Александра.
Кесарий сделал движение, словно пытаясь высвободиться.
- Да, плохо дело - еще заклинательные молитвы не начались, а он уже тревожится. Кто он? Не актер?
- Он врач, - сдавленно сказала Финарета и тотчас зажала себе рот рукой.
- Финарета, помолчи, - устало проговорила Леэна. – Да, он врач.
Каллист почувствовал, как задрожали его ноги, и прислонился к стене.
- Заклинательные молитвы – это когда злых духов изгоняют, - пояснил ему вполголоса Диомид.
С живостью, какую едва ли можно было ожидать от такого грузного мужа, Гераклеон повернулся на голос центенария, как собака на свист хозяина.
- Сиятельный Диомид! И вы тут! – осклабился он, убирая руку с головы несчастного. – И с воинами! Неужели в этом доме…есть какие-то подозрительные личности?
- Нет, все в порядке, - махнул рукой Диомид. – Продолжайте, не обращайте на нас внимания. Мы тихо.
- Нет, что вы…подойдите ближе, если хотите…это вы по поводу того указа…епископа…эээ….Пигасия, одним словом?
- Да, но здесь все – вне подозрений.
- Леэна, - строго спросил Гераклеон. – Отвечай мне прямо – кто этот человек?
- Александр, мой сын, - громко ответила Леэна, так, что слышно было даже в саду. Кесарий неверным движением руки снова коснулся ее покрывала и вцепившись, потянул, срывая его и обнажая седые волосы Леэны, уложенные в две толстые косы. Она опустилась на колени, прижимая Кесария к груди.
Гераклеон со свистом втянул воздух. Один из чтецов замер, раскрыв рот, другой глупо ухмылялся.
- Ты…ты клялась перед алтарем, что ты девственница! – рявкнул молодой диакон.
- Я солгала, - просто ответила Леэна, слегка покачивая Кесария, словно младенца, который не спит.
- Бабушка! - закричала Финарета. Она бросилась к Леэне, затем сделала движение к Гераклеону, остановилась в середине комнаты и, в отчаянии обхватив голову руками, опустилась на пол, беззвучно открывая рот.
- Финарета…Финарета! – Каллист подхватил ее на руки – она была легкой, как перышко – и вывел из комнаты.
- Да, у вас тут нравы благочестивые, - прогремел Гераклеон, пнув ногой медный кувшин. Вода, сверкая в лунном свете, разлилась по полу.
Леэна молчала, не глядя на уходящих гостей. Диомид пропустил пресвитера со свитой и подошел к ней.
- Как же вы теперь? – тихо спросил он.
- Так же, как и раньше, - ответила Леэна.
- Если будет нужна моя помощь, пошлите за мной – ночью или днем. Вы знаете, куда.
- Спасибо.
- Он… он переживет кризис, - быстро сказал Диомид. – Я чувствую.
- Стемнело, - произнесла Леэна.
- До свидания, Леэна, - шепнул Диомид, слегка пожал руку Кесария, внимательно вглядываясь в его лицо, и неслышно вышел.
+++
- Финарета…Пожалуйста, успокойся, Финарета…Они ушли...Выпей, вот Верна принес отвар мелиссы.
- Ты слышал? Каллист, ты слышал? Это же… все не так…
- Твоя бабушка – мужественная женщина. Выпей, скорее, тебе надо успокоиться.
- Он не стал крестить Кесария…
- Переживем как-нибудь без него, - сказал Верна. – Очень для меня сомнительно, может ли он вообще крестить. Не пришлось бы потом перекрещивать. Не плачь, дочка.
- Как же теперь, если Кесарий умрет…
- Многие мученики умерли некрещеными, и ничего, - заметил Верна, отстраняя Каллиста и пытаясь увести Финарету наверх. – Тебе надо отдохнуть. Идем, я уложу тебя спать, идем, послушай Верну.
- А Каллист…
- Каллист остается с бабушкой и Кесарием. Идем, идем, Финарета… Вы уж простите, Каллист врач, я ее в детстве на горшок сажал, так что сумею как-нибудь и сейчас справиться…Вы ступайте, ступайте к госпоже Леэне. У нас, знаете, у христиан, не принято так…обниматься с девушками. Да вы и клятву Гиппократа давали, что в чужой дом только для пользы больного войдете, а не девушек целовать... Идем, Финарета, идем…
Прозрачная тень от светильника в руках старого раба метнулась по ступеням мраморной лестницы и исчезла. Снова раздался хриплый голос Верны – он говорил что-то ласковое своей воспитаннице и молодой хозяйке. Наверху скрипнула дверь.
