В несколько прыжков миновав лестницу, Каллист вбежал на галерею и, растерянный, остановился, с трудом переводя дыхание. Было так тихо, словно вместо сотен людей сюда по приказанию императора внесли статуи. Издалека доносился знакомый голос:
- Бог сошел вниз, к людям, и при этом не претерпел ни малейшего изменения. Не превратился Он из доброго в злого, из живого в безжизненного. Но как пища в груди кормилицы изменяется в молоко, чтобы соответствовать природе ребенка, или как одну пищу предписывают больному сообразно природе его болезни, а другую пищу вкушают крепкие и здоровые люди, так изменяется и сила Божия. Она питает души людей, становясь близкой каждому из них. Видишь, император, мы не учим, что природа Бога Слова изменяется, и здесь нет ни обмана, ни лжи, в котором ты упрекаешь христиан.
Рыжеволосый юноша, сидящий на корточках у статуи Гермеса, поспешно перевернул вощеную табличку и снова поспешно стал покрывать ее стенографическими значками.
- Да, император, христиане твердо убеждены, что Иисус явился не как призрак, но действительно жил среди людей. Иному учат гностики, которые считают материю злом и отрицают явление Бога во плоти. Если врач, как учил Асклепиад Вифинский и Аретей Каппадокиец, должен быть с больным до конца, сострадая ему, то что неразумного в том, что Бог, словно друг, возлюбивший род человеческий, поступил так же? Ты смеешься над тем, что христиане верят в то, что Бог стал нашим другом, над тем, что мы верим, что он снизошел на землю словно врач, пришедший в город, охваченный эпидемией чумы. Но разве Диодор с Самоса, Фидий из Афин, Никандр с Делоса, Полигнот с Кеоса, Менокрит с Карпафа, Дамиад из Гифия , люди, следовавшие закону Гиппократову, при Перикле и в другие времена не сделали то же? В этом они предвосхитили образ прихода Бога в человеческом образе. А разве нет у эллинов сказания об Асклепии, который из-за человеколюбия предпочел сам умереть, но избавить от смерти других? И если человек утратил целостность ума и тела, разве дурно поступает Слово Божие, став человеком, чтобы приблизившись к нашей природе так близко, насколько это возможно, исцелить ее в себе, своими смертью и восстанием, и вернуть человечеству эту целостность? Недаром Он сказал – «Я всего человека исцелил». Итак, ты напрасно упрекаешь христиан во лжи, император Юлиан.
- Довольно об этом, - раздался молодой, но неприятный, словно надсаженный, голос. – Довольно! Вы смеетесь над поклонниками Зевса, указывая его гроб на Крите, а при этом почитаете исшедшего из гроба Иисуса – якобы исшедшего! Вы не потрудились узнать о тайнах критского благочестия, но осмеяли их, со свойственной вам, галилеянам, дерзостью и невежеством.
- На это я отвечу стихами эллинского поэта, а не христианина:
«Лгут критяне всегда:
Измыслили гроб твой критяне;
Ты же не умер, но жив,
О Зевс, присносущный Владыка!»
Тишина стали пронзительной, такой, что у Каллиста на мгновение заложило уши. Потом раздался голос Юлиана, негромкий и хрипловатый:
- Я рад слышать, что Кесарий врач знаком с эллинской поэзией, а не только с эллинским врачебным искусством. Если же Кесарий врач разделяет мысли галилеян, хулящих все эллинское, то, по справедливости, он должен прекратить не только читать все, написанное вдохновленными богами поэтами, но и оставить искусство медицины. Не помнит ли он, что еще о Гиппократе говорили, что в писаниях его звучит голос бога? Позволено ли тому, кто считает галилейское учение истинным, двоедушно лукавить и пользоваться эллинской мудростью, которую галилеяне презирают и хулят? У вас есть своя, галилейская медицина – творите чудеса и исцеляйте водянку, проказу и катаракту, лишь прикосновением, как, по вашим рассказам делал Основатель вашего учения, но не касайтесь Гиппократа, Асклепиада и Галена!
