- Мне уже лучше, - заявил Кесарий, когда повозка остановилась на постоялом дворе. – Я сам могу идти.
Возница и Каллист вовремя подхватили его с двух сторон.
- Отпустите меня! – не сдавался он.
- Тише, - сказала Леэна. – Ты можешь идти сам, но пусть они тебе помогут.
Каллист достал монету.
- Убери, - сурово сказала Леэна. – Вам постелили наверху, в одной комнате. Присмотришь за Кесарием.
…
- «Присмотришь за Кесарием, Феоктист!» - передразнил он вполголоса, когда они остались одни. – Вот попали к Медузе в плен…Ложись на эту кровать – подальше от окна. Тебе холодно?
- Нет, я согрелся…Что такое она дала мне выпить?
- Вино неразбавленное…варварство какое.
- Надо же…Помогает, оказывается.
- Ты знаешь эту Леэну, дочь Леонида?
- Нет. Я думал, она твоя знакомая.
- О благие боги! Нет, не моя. Вот тебе новый хитон.
- Откуда? Зачем ты деньги менял?
- Я не менял. Принес раб, вместе с ужином и водой для умывания. Снимай свой – он рваный донельзя.
Кесарий снял хитон и с сожалением осмотрел его.
- Давай сюда - сохраню. Его ведь рука императора разорвала – будем потом, как мужи-чудотворцы им чудеса исцелений творить…Инструментов все равно нет.
- Осторожней ты – про императора, - заметил Кесарий, умываясь. На его груди темнели глубокие ссадины.
- Что это?
- Следы от ногтей божественного Августа. Царапается, как дикая парфянская наложница.
- Тихо ты! Это он когда одежду на тебе стал рвать?
Кесарий кивнул.
- Он ногти не стрижет. Киник.
Кесарий растянулся на ложе.
- Какой долгий был день, правда? – спросил Каллист, задувая свечу. Кесарий промолчал.
- Как я глупо себя чувствую, - вдруг сказал он. – После всего этого. Все не так надо было. Смешно.
- Лучше спи! – посоветовал Каллист. – Завтра на рассвете поднимут.
+++
Каллист закрыл глаза, все еще чувствуя покачивание повозки. Из окна веял ночной ветер, полный ароматов далеких весенних лугов…
…Солнце сияло, приближаясь к полудню. Богатая колесница мчалась среди весенних полей Каппадокии, впереди и позади нее – легионеры верхом на вороных лошадях.
- Останови за следующим поворотом, - крикнул Кесарий вознице.
Он привстал и протянул руку, помогая взобраться какому-то невысокому человеку, по самые глаза закутанному в серый плащ, подобно странствующим философам или риторам, за тем лишь исключением, что плащ незнакомца был из дорогой ткани.
- Не знаю, как душа моя влекла меня к колесницам знатных народа моего!– рассмеялся Кесарий, целуя путника. – Садись напротив меня, сестра моя невеста…Долго ждать пришлось, Григорий? Хочешь пить?
Он подал Григорию кувшин родниковой, еще не успевшей согреться под лучами солнца, воды.
- Это – из ключа у поворота на Тиан. Вода ледяная, словно из Аида…Пей осторожнее – береги горло.
Григорий благодарно кивнул и припал к кувшину, вытирая пот с бледного лба. Кесарий сделал знак вознице, и колесница снова понеслась мимо полей и рощ.
- Ты сейчас из Пергама? – спросил Григорий, отрываясь от кувшина. Голос у него был приятный, но тихий, непохожий на голос ритора-профессионала. Это был молодой человек лет тридцати, ровесник Кесария, но с ранней сединой в темных мягких волосах и грустными карими глазами, в которых, однако, угадывался, сильный и быстрый ум. Он снял плащ, положив его рядом с собой.
- Из Пергама. Проверял Асклепейон. Тебе удалось ускользнуть без подозрений из-под ока ипсистария?
- Думаю, да. Отец знает, что первую половину дня я часто посвящаю прогулкам в одиночестве…
- Хочешь поесть? Вот жареная рыба, свежие лепешки, мед…
- Нет, спасибо, Кесарий, - поморщился Григорий, и тонкие черты его лица на мгновение покрыла тень страдания.
- Что такое? – встревожился Кесарий. – Опять боли в желудке? Опять посты на пару с Василием? Хочешь себя довести, как он довел?
