Финарета, бросив быстрый взгляд в сторону дремлющей Леэны, тихонько спросила Каллиста сквозь прутья корзины:
- Вы не хотите пообедать, Каллист врач?
«Называет его «иатрос». Наконец-то».
- Нет, спасибо.
- Вы были врачом в Новом Риме? При дворе?
- Да, при дворе императора.
Кесарий неожиданно открыл глаза – синие, как полуденное небо – и слегка подмигнул другу. Каллиста бросило в жар. Ничего не заметившая Финарета восхищенно продолжала:
- Вы оба – константинопольские архиатры? Удивительно!
Она развязала полотно, обматывавшее корзину, и протянула Каллисту лепешки и свежий сыр.
- И ты… вы отправились в ссылку вслед за своим другом?
- Кесарий для меня – больше, чем друг.
- Я читала про Эпаминонда и Пелопида, - проговорила Финарета, восторженно глядя на бывшего помощника архиатра из-за толстой плетеной ручки корзины. – У вас, мужчин, бывает такая великая дружба!
Каллист с достоинством кивнул, посмотрел на Кесария. Тот, к его сожалению, уже крепко спал.
- А я училась повивальному искусству, - раздался снова из-за корзины голос Финареты.
Каллист вздрогнул.
- Бабушка мне разрешила. Я училась у Архедама врача, в Прусе, и у Никифора врача, в Понте, а потом у архиатра Леонтия. Вы его знали ведь? Он крестился перед смертью.
- Да, знал, - коротко ответил Каллист, чувствуя, как к горлу подступает предательский комок.
– Он учился на Лемносе. Где целебные грязи. Он был такой добрый! Никогда не ругал. Говорил, что надо, чтобы больше было образованных повивальных бабок. Мы с ним читали Сорана Эфесского…
Должно быть, у Леэны, дочери Леонида, достаточно средств, чтобы обучать эту рыжую девчонку на майю.
- Это так благородно – помогать женщинам, страдающим в родах! Правда?
Каллист кивнул, хотя, по правде, он терпеть не мог повивальных бабок, будь то майи, иатромайи или иатреи. Когда он был еще совсем молод и неопытен, у него случился неприятный инцидент с одной из них, прямо у постели роженицы – и как раз из-за спорного места в труде Сорана.
- Бабушка очень уважает врачей, - продолжила Финарета. – Мы сначала просто не подумали, что ты… вы тоже врач.
- Я так и понял, - сдержанно сказал Каллист.
За кого же они его принимали? За вольноотпущенника-секретаря архиатра Кесария? Неуместное, постыдное чувство ревности на мгновение заполнило его сердце. Он посмотрел на спящего друга - на его осунувшихся щеках пятнами выступал лихорадочный румянец. Скверная лихорадка. Она скоро не отпустит. Что он делал бы, не встреться им Леэна?
- Бабушка в восемь лет была обручена с одним молодым врачом, - продолжала Финарета, понизив голос до шепота и натягивая сползающее светлое покрывало. – Ее никто не спрашивал, представляешь? Отцы помолвили, и все. Этот врач тоже был при дворе императора, Диоклетиана. Тогда Никомедия была столицей…
Каллист рассеянно жевал безвкусный козий сыр. Скорее бы добраться до Перинфа. Если ветер будет попутным, то за два дня они достигнут Никомедии… а там… а что там? С одним солидом в кармане долго не проживешь в гостинице с больным на руках. Написать в Назианз? Кесарий против. Да и стоит ли – после этих странных писем, которые он получал последние недели.
Он взял Кесария за запястье – пульс частый, слишком частый, ладонь влажная, холодная, пальцы – словно лед. Хорошо, если он скоро выкарабкается. Что же это за лихорадка, в самом деле… Он так уставал последнее время, а когда те нищие фригийцы принесли больного со фтизой, столько сил потратил… Гликерий не пускал их – он всегда так боится заразы… А когда у фригийца началось кровотечение – кровь струей из горла, из носа – убежал. Фессал остался. Он всегда оставался. «Откашливай! Откашивай, не бойся!» Что за безумная была ночь… Как только остановилось это кровотечение. Бедный Фессал. Как он там на Лемносе?
- А потом этот юноша крестился. А тогда нельзя было становиться христианами. Почти как сейчас. И его казнили. Пытали и казнили… Вы слушаете, Каллист врач? Мы всегда в Новый Рим ездим – он там похоронен.
- Финарета… - сквозь дрему строго сказала Леэна.
- Бабушка не любит об этом говорить, - прошептала Финарета.
- О чем? – словно проснулся Каллист.
- О Панталеоне. Я вам потом расскажу, - одними губами произнесла Финарета заговорщицки.