- Что касается мудрости Гиппократа, то он предчувствовал заповедь о любви ко всякому человеку, которую принес Иисус, и учил внимательно относиться к больным без различия их происхождения и достатка. Что до Асклепиада, он тоже недалеко стоит от заповедей Иисуса. Кстати, он исцелял некоторых больных касанием руки! И хочешь ли знать, император Юлиан - все лучшее, сказанное или совершенное, принадлежит нам, христианам, потому что служит прообразом совершенства Сына Божия.
- Довольно. Это не проповедь, а философский диспут. Ты забыл, что ты не у отца на приходе в своей каппадокийской глуши? И забыл, что Гален имел случай узнать о Христе, но не стал христианином, продолжая всю жизнь служить Асклепию Пергамскому.
- Гален? Я следую за ним, только когда он прав.
- Вот как?
- Именно так. Иначе многие из моих пациентов уже не видели бы солнечного света.
- Солнечного света, говоришь ты?
Юлиан поднялся с походного, безыскусного трона и большими солдатскими шагами несколько раз измерил площадку для диспута. Подойдя почти вплотную к Кесарию, он резко схватил его за плечо. Послышался треск разрываемой ткани. Кесарий не пошевелился и не склонил головы.
- Ты давал клятву Гиппократа, Кесарий врач? – переходя с хрипа на визг, выдохнул Юлиан. Его нечесаная борода разметалась по пурпурной тоге.
Кесарий побледнел.
- Ты ложно клялся богами, которых не чтишь? – продолжал Юлиан, продолжая сминать в своих узловатых сильных пальцах белый плащ Кесария, - так, что он почти разорвался пополам.
- Ты обманывал доверившихся тебе страдальцев? Ведь они думали, что для тебя что-то значит эта клятва, не зная о твоем лицемерии. Хвала великому Гелиосу, который хранил их в твоих руках!
Кесарий молчал.
- Отвечай мне! – закричал император, переходя на петушиный фальцет.
Кесарий глубоко вздохнул и звонко произнес – так, что услышали даже на анфиладах:
- Я не давал клятвы Гиппократа.
Разорванный плащ медленно опал на темный мрамор пола.
Юлиан обессилено рухнул на трон и дал знак писцам. Стража отделилась от стен и окружила Кесария.
- Нет! – хотел закричать Каллист, но в пересохшем горле не родилось ни звука.
Юлиан нахмурил брови, и шевельнул губами.
Внезапно на мраморные плиты выкатился детский мяч. Начальник стражи осторожно поднял его и обернулся, буравя взглядом толпу.
- Оставь, мой добрый Архелай, - внезапно проговорил император, убирая руки от лица. – Это – знак богов.
Он встал, опираясь на спинку трона.
- Ты хочешь стать мучеником, Кесарий? Надеешься, что тебя положат рядом с вифинцем в Константиновой базилике? Не трудись – там будет храм Асклепия…Ссылка! Навечно! Диспут окончен!
Стража отступила от Кесария и он, в разорванном до пояса хитоне, прошел среди молчаливо расступавшейся перед ним толпы. Глаза его были широко раскрыты – словно он смотрел за горизонт.
Каллист обнял его.
- Ты пришел? – улыбнулся Кесарий.
Каллист глупо кивнул.
- Спасибо…Вот указ, - он разжал словно сведенные судорогой пальцы.
- Ссылка…Что ж, идем собираться, - сказал Каллист, удивившись своему деловитому тону.
+++
- Здорово ты ему про Каллимаха!
Кесарий не ответил сразу. Он окунул голову в фонтан и долго держал ее среди серебристых струй, вытекающих изо рта дельфина – спасителя младенца Полемона.
Полемон, оседлавший гладкую, мокрую спину дельфина, весело улыбался, протягивая ладошки вверх, к тысячам радуг, играющим в каплях воды. Они были словно братья.
«Дельфос – адельфос» , - неожиданно вспомнил Каллист.