- Нет… нет, я все делаю, как ты велел мне в последнем письме…соблюдаю диету, как в отношении пищи, так и образа жизни… - извиняющимся тоном начал Григорий. - Видишь ли, прошлая неделя была очень неспокойной, много дел, много хлопот, я почти не спал. Ты знаешь, мне всегда немного нездоровится после разных переживаний.
- Бедный брат мой! – воскликнул с жаром Кесарий, нежно обнимая Григория. – А тебе еще пришлось стоять, ожидая нас на солнцепеке…Что же ты не дал мне знать – я бы придумал что-нибудь другое.
- Ничего, Кесарий, ничего…Если мы решили встречаться тайком, то иного выхода нет. Ты же не можешь заехать к нам в Назианз…А для меня одна из немногих радостей в жизни – увидеть тебя.
- Постой-ка, у меня с собой есть свежеприготовленные желудочные капли. Погоди…Да, вот же они. Сейчас же при мне и прими. Вот, водой запей. И рассказывай. Как мама? Как Горгония? Как Аппиана?
- Все здоровы, милостью Христа. Мама вспоминает о тебе каждый день. Вот тебе письмо от нее…и от Горгонии, в конце пара строк от Аппианы. Ты знаешь, что ее сговорили замуж?
- Да?! А не рано ли? Ей же только десять!
- Ей, собственно, двенадцать… Но свадьба только через три года. Знаешь Флавиана, у которого имение на запад от Назианза? У него пять дочерей и один сын.
- А…да, помню. Никовул. Так ему тоже не более восемнадцати.
- Ну…да, - растерялся Григорий.- А что?
- Дети еще.
- А что, лучше по дедовским обычаям, за сорокалетнего?
- Не знаю про сорокалетних…это больше тебя касается, мой любимый старший братец, - засмеялся Кесарий. – Он ей нравится?
- Она его еще не видела.
- Порой мне кажется, что вы живете в глухой сарматской деревне. Я понимаю, ипсистарий…но ты-то… Поговори с мамой и Горги, они придумают, как показать Аппиане этого Никовула.
- Я думаю, - нерешительно сказал Григорий,- что Горги уже тайком показала ей этого юношу. Или найдет способ сделать это в ближайшем будущем.
- А ты его видел?
- Да, говорил даже с ним. Мы с Аппианом были в гостях у них. Милый скромный юноша, высокий, как ты… умом, правда, не блещет, но добрый.
- Аппиан тоже умом не блещет, но Горги с ним счастлива. Ладно, скажешь Горгонии и Аппиане, что младший брат и дядя одобрили. А теперь расскажи о маме.
- Она все надеется, что ты вернешься, - вздохнул Григорий.- А ты… не собираешься? – осторожно спросил он.
- Нет, Григорий, - неожиданно тяжело ответил Кесарий. – Я же сказал – я останусь в Константинополе. И довольно об этом.
- Брат, - Григорий неловко взял его за руку. – Но разве можно твой образ жизни там сравнить с философским уединением здесь! Эта столичная суета…двор…арианство властительных людей… Неужели все это тебе по душе?
Кесарий повернулся к нему – даже сидя, Григорий едва доставал до его плеча. Их глаза встретились на мгновение, потом Григорий отвел взгляд.
- Всякий имеет свое дарование от Бога – один так, а другой иначе, -негромко сказал Кесарий.- Я же не зову тебя в столицу, зачем ты тащишь меня в Назианз? Что я там, по-твоему, буду делать?
- Погоди, а кто это? – вдруг спросил Григорий, указывая на дремлющего Каллиста.
- Этот юноша, - сказал Кесарий, сильно понизив голос, - племянник Феоктиста теурга. Помнишь этот процесс? Троюродный брат шурина Констанция забрал у него имение, после того как несчастный был сослан за теургию?
- Да, помню…бесчеловечное дело! И такие люди еще называют себя христианами! – неожиданно энергично закивал Григорий.