Где-то он слышал это имя. Как много событий произошло за эти дни.
- И бабушка так и не вышла замуж. Ее отец позволил ей путешествовать… она была в Риме, в Александрии, в Иерусалиме…много где. Верна с ней ездил – это наш управляющий. Он родился в доме хозяина, поэтому его так и назвали – Верна. Он смешной – так гордится этим. Вы увидите его, когда к нам приедем. Бабушка вам говорила, что вы будете у нас жить, пока Кесарий не поправится? Как вам кажется, он тяжело болен? Мне кажется, да. Но это ведь не начало фтизы? Он же не кашляет?
- Нет, это не фтиза, - уверенно сказал Каллист. – А вы – воспитанница госпожи Леэны?
- Я – ее племянница, - засмеялась Финарета. – Дочь ее сводного брата, Протолеона. Я не помню родителей. Меня бабушка растила, я ее никогда тетей не звала – только бабушка. Смешно, правда? Бабушка – наполовину спартанка по крови. Наверно, поэтому она мне так много позволяет. Я и верхом езжу, и плаваю, и в мяч играю. И роды принимала уже много раз. Соран Эфесский говорит, что это хорошо, когда майя – девушка. Она тогда сострадательнее. А вы как думаете?
- Наверное… Соран обычно прав, как показывает мне опыт.
- Бабушка – диаконисса. Видите, какое у нее покрывало? Она помогает при совершении таинств и заботится о бедных и больных. Она в детстве чуть было не стала весталкой, они тогда в Риме жили. У них семья была совсем эллинская… Но ее не взяли тогда. Правда, здорово? А то бы мне пришлось тоже идти в весталки! – она засмеялась, и он понял, что рыжеволосая спартанка шутит. - Я еще не крестилась, - добавила она. – Готовлюсь… понемногу… Может быть, я тоже стану диакониссой. У нас в Никомедии все священники – ариане, я не хочу у них креститься.
Она достала из-под сиденья несколько восковых буковых табличек.
- А мы с бабушкой были на диспуте. Я все записала, что ваш друг говорил. Я знаю стенографию. Вы удивляетесь?
- Нет, - проронил Каллист, отчего-то вспоминая рыжего юношу рядом со статуей Гермеса, но тотчас же отгоняя от себя такое подозрение. Впрочем, если бы Финарета сняла покрывало…
Он встряхнулся, прижимая руки к неожиданно загоревшимся щекам.
- Кто-то бросил детский мяч к ногам Юлиана – вы видели? Хотел бы знать, кто это сделал и что бы это значило…
Финарета приокрыла ротик, чтобы выпалить ответ, но, бросив опасливый взгляд на дремлющую бабушку, сдержалась.
- Кто бы ни был этот человек, он спас Кесария. Наверное, кто-то из знавших Юлиана близко… и из друзей Кесария… у него много друзей.
- Много? В ссылку с ним отправился ты один. И никто вас не приютил, когда вас выгнали из города, - возмутилась Финарета.
- Я – другое дело, - запальчиво сказал Каллист. – Я обязан ему жизнью.
- Вы болели, и он вас вылечил? – с интересом спросила девушка, опять переходя на «вы».
- Нет, - отрезал Каллист, внутренне браня себя за откровенность. У того юноши волосы не были коротко острижены… и он был невысокого роста, такой стройный… как девушка…стройнее Фессала… в коротком хитоне – выше колена…
- Вас укачало, Каллист? – спросила Финарета, осторожно касаясь его плеча.- Вы то покраснеете, то побледнеете.
- Нет, - почти грубо ответил Каллист и скороговоркой продолжил: – Мои предки – с Коса. Море у нас в крови. Меня никогда не укачивает.
- Но здесь же не море, - засмеялась Финарета. – А вы, наверное, асклепиад?
- Да, - ответил Каллист. – асклепиад. По линии Махаона.
- Не может быть! – восхищенно вымолвила Финарета. Он впервые увидел ее глаза – зеленоватые, с золотистыми прожилками. - Леонтий врач тоже был асклепиад… по линии Подалирия.
- Да, я знал об этом, - ответил Каллист и разговор прекратился так же внезапно, как и начался.
- Сейчас император Юлиан уже начал гонения на христиан, да? – спросила Финарета, когда они обогнули холм, и на повозку упала прохладная тень развесистых деревьев старой масличной рощи. – Он запретил христианским учителям преподавать в школах…и христианам в войске служить…вот и Кесария врача в ссылку отправил…
- Да…отправил…- невпопад ответил Каллист, наблюдая, как трепещущие тени листвы играют на лице и груди его спящего друга.
- А я так расстраивалась, что императоры стали христианами и больше никогда не будет гонений, - продолжала Финарета, обнимая корзинку.