- Здорово он мне про клятву Гиппократа!
Кесарий неожиданно рассмеялся, присел на камень, орошенный брызгами. С его темных волос стеками струи воды.
- О, если бы ты знал, Каллист – как прекрасно жить! – вырвалось у него.
Птица, похожая на огромную бабочку, подлетела к ним, и, зависнув над добродушной мордой дельфина, стало пить прямо из его рта.
- Посмотри! – показал на нее Кесарий другу, счастливо улыбаясь, – Ей тоже хочется пить!
Он снова склонился и стал, смеясь, пить воду из фонтана пригоршнями.
Каллист с беспокойством посмотрел на него. Тот поймал его взгляд.
- Не бойся, я в своем уме…Я просто рад… рад… Как хорошо быть живым! Ссылка! Всего лишь ссылка!
Он прыгнул в фонтан – вода доставала ему до колен – и поцеловал дельфина в морду, поскользнулся и окунулся с головой.
- Видел бы тебя…сам знаешь кто… обвинил бы в лицемерии, что целуешь дельфинов эллинских вместо ваших галилейских изображений…- ворчал Каллист, помогая ему выбраться из ледяной воды. – А также еще обвинил бы в пьянстве. Вернее, в осквернении эллинских святынь в пьяном виде.
- Ты не понимаешь!
- Я все понимаю!
Каллист набросил на его плечи свой плащ.
- Не надо – тепло!
- Так и будешь идти, как мокрый оборванец, по Константинову граду?
- А, точно…Спасибо!
- Куда мы поедем? В Назианз?
- О, нет, нет, нет! – замотал Кесарий головой, разбрасывая вокруг брызги, как искупавшийся конь.
- Но там же твои родные…
- Там, помимо них, еще и мой папаша…Представь, какое зрелище – изгнанный от императорского двора младший сын возвращается под отцовский кров. Строгий, но справедливый отец выходит к нему навстречу, не торопясь принять в свои объятия, но благодушно журя…нет, скорее, неблагодушно…в-общем, говорит, что вот оно – наказание для тех, кто непослушен родителям, что после свиных рожков непокорное чадо должно будет искупить свою вину вкушением хлеба с водой раз в день к вечеру, и напрасные просьбы и мольбы матери и старшего сына зарезать хотя бы козленка к возвращению непутевого Кесария будут отражаться от слуха епископа Григория, как от каменной скалы в пустыне.
- Что? Какие свиные рожки? Какой козленок? – всерьез обеспокоился Каллист, хватая Кесария за запястье. – У тебя пульс нехороший.
- А, ты же не знаешь про рожки…Ну ладно, забудь. Это я увлекся. Но суть того, что меня ожидает под отчим кровом, ты ведь понял? Кстати, на хлеб и воду посадят и тебя, как совратителя и соучастника. Так что я не могу туда ехать хотя бы из-за любви к тебе.
- Куда же мы поедем?
- В Александрию! - Кесарий простер руку вперед, как император Константин на конной статуе пред ними. – Там у меня много друзей и хороших знакомых…я был вхож к Тэану, хранителю Великой библиотеки, когда я там учился. Он приглашал меня помочь ему разобрать некоторые рукописи…И практики там врачебной достаточно, прокормимся…Что скажешь?
- Я никогда не был в Египте…- начал осторожно Каллист.
- Александрия – не Египет, - перебил его Кесарий. – Совершенно греческий город, коптскую речь не услышишь. Это не Мемфис, где до сих пор есть жрецы Осириса, которые могут читать священные знаки древних египтян. Мы будем чувствовать себя там, как в Константинополе...А какое там стечение образованных мужей! Это несравнимо даже с Афинами, не то что с Константинополем и Пергамом! В-общем, едем. Посмотрим свет, раз представилась возможность. Как ты переносишь плавание на корабле?
Каллист приосанился.
- Мои предки – с Коса, - гордо ответил он. – Море у нас в крови.
- Я имел в виду, тебя не укачивает на судне?