- Каллист изучал медицину на Косе. К счастью, дядя заплатил за его обучение вперед. А когда ему настало время возвращаться, то возвращаться оказалось некуда. Он думал – наивное дитя! – что Иасон, главный жрец Пергамского Асклепейона, его приютит. Надо совсем не знать Иасона, чтобы так думать. Я с ним общался всего только несколько дней, до сих пор мутит, как будто не в асклепейоне побывал, а в городском отхожем месте… В двух словах, наш Каллист был в отчаянии, я подозреваю, на грани самоубийства. Хорошо, что я задержался, занимаясь катарактой у одной бабушки!
- А ты сможешь как-то ему помочь, Кесарий? С твоим положением при дворе…
- Да. Буду предлагать его на должность помощника архиатра в Никомедию. Архиатр Леонтий очень дряхл, но его не будут пока снимать. Ему нужен умный и деятельный помощник, а не эти сыночки придворных врачей, которые так же ленивы, как и тупы…Вот, кстати, и ответ на твой вопрос, Григорий – что я делаю в Константинополе. Разве сохранить жизнь и вернуть доброе имя этому юноше – не дело, достойное имени христианина?
- Да, ты прав… А как твое предложение по поводу устройства больницы для бедных? Тебе удалось поговорить с императором Констанцием об этом?
- Да, удалось. Думаю, что дело пойдет. Даже епископ Пигасий проявил интерес! Предполагается, что это будет осуществляться за счет казны силами церкви.
- Не удивительно, что Пигасий заинтересовался. Но я хочу тебя спросить вот о чем – правда, что к тебе сватал дочь начальник Константинопольских бань?
Кесарий встряхнул головой, его густые черные волосы волной опали на плечи.
- А также начальники дворцовой стражи, рынков и береговой таможни. Это перечень за последние полгода, - деланно небрежно сказал он.
- Так ты не женишься? – с видимым облегчением спросил Григорий.
- Нет. Кстати, ты часто бываешь у Василия? Его младший брат, твой тезка, недавно женился, ты писал? Тот, который ритор?
- Да, он же еще и медицину изучал…Как жаль, что ты не приезжаешь – он так мечтает с тобой встретиться… Помнишь, он все время просился играть с нами, старшими детьми, в мяч, а Макрина не пускала его?
- Ты видел Макрину? – быстро спросил Кесарий.
- Нет, она почти не выходит к гостям.
- Она нездорова? – с волнением спросил Кесарий брата.
- Не думаю…не знаю. Но она была в церкви в прошлое воскресенье.
- Она диаконисса?
- Нет еще. Собирается стать.
- Ты…ну, когда увидишь ее…знаешь…мало ли, в церкви, или у Василия…спроси так, будто невзначай, помнит ли она меня, хорошо?
- Конечно, помнит, Кесарий! – удивленно воскликнул Григорий.
- Ты уверен? – неожиданно улыбнулся Кесарий.
- Конечно. Мы же все детство вместе провели.
- Да, это так! Тогда…Григорий, скажи ей…Скажи…
…
- Григорий! Григорий, скажи! Григорий!
Каллист вскочил с постели. За окном было темно. Ощупью, натыкаясь на какие-то вещи, он добрался до Кесария, потряс его за плечо:
-Тебе приснился дурной сон? Кесарий! Проснись!
Ответа не было.
Дверь внезапно распахнулась, и по стенам заметались отсветы неверного свечного пламени. Леэна в наспех накинутом покрывале молча склонилась над разметавшимся на простынях Кесарием. Финарета робко вошла вслед за ней, прикрывая светильник ладонью от ночного ветра.
- Ему совсем плохо, бабушка, - проговорила она. – Я говорила тебе, это лихорадка…
- Помолчи, Финарета, - оборвала ее Леэна и обернулась к хозяину постоялого двора, который с беспокойством переминался с ноги на ногу у дверного проема. – Нет ли среди твоих постояльцев врача или хотя бы странствующего лекаря?
- Есть, - ответил вместо него Каллист, чувствуя, как его душит злоба. – Отойдите на шаг от постели! А лучше – на два, - он повернулся к хозяину, -Принеси острый нож, таз, и кувшин воды. И простынь – старую, но непременно чистую.
Леэна, отступив на полшага, внимательно смотрела на Каллиста. Тот, пытаясь не чувствовать ее взгляда, приложил ухо к груди друга, потом, с трудом повернув его на бок, выслушал дыхание со спины, и сердце у него забилось почти также быстро, как у Кесария. Он медленно ощупал живот – Кесарий тихо застонал.