Каллист повернулся к ней, думая, что не расслышал. Финарета, видя его удивление, пожала плечами:
- Ну да, ведь раньше люди совершали подвиги, становились свидетелями Христа, мучениками – вот, как бабушкин жених, например. А потом долго не было гонений, и люди стали какой-то ерундой заниматься. Христиане, я имею в виду.
- Ерундой – это про ваших богов спорить? – усмехнулся Каллист.
- У нас один Бог. Один! – запальчиво сказала Финарета.
- Да уж знаю, - сказал Каллист.- Слышал. А вот вы пели недавно ваши священные гимны…
- Да, это псалмы.
- Там … было совсем как про Кесария… - отчего-то сказал Каллист.
«Господь – упование мое!» - сказал ты,
Вышнего избрал оплотом своим;
воззовет ко Мне и отвечу ему,
с ним буду в скорбях…
- Это молитвы Шестого Часа, - сказала негромко Финарета. – Когда Сын Божий был распят…Мы каждый день вспоминаем всю Его жизнь и страдания, и смерть.
- Да? – вежливо сказал Каллист.
- Говорят, распятие – это было ужасно… Константин их сразу отменил, когда стал императором…А Юлиан их опять введет?
- Думаю, нет, - пожал плечами Каллист.
- Мне рассказывал Верна, что гвозди вот сюда вбивали, - она показала на свое запястье. – Потом…когда человек умирал, не всегда даже вытащить гвоздь можно было – он между костей застревал…
- Да, это страшная казнь, - кивнул Каллист. – Варварская. Для рабов.
Он осекся и замолчал.
Финарета грустно вздохнула.
- А ты – эллин ведь? – спросила она его, и в ее голосе уже не было прежней бойкости.
Каллисту стало жаль ее и стыдно за свои необдуманные слова. Как он мог забыть, что христианский Бог был распят!
- У нас есть раб-эллин, - продолжила Финарета, вглядываясь в лицо Каллиста, словно пытаясь угадать его мысли. – Зевсу Ксению молится. Он со Спорад. А ты кому молишься?
- Я – неоплатоник, - ответил Каллист. – Последователь божественного Плотина. Ты… вы…слышали о таком?
- Плотин? Это тот философ, который у себя в доме сирот воспитывал и Эннеады написал? Про Триаду? – оживилась Финарета. – Про сверхсущное Единое, Ум, и Душу? Где срединный Ум истекает от Единого? А вокруг Ума еще хороводы?
Все это рыжеволосая спартанка выпалила на одном дыхании, словно боясь, что не успеет высказать всех своих познаний.
- Финарета, ты…вы…читали Эннеады?- Каллисту показалось на мгновенье, что он видит сон.
- Нет, мне учитель рассказывал… и еще рядом с нами сосед жил, он вообще теургией занимался…бабушка с ним разговаривала про Плотина, я еще маленькая была, слушала. Интересно. А ваши статуи правда разговаривать и шевелиться могут? Бабушка говорит, это все обман для простых людей…
- Это не теургия, - раздраженно перебил ее Каллист. – Это невежи путают гонтов, волшебников, и теургов.
- Да! Наш сосед тоже так говорил. Бабушка читала Эннеады, они часто спорили.
Каллист живо представил Леэну, читающую Эннеады и делающую заметки на полях кодекса. Ему стало не по себе.
- А Бог на самом деле и есть Триада, - продолжала Финарета, отодвигая корзину. – Только это не три разные, а Три Равные. Но Плотин не мог этого знать. Эту тайну только Дух Христов открывает. Человек не может сам до этой тайны подняться.
- Если ты помнишь, Финарета, у Плотина в жизни был четыре раза экстаз, когда он ощущал единение с божественным. Выше этого вряд ли поднимался когда-либо человеческий ум.
- Да, помню, он так еще сложно говорит – «пробуждаясь из тела к себе самому…»Забыла. Он дошел до пределов возможного познания, дальше –только через Сына Божия можно познавать.
- У Кесария есть старший брат, у него тоже экстазы были, - сказал Каллист.
- Он – неоплатоник?! – поразилась Финарета.
- Нет, он пресвитер сейчас…Вообще, он ритор прекрасный. Григорий.
- А!
- Я считаю, Финарета, - заволновался Каллист, - что Плотин – совершнный мудрец. Совершенный философ. А его последователи… Порфирий, например, все запутали. Зачем умножать ипостаси? Их должно быть три.
- И Плотин ничего плохого не писал о христианах. А другие…Порфирий нас терпеть не мог. А Иерокл Никомедийский - он погубил бабушкиного жениха.
- Финарета, помолчи, - раздался строгий голос.