Каллист фыркнул, не удостоив его ответа.
- Понятно. Меня здорово укачало, когда мы попали в шторм, подходя к Константинополю. Я возвращался из Александрии, закончив учебу. Когда на берегу я увидел Григория, я даже сразу его не узнал – так худо мне было. А он как раз вернулся из Афин, тоже морем, как ты понимаешь…Случайно встретились в порту! Его чуть не обобрал до нитки носильщик, тащивший его сундук с книгами – я вовремя вмешался. А мама ждала нас в гостинице – представляешь? Она-то знала, что Григорий должен возвратиться со дня на день – и тут вместо его одного приходим мы вдвоем!
Кесарий начал весело рассказывать о том, как однажды попал в шторм Григорий, и как его утешала вся команда и пассажиры – так он рыдал, что погибает некрещеным среди морских вод. Каллист слушал его впол-уха, прикидывая, как уложить инструменты и книги так, чтобы они не заняли слишком много места, и кому доверить то, что невозможно забрать с собой. В столице у него не было знакомых.
- Может, оставим книги и вещи у Митродора?
- У Митродора? – Кесарий задумался. – Его, кстати, не было сегодня.
- Тем лучше – он не знает, что произошло.
- Можно…Его имение далеко. Если он не в Константинополе, то у нас займет не более двух дней, чтобы с ним связаться.
- Два дня – это немного. За это время как раз разузнаем, какой корабль идет в Александрию.
- Да…Ты прав, пожалуй. Послушай, торопиться нам некуда – давай пройдем через рощу? В обход? Так хорошо…все цветет, весна…птицы поют…Я так жалел, что больше не увижу этого…
Каллист долго смотрел на него, ничего не говоря. Они свернули на тропинку, ведущую к роще.
- Послушай, Кесарий, - неожиданно сказал Каллист.
- Да, друг мой? – Кесарий сорвал ветку черемухи и погрузил лицо в белые лепестки.
- Я понимаю, что это неуместный вопрос, - начал Каллист, колеблясь.
- Ничего неуместного, спрашивай, - повернулся к нему Кесарий. Синие глаза его сияли неземной радостью.
- Я мало знаю о вашем учении, - продолжал осторожно Каллист.
- Достаточно, чтобы доказывать нашим епископам, что они неправильно верят! – засмеялся Кесарий.
- Нет, я не про то…Как тебе сказать…Ты только не обижайся…Ты же христианин?
- Ну да, - Кесарий снова рассмеялся, запрокинув голову и отбрасывая со лба мокрые волосы. – Не полностью, но на пути. Я не крещен, ты знаешь.
- Пусть. Но пред Юлианом ты стоял, как христианин.
- Да.
- Ты понимаешь…Все знают…Короче, христиане не боятся смерти и не любят жизнь, - выпалил Каллист.
Кесарий положил ему руку на плечо и улыбнулся – теперь грустно.
- Я не упрекаю тебя в трусости! – поспешно добавил Каллист. – Я ни в чем тебя не упрекаю! Ты вел себя в высшей степени благородно и прекрасно! Но я думал…вы так хотите умереть…Ну, вот про ваших мучеников рассказывают…Мне говорили, что император Декий издал как-то такой указ и приказал его повесить рядом с растопленной печью на площади – дескать, не заставляйте нас трудиться, христиане, если вы хотите умереть, прыгайте в эту печь сами.
- Да, и его дочь прыгнула туда, - кивнул Кесарий. – Нас часто обвиняют в лицемерии, лжи, глупости…ты слышал сегодня.
- Вот, я тебя обидел…в такой день…
- Нет, нет! Я просто думаю, как объяснить тебе…Ты стесняешься спросить меня, вел ли я себя, как христианин, когда радовался, что остаюсь жить, а не иду на плаху?
Каллист молча кивнул.
- Я не знаю, Каллист.
- Как так?! – потрясенно спросил тот.