Финарета молча подала Каллисту нож и стала рвать ветхую простынь на длинные лоскуты. Он хотел резко сказать ей, чтобы она прекратила, но почему-то сдержался. Леэна опустилась на колени рядом с постелью Кесария и осторожно разогнула его левую руку, удерживая ее. Каллист кивнул. Кровь темной струей полилась в таз. Кто-то из собравшейся у дверей толпы с шумом упал на пол.
- Пусть все выйдут! – крикнул Каллист. – Здесь не балаган. Закройте дверь!
Он омочил мизинец в теплой липкой жидкости и попробовал ее на вкус.
- Горькая, - произнес он вслух, неизвестно для кого. – Нехорошо…Печень выступает от ребра на четыре пальца, дыхание справа слабое…
Женщины молчали. Кровь уже полностью скрыла дно медного таза, и Каллист кивнул в сторону Филареты. Та подала разорванные ленты простыни. Он перевязал предплечье больного и вымыл руки.
Кесарий перестал бредить и глубоко, часто дышал. Где-то на улице запел первый петух.
- Я не знала, что вы оба – врачи, - нарушила Леэна молчание.
Неожиданно Кесарий открыл глаза – отсвет пламени светильника Финареты делал их неестественно огромными – и сильно сжал пальцы Каллиста.
- Мой друг…- проговорил он.- Мой лучший друг…
- Спи, пожалуйста, - попросил Каллист.
Кесарий слегка улыбнулся и снова закрыл глаза.
- Мы останемся здесь, - сказал Каллист Леэне. – А вы поезжайте дальше.
- Нет, - ответила она. – Мы все вместе поедем на рассвете. Пока его еще можно везти.
+++
- К раннему вечеру мы будем в Перинфе. Каллист врач, ты договоришься с корабельщиками, и, Бог даст, мы на следующий день отправимся в Никомедию…ты хочешь пить, сынок?
- Мне так неловко перед вами, Леэна, - проговорил Кесарий, сделав несколько глубоких глотков. – Я ведь могу сидеть…ну куда это годиться…
- И Каллист тебе скажет – ты должен лежать…Подожди, я подложу подушку…вот так – удобнее? Поосторожнее вези!
- То быстрее хозяйке надо, то осторожнее, - послышалось снаружи.
- Лентяй, - заключила Леэна, пристраивая подушку под бок Кесарию. Он с трудом умещался на скамье для сидения, а голову его Леэна положила на свои колени. Напротив них сидели Каллист и Финарета, предусмотрительно отделенные друг от друга большой дорожной корзиной.
- Не беспокойтесь, Леэна, он прекрасно везет, - сказал Кесарий.
В его голосе все еще было смущение. – Это очень полезно для излечения… движущаяся повозка, я имею в виду…застой онков таким образом прекращается и начинает восстанавливаться их правильное движение через поры тела…
- При чем тут онки с лептомерами! – сказал Каллист. – Дай-ка пульс, кстати…У тебя по-прежнему высокая лихорадка…
- Ничего, мне лучше…все хорошо… Нет, онки должны двигаться. Застой как раз ведет к болезни.
- У тебя произошло нарушение соотношение крови и флегмы, во время диспута, готов спорить, а это привело к нарушению соотношения жидкостей во всем теле. Мозг разогрелся, а это ему не свойственно, это самый холодный орган, а сердце, наоборот, самый горячий, а у тебя перераспределилось это соотношение…
- Ничего подобного, Асклепиад писал про это так…
- Мальчики, не спорьте! Каллист, ты разрушишь все, что сделал хорошего этой ночью! Кесарий, вы поправитесь, тогда и обсудите Гиппократа с Асклепиадом!
Кесарий снова улыбнулся, посмотрел на Каллиста, на Леэну и послушно кивнул. Каллист, кусая губы, отвернулся, делая вид, что любуется местностью.
Дорога тем временем повернула и предполуденное солнце светило прямо в лицо. Леэна распахнула свое покрывало, натягивая его, словно шатер, над Кесарием – на глаза его упала трепещущаяся тень, словно от крыла птицы.
- Финарета, время петь Шестой Час. Каллист врач, в это время мы обычно молимся Христу, нашему Богу.
Каллист резко кивнул.
- Вы хотите, чтобы я сел рядом с возницей?