Каллист постоял еще немного в наступившей тишине и вернулся в комнату больного.
- Не зажигай светильник, Каллист, - попросила вполголоса Леэна. – Налетит мошкара… Я велела раздвинуть все занавеси – ему трудно дышать…
Она сидела у изголовья, прижимая к своей груди полулежащего на подушках Кесария. Ее покрывало так и осталось на полу, и теперь Кесарий крепко вцепился своими длинными пальцами в одну из ее кос.
- Ты не думаешь… что кровопускание может помочь? – спросила она еще более тихо.
- Нет…- покачал головой Каллист во тьме. – После пятого дня они бессмысленны… а сейчас для него еще и вредны.
Он с трудом нашел пульс.
- Кризис будет этой ночью, - сказал он Леэне и тяжело опустился на табурет.
Кесарий отпустил косу диакониссы и попытался сделать такое движение рукой, словно кого-то останавливал.
- Нет, Платон, - громко и твердо сказал он. – Ты не прав.
Леэна и Каллист переглянулись.
- Если ты не слушаешь доказательств рассудка, то поверь хотя бы моим доказательствам от опыта!
Он уронил руку.
- Слышишь, Платон! Что ты за упрямец! Я говорю тебе, потому что знаю! Ирис крайне опасно переплывать в этом месте. Здесь много водоворотов! В прошлом году в один из них затянуло лодку, и никто не спасся! Что за ребячество – делать такие вещи на спор! Платон! Ты слышишь, Платон! Григорий, скажи ему! Платон! Григорий, скажи, чтобы на тот берег переправились рабы в лодках, на случай, если…Нет, я хорошо плаваю, Григорий, ты слышал, что я сказал? Ты-то хоть не вздумай лезть в воду, двоих мне точно не вытащить… Смотри, он тонет – отпусти меня, отойди! Отойди!..
Кесарий дернулся и едва не упал с кровати – его удержали простыни, которыми он был связан.
- Фекла!.. – позвал он, жадно глотая ночной воздух. – Фекла! Ты же знаешь…Фекла…
Он бессильно уронил голову на руки Леэны и умолк. Трое остались в ночном безмолвии. Даже монотонный стрекот цикад стих, словно перед бурей. Занавеси колыхались от усиливающегося ветра, наполняясь, словно паруса корабля.
- Каллист, - позвала Леэна сквозь ночь.
- Да?
- Ты устал. Приляг и поспи.
- Нет, я буду ждать…
- Ты не спишь вторые сутки. Так нельзя. Отдохни.
Она осторожно опустила Кесария на гору подушек, и что-то стала перекладывать в дальнем углу.
- Вот, - она взяла Каллиста за плечо. – Не хочешь уходить – приляг здесь. Я разбужу тебя. Даю слово.
Неожиданно Каллист ощутил каждым своим суставом безысходную, давящую усталость и повиновался. Опустившись на шерстяные одеяла, набросанные друг на друга на дощатом полу, он решил, что не будет закрывать глаз, но ночь словно наполнила его веки свинцом, и он провалился в забытье. Он даже не почувствовал, как Леэна набросила на него еще одно одеяло.
Луна, на мгновение вынырнув из облака, осветила Леэну, вновь занявшую свое место у изголовья. Кесарий затих, казалось, он даже не дышал. В мертвенно желтом свете его лицо с ввалившимися щеками и запавшими глазницами было до жути похоже на череп.
Леэна снова сменила ему все влажные повязки – на лбу, запястьях, на сгибах рук и ног. Шрам на правом бедре в лунном свете выглядел неимоверно уродливым, словно нарисованным, на сухой, горячей коже.
- Александр… - позвала она шепотом. Веки его слегка дрогнули. Она обняла его – так, чтобы голова Кесария покоилась на ее груди.
- Ветер с моря, - пробормотал во сне Каллист. Паруса-занавеси яростно хлопали на ветру, прохлада потоком вливалась в комнату.