- Не знаю…Зачем я буду тебе лгать? Я не всегда поступаю, как христианин. Вернее, очень редко поступаю, как христианин. Поэтому и не принимаю крещения.
- Мне кажется, Кесарий, что ты как раз – настоящий христианин! – воскликнул Каллист. – В отличие, скажем, от епископа Пигасия, нашего нового главного жреца. Поэтому я хочу, чтобы ты объяснил мне – вы же любите жизнь, христиане! Почему вы так стремитесь к смерти?
- Ты правильно сказал – мы любим жизнь, - ответил его друг медленно, словно подбирая слова. – И мы не любим смерть. Совсем. Она – наш враг, потому что она – враг Бога.
- Почему же вы готовы умирать…
-…на каждом перекрестке?
- Я не имел в виду эту обидную поговорку.
- Она вовсе не обидная, если вдуматься. Мы бросаем смерти вызов. Но это страшно.
- Вот как…Но постой – вы бросаете, а ваш Бог? Он как-то потом вас наградит, или спасет…ну, тело, понятно, не нужно никому, а душу потом наградит и даст ей божественную радость? Так я понял? Вы ищете загробной радости после битвы со смертью?
- Нет, нет, нет! – Кесарий взмахнул руками. – Нет!
- Ты начинаешь сердиться.
- Не начинаю я сердиться. Бог победил смерть. Мы идем за Ним. Если мы искренне бросаем смерти вызов – мы встречаемся не с ней, а с Богом.
- Ну, вот это я и имел в виду.
- Мы, целиком, а не души, понял?
- О, вот это я никогда не пойму. Ваши мученики же не воскресли! Хотя я не сомневаюсь в их блаженстве.
- Они ждут воскресения.
- Ну, хорошо, это ты в это веришь. А если это обман?
- Да не обман. И не «верю». Я знаю, понимаешь, знаю, что Иисус воскрес. Внутри себя знаю. Ты же набросился на Пистифора, когда тот стал говорить несуразные вещи, потому что твой опыт тебе говорит иное!
- На Пистифора?
Каллист задумался.
- Понял. У вас есть опыт. Его нельзя передать словами…полностью, понятно для всех передать. А для тех, у кого такого опыта нет – не буду обсуждать, истинного или ложного, - это кажется странным, противоречивым и смешным. Это похоже на мистерии.
- Немного похоже, - кивнул Кесарий.
- То есть – смерти вы боитесь, как все, но вы словно через нее куда-то проходите. Я понял – вы любите жизнь. Даже такой, какая она здесь, полная страданий.
- В ней есть отблеск настоящей жизни, которой живет Воскресший из смерти Сын Божий.
- То есть Он воскрес и живой с телом, как человек?
- Да, гробница осталось пустой.
- Вот этого не может быть.
- Ты сам запираешь себя в замкнутый круг своим решением.
- Он, то есть, по-твоему, опять принял тело, которое, как я знаю, было изранено и изуродовано страданиями? Это нелепо, Кесарий!
- Я не про оживление трупов тебе толкую, а про воскресение мертвых. Есть разница.
- Если у тебя есть такой опыт, это не значит, что ты не обманываешься.
- А если у тебя нет такого опыта, это не значит, что те, у кого он есть, обманываются.
- Ну и где, по-вашему, сейчас Иисус?
- Где пожелает. Он Бог.
- А тело Его где тогда?
- Он с телом – где пожелает. Он одновременно Бог и Человек.
- А смертельные раны?
- У Него тело преодолевшего смерть. Он целиком свободен. Он свободен от смерти. Он убил ее своей смертью.
- Это поэзия и только.
- Это образ, потому что иначе не скажешь. Потому что опыт превышает слова.
- То есть вы говорите, что тот самый человек из Галилеи, которого убили, в том же самом теле, теми же ногами, ходит по дорогам ойкумены?
- Да, в том же самом теле, теми же ногами. К тому же Он еще и ходит в раю, и сходит в глубины преисподней. Тело Его пронизано Его Божеством, стало обоженным. Как говорим мы – прославленным. Он полностью свободен.