- Что ты, сынок! – неожиданно заволновалась Леэна. – Зачем?
- Я не христианин. Я – язычник. Эллин, - с вызовом произнес Каллист.
- Каллист, не надо…- прошептал Кесарий. – Прошу тебя.
Он выпростал руку из-под одеяла и схватил его за плащ, умоляюще глядя на друга. Тот нежно пожал его ладонь.
- Просто…я знаю, что вы не молитесь в присутствии…таких, как я, - уже спокойнее добавил он.
- Глупости, - решительно сказала Финарета из-за корзины и изобразила на лбу указательным пальцем очертания креста. Леэна тоже перекрестилась – захватывая плечи и грудь, и поддержала руку Кесария, помогая ему начертить крест на своей груди.
- Кесарий, теперь закрой глаза и слушай молча – ты болен, - шепнула Леэна. – Финарета, начинай, дитя.
- Во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Каллист откинулся на сиденье. «Это – религия Кесария», - вдруг подумал он и сел прямо, положив молитвенно руки на колени, как он привык еще в доме дяди…
Боже, во Имя Твое спаси меня
и в силе Твоей суди меня.
Боже, услышь молитву мою,
услышь слова уст моих,
ибо чужие восстали на меня,
и сильные взыскали душу мою,
и не видят они Бога пред собою.
Но увидьте – Бог помогает мне,
и Господь Защитник жизни моей…
У Финареты был красивый, высокий голос, у Леэны – низкий, грудной. Возница, отдаленно похожий на Геракла, подтягивал, к удивлению Каллиста, дрожащим тенором.
Услышь, Боже, молитву мою,
и не презри моления моего,
внемли мне, услышь меня –
восскорбел я от моей печали,
в смятении я от голоса врага,
от притеснения грешника –
ибо они возвели на меня беззаконие,
во гневе враждовали со мною.
Сердце мое затрепетало во мне,
боязнь смерти напала на меня,
страх и трепет нашел на меня,
и покрыла меня тьма.
И сказал я –
кто даст мне крылья голубиные,
и полечу, и упокоюсь?
Чаял я Бога, спасающего меня…
Каллист прикрыл голову плащом – дорога снова повернула, солнце слепило глаза. Напев был эллинский – он даже помнил, как на похожий мотив пел гимны его бедный дядя – но слова, слова…Греческие, они словно были пронизаны какой-то чужеземностью, которую можно было бы назвать варварством, если бы от них в груди не поднималось бы то непонятное чувство, которое впервые испытал Каллист, когда услышал о ростке в пустынной земле…Ему на мгновение показалось, что это тот таинственный Отрок молится словами странного гимна – греческого и варварского одновременно, а Финарета, Леэна, возница-геракл и молчащий Кесарий разделяют его молитву. Он встряхнул головой. Солнце жгло немилосердно, ему хотелось пить, но он решил подождать, пока его спутники закончат петь.
Ты, что у Вышнего под кровом живешь,
под сенью крепкою вкушаешь покой,
скажи Господу: «Оплот мой, сила моя,
Ты – Бог мой, уповаю на Тебя!»
Ибо Он избавит тебя от сети ловца
и от язвы злой,
Своими крылами осенит тебя,
и под сенью перьев Его найдешь укром.
Щит твой и доспех твой –
верность Его!
Не убоишься ни страхов ночных,
ни стрелы, летящей во дни,
ни язвы, крадущейся во мгле,
ни мора, что в полдень мертвит.
«Господь – упование мое!» - сказал ты,
Вышнего избрал оплотом своим;
не приключится с тобою зла,
и не тронет бич шатра твоего.
Ибо Ангелам Своим поручил Он тебя,
чтоб хранили тебя на всех путях твоих;
на руки поднимут они тебя,
чтоб о камень не преткнулась твоя стопа;
на аспида и змия наступишь ты,
будешь льва и дракона попирать.
Он приник ко Мне и избавлю его,
возвышу его, ибо познал он имя Мое,
воззовет ко Мне и отвечу ему,
с ним буду в скорбях,
избавлю и прославлю его,
долготою дней насыщу его,
и явлю ему спасение Мое.
(*) пер. Аверинцева С.С.
- Аминь, - сказала Леэна. Кесарий дремал. Повозка, медленно покачиваясь, двигалась в сторону моря.