Бог – наша сила и наш оплот,
скорый помощник во дни беды:
не устрашимся, если дрогнет земля и горы
сойдут в бездны зыбей.
Пусть воды вздымаются и шумят,
колеблются горы от буйства волн –
потоки веселят Божий град,
святой Вышнего приют!
С ним Бог, и он нерушим,
поможет ему Бог на рассвете дня.
Царства колеблются, народы кипят,
глас Божий звучит, тает земля!
С нами – Господь сил,
Бог Иакова – наш оплот.
К Богу – вопль мой, и я воззову,
К Богу – вопль мой, чтоб внял Он мне!
В день скорби моей
Господа я взыщу.
Всю ночь простираю руки мои,
не даю им упасть,
не хочет утешиться душа моя!
Помыслю о Боге – и воздохну,
задумаюсь – и никнет дух мой.
Не даешь Ты дремоты веждам моим,
смятен я, и молкнет речь моя;
помышляю о давних днях и годах,
поминаю напевы мои в ночи,
беседую с сердцем моим,
размышляю, и вопрошает дух мой:
иль вовек отринул Господь
и не станет более благоволить,
иль вовек отступила милость Его,
престало слово Его в род и род,
или миловать Бог позабыл,
затворил во гневе щедроты Свои?
И сказал я: «Вот боль моя:
десница Вышнего изменена!»
Воспомню о Господних делах,
о древних воспомню чудесах,
Исследую все деяния Твои,
размыслю о свершенном Тобой.
О Боже! Во святыне стезя Твоя;
кто есть бог, что велик, как Бог?
Ты – Бог, что творит чудеса,
Ты силу Твою меж языков явил,
Видели воды, Боже, Тебя,
видели воды, и взял их страх,
и бездны объяла дрожь;
облака изливали проливень струй,
небеса издавали гром,
и летали стрелы Твои.
Глас грома Твоего – в кругу небес,
молнии светили надо всей землей,
содрогалась, сотрясалась земля.
В пучине – пути Твои,
в водах великих – стезя Твоя,
и следов Твоих не испытать.
(*)пер. Аверинцева С.С
Струи летнего дождя лились с крыши, с веток деревьев, порывы грозового ветра несли тучи тяжелых капель, бросая их в лицо Леэне и Кесарию. Молнии сверкали так, что сад был виден до единого листочка, словно на черной росписи амфоры.
- Нет, нет, - заговорил Кесарий срывающимся, умоляющим шепотом. – Не надо… мне не вынести этого… нет… это слишком… это выше моих сил.
Он облизнул сухие губы – на них были капли дождя. Леэна, удерживая его на руках, склонилась, взяла чашу, чтобы его напоить. Кесарий пил жадно, поперхиваясь, но быстро перестал – как слабый младенец, которому не хватает сил сосать грудь. Вдруг он широко раскрыл глаза и в них были страх и отчаяние. Его блуждающий взгляд встретился со взглядом Леэны и замер, словно Кесарий силился узнать диакониссу.
- Кто ты, добрая женщина?..- спросил он, не слушая ответа. - Умоляю… умоляю тебя… достань для меня яда… поскорее… это будет благодеянием… мне не пережить этого… - он замолк, переводя дыхание, крепко сжимая ладони Леэны. – Цикуты… ее найти несложно…дешевый яд… я не смогу… бичевание… это выше моих сил… нет, нет, нет… цикута… прошу тебя…
Он заплакал. Она молча вытирала его и свои слезы, а гроза грохотала над усадьбой, блистая нездешними зарницами. Где-то вдали сквозь гром кричал бесстрашный петух. Вдруг Леэна ощутила, что, кроме двух мокрых дорожек по скулам Кесария побежали другие – со лба, со щек, с подбородка. Не веря в происходящее, она раскрыла его грудь – простыня была мокрой от выступившего пота, словно он искупался в грозовом ливне, который продолжал свою безумную дионисийскую пляску снаружи.
- Вниз, - вдруг сказал Кесарий. – Со скалы – вниз. Там вода.
Он улыбнулся и уснул. Лицо его было спокойным – словно он лежал не на постели, а в лодке, уверенно плывущей сквозь ночь, озаряемую грозой.