- А, то есть, это уже не Его тело, не человеческое, а тело Бога?
- У Бога тела нет, чему учили тебя платоники? Или ты эпикуреец? Веришь в богов из атомов?
- Так. Ты сам запутался и меня запутал. Давай снова про это самое тело Бога.
- Бог принял человеческое тело и стал человеком, как один из нас, - «воплотился» - чтобы принять смерть. И как Бог, воскрес, победив ее. Он вочеловечился. Бог стал навсегда еще и человеком.
- Знаешь, что? – после паузы сказал Каллист, покусывая травинку. _ Знаешь, что?
Кесарий, не отвечая больше, смотрел на оживленную муравьиную тропку.
- Я не знаю, что надо пережить, чтобы в такое верить, - продолжил Каллист. – Я знаю одно – это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Кесарий улыбнулся.
- И прости, что я начал этот спор. Ты утомлен. Тебе только не хватало продолжения диспута! Знаешь, что – сейчас пообедаем, и ты ляжешь спать, а я займусь приготовлениями. Я думаю, твои рабы-вольноотпущенники еще не разбежались.
+++
- О, Орибасий? А ты что здесь делаешь?
- Это твоего друга надо спросить, Каллист, что он тут делает.
- Ладно, подвинься, дай нам пройти наверх. Потом расскажешь, зачем явился. Книги не продадим.
- Подожди – постоим немного на лестнице. Что ты молчишь, Кесарий Каппадокиец? Какой ты мокрый. Уж не окрестился ли ты по дороге сюда?
- Что тебе нужно здесь, Орибасий? – негромко спросил Кесарий.
- Ты завернул в храм мученика Пантолеона? Боюсь, что там теперь уже никогда не будут крестить – с завтрашнего дня там начнутся работы по перестройке его в храм Асклепия Сотера. Ты зря потерял так много времени – для тебя оно так драгоценно!
- Дай нам пройти, - Каллист решительно отодвинул Орибасия.
- Эй, стража! – неожиданно произнес тот – уверенно и насмешливо.
- Дай пройти, Орибасий, - сказал Кесарий. - Нам надо собрать вещи.
- Мне жаль, но у вас здесь нет вещей, - заметил Орибасий.
- Ты что, сдурел?! – полез на него с кулаками вифинец. Кесарий остановил его.
- Подожди, Каллист… Орибасий! Я хотел бы забрать только свои инструменты и книги. Все остальное – твое. Не волнуйся.
- Нет, не остальное, а все – мое. Твое имущество конфисковано, Кесарий. Зачем тебе инструменты? Ты и без них Галену на ошибки укажешь. Руки возложишь на больных – и будут здоровы. А без клятвы Гиппократа врачом в империи работать нельзя. Последний указ императора.
- От сегодняшнего числа? – ядовито спросил Кесарий.
- Как ты умен…Так что можешь пополнить ряды странствующих лекарей – кому зуб выдрать, кому камнесечение провести. Мы, врачи, согласно клятве Гиппократа, у вас работу не перехватим. Работайте на здоровье! Зарабатывайте хлеб насущный в поте лица!
- Орибасий, - тихо проговорил Кесарий, покусывая нижнюю губу. – Отдай мои инструменты.
- На твоем месте я бы не клянчил казенное имущество, а поторопился бы отъехать из пределов столицы. Тебе надо до захода солнца их покинуть, иначе станешь гребцом на галерах.
- Ты, подлец! – Каллист рванулся к Орибасию, но два легионера заломили ему руки.
- Вот, читай – подпись императора.
Кесарий стиснул пальцы так, что костяшки побелели.
- Послушай, Орибасий, дай мне хотя бы два скальпеля и две иглы, - при этих словах в его горле что-то булькнуло.
- Да я тебе даже Евангелие твое рад бы отдать – но не могу! Приказ, понимаешь! Все теперь казенное! А я – человек на государственной службе, служу императору и народу римскому! Не могу указы нарушать, при всей моей любви к тебе, дорогой Кесарий! Ребята, проводите-ка этого оборванца… и второго тоже!
…Кесарий помог подняться Каллисту – тот яростно выплевывал дорожную пыль и гравий.
- Мерзавец! – прорычал он. – Я тебе это припомню!
Из-за ограды раздался многоголосый смех.
- Хорошо, что я велел постелить на лестнице дорогой ковер, - глубокомысленно заметил Кесарий. – Никогда не надо быть жадным… Кажется, все ребра целы. В путь! Поклажи нет, дорога будет проще. Пойдем, друг - пока открыты городские ворота.
Он посмотрел на восток. Небо, нежно-бирюзовое, словно выцветшее от знойного дня, подергивала вечерняя дымка.
Каллист молча пошел за Кесарием по городским улицам мимо роскошных особняков, покоящихся в тени садов. Ветерок доносил запах жареного мяса. Каллист сглотнул слюну.
- Слышишь, Кесарий? У меня есть твоя книга. Ты оставил ее на полу…вчера. Я забыл тебе сказать.
- Книга?
- Вот эта. Ваша, христианская. Это и есть Евангелие?
- Это? – Кесарий нежно взял свиток из рук друга. – Нет, это послание апостола Павла к Филиппийцам…Мама мне дала его в дорогу, когда я впервые уезжал из дому.
Он задумался.
- Слушай, мы его продадим и купим инструменты, чтобы подработать на проезд в Александрию, - сказал он решительно.
- Не вздумай. Я не дам тебе его продать. Подработаем по другому как-нибудь.
- На разгрузке кораблей? Нам нельзя быть в обеих столицах – в Константинополе и в Никомедии тоже. Надо добираться до какого-нибудь отдаленного порта. Без денег и еды идти день и ночь – это, знаешь ли, слишком неправдоподобно.
- А если зайти к Митродору?
- Мы не доберемся туда раньше вечера. А его усадьба считается в черте города.
- Проклятый Орибасий! Это он добился дополнительного указа…
Кто-то потянул Кесария за плащ и снова скрылся в листве.
- Эй, что за шутки? – вскричал тот.
- Тише, хозяин, - ответил голос из виноградных лоз. – Это я, Трофим. Идите дальше, не поворачивайтесь ко мне – за вами могут следить.
- Трофим?!
- Вчера вы дали мне вольную, хозяин. Сегодня я все видел и слышал…Я не мог выкрасть ваши инструменты – Орибасий их забрал сразу же…
- Еще бы! – процедил Каллист. – Сделаны на заказ у лучшего мастера.
- Я принес вам свой новый плащ – он хоть и не такой красивый, как ваш, но теплый, шерстяной, я его почти и не носил. И вот еще – вы дали мне вчера десять золотых монет – заберите их.
- Нет, Трофим – твердо сказал Кесарий, хотя Каллист больно толкнул его в бок. – Они твои. Ты хотел открыть лавку?
- Что мне до лавки, когда вас выставляют с позором из вашего дома! – возмутился Трофим. – Или вы гнушаетесь мной, потому, что я – не христианин?
- Что ты, Трофим, - растерянно проговорил Кесарий.
- Возьмите деньги.
- Трофим…У меня же есть средства к существованию…есть часть имения, родственники – это только временная нужда.
- Ну и где ваши родственники? Вам еще добраться до них надо. Берите эти деньги. Вы не привыкли есть пустую похлебку и спать на земле.
- Я возьму одну монету. В долг, - после колебаний, вымолвил Кесарий.- Нам хватит. Спасибо тебе. И за плащ тоже.
Он пожал ему руку сквозь листья винограда.
- Осторожно! Заметят! – испуганно прошептал Трофим. – До встречи, Кесарий врач!
- Да благословит тебя Бог, Трофим!
В ответ раздался замирающий шорох листвы.
- Я вот думаю…- заметил Каллист, когда они миновали виноградники.- Остальные рабы были христианами.