Каллист и Фессал стояли в порту перед большим торговым кораблем, отбывающим на Лемнос. Рядом уже отчаливал другой корабль, еще больше и богаче, с его палубы весело махали Филагрий и Посидоний, что-то крича. Ветер относил их голоса в море, смешивая их с криками чаек.
Каллист вздохнул. Ему захотелось отправиться в плаванье – вместе с Фессалом… или Кесарием.
- Я буду скучать по вас, Каллист врач, - сказал Фессал, вытирая слезы.
- Скоро увидимся, Фессалион, - ответил Каллист. – Пиши, как приедешь. Сейчас почта хорошо работает, спасибо императору Юлиану.
- Бедный Кесарий врач… - проговорил Фессал. – Он так устал, готовясь к своему докладу в сенате.
- Ну, все прошло просто превосходно, - весело заметил Каллист. – Юлиан не только подписал наш доклад… то есть, я имел в виду, доклад Кесария, но и был чрезвычайно любезен в беседе. Это все, что Кесарий мне успел рассказать.
- Жаль, что я не смог попрощаться с Кесарием врачом, - вздохнул Фессал.
- Он теперь не меньше суток проспит, бедняга, - заметил Каллист. – Даже в баню вечером не пошел.
- Когда он из носилок вышел, вернувшись из сената, его шатало… Он переутомляется очень, правда, Каллист врач? – сочувственно сказал юноша.
- Чрезмерно переутомляется, я бы сказал… Я поговорю с ним. Но, Фессал, тебе пора – а то твой сундук уплывет на Лемнос без тебя.
Каллист обнял своего подопечного и следил взглядом, как нескладный и долговязый Фессал поднимается на корабль. Потом корабль отчалил вслед кораблю, увезшему братьев, а Фессал долго махал Каллисту с палубы, стоя у белоснежного, полного весеннего ветра паруса.
+++
Кесарий проснулся и, сев на постели, позвал:
- Трофим!
- Да, хозяин! Изволите еды вам принести?
- Еды? – задумчиво проговорил Кесарий. – Нет… Принеси воды – пить очень хочется. Полдень уже минул?
- Да, хозяин, уже далеко за полдень, - отвечал Трофим, сочувственно глядя на него и подавая кубок с водой. – Желаете ванну принять?
- Каллист в иатрейоне? – спросил Кесарий.
- Каллист врач в порт уехал, провожал молодых врачей, в Александрию и на Лемнос.
- Святые мученики… Что же он меня не разбудил! – воскликнул Кесарий.
- Не хотели они вас будить, жаль им было очень вас беспокоить. Вы же из сената вчера еле живой вернулись!
- Да, устал, конечно, но я очень доволен… хотел их поблагодарить, рассказать… а проспал до обеда, - раздраженно проговорил Кесарий. – Письма есть?
- Три письма всего, - ответил Трифон, подавая их хозяину.
- От Григи! – воскликнул он радостно, и менее радостно продолжил: - Так, а это от папаши… а вот это - от Митродора…
Кесарий быстро разломил печать на письме Григория и начал читать, все более и более удивленным тоном:
- «… и что еще скажу? Зачем похоронил ты себя еще живым, отказавшись от Христа? Зачем заставил мать твою плакать о тебе, как Рахиль о чадах своих, злочестивым царем убиенных? Зачем уязвил сердце мое неисцельной раной? Зачем предал наш братский союз во Христе? Зачем заставил меня писать надгробные речи тебе, еще живому?»
- Грига, ты с ума сошел, - пробормотал Кесарий, и распечатал письмо отца.
- «Нечестивейший из сыновей, Авессалому поревновавший в оскорблении отца…», - зачитал он из второго письма. – Так, здесь все понятно, - сказал он и, отшвырнув письмо в угол, вскрыл третье письмо, от Митродора, и стал пробегать его расширенными от удивления глазами.
- Барин, вам вина не подать? – испуганно спросил Трофим. – Вы что-то побледнели совсем.
Кесарий со стоном обхватил голову руками и закрыл глаза.
- Святые мученики… - повторял он. – Святые мученики…
- Господин Митродор прибыли, - осторожно сообщил вошедший на цыпочках Гликерий.
Кесарий вскочил на ноги, быстро, без помощи Трофима, накинул хитон, плащ и бросился встречать гостя.
Митродор, улыбающийся и довольный, стоял на покрытой персидским ковром мраморной лестнице, любуясь статуями нимф.
- Радуйся, о Кесарий! – воскликнул он. – Не знал, что ты так поздно встаешь!
- Знаешь, Митродор, - нежно проговорил Кесарий, стискивая в кулаке письмо, - знаешь, друг мой возлюбленный, что за сон я видел сегодня ночью?
- Что за сон? – оживился Митродор, разворачиваясь к нему всей своей огромной тушей, обмотанной в лиловую тогу.
- Мне явился Асклепий, Митродор! – сладко проворковал Кесарий.
Митродор просиял.
- Вот видишь! Как вовремя! Расскажешь это императору завтра на диспуте! А что он тебе сказал?
- Он сказал мне, Митродор…- перешел на шепот Кесарий, будто ему сдавили горло, - он сказал мне, что хочет научить меня одному приему в панкратионе…
И он ударил Митродора левым локтем в челюсть. Раздался легкий хруст, и секретарь по диспутам осел на ковер рядом со статуей Судьбы-Тюхе.
- Хо-ро-шо… - пробормотал он. – Не слышал о таком. Но…я думал ты предупредишь…прежде чем показывать!
Кесарий, уперев кулаки в бока, возвышался над ним.
- Не слышал? Еще бы! Это бесподобный, божественный прием, который Асклепий в прошлом показал только Эгестрату из Коринфа, двадцатисемикратному олимпионику! И знаешь, что еще сказал Асклепий Мегалос?
- Что? – опасливо спросил Митродор, вставая.
- Велел упражняться на тебе!
На этот раз Митродор упал в объятия танцующих нимф.
- Эй, ты что?! Ты что?! – завопил он, не на шутку испугавшись.
- У тебя же головные боли были? Жаловался мне? Ну вот, Пэан сказал, что так они быстрее пройдут. Почитай у книдцев! Они в полном согласии с этим! (*)
(*)
Античные лекари считали бокс хорошим средством против хронических головных болей.
Кесарий нехорошо засмеялся, его белые зубы блеснули в полумраке.
- Послушай, но сейчас не время лечить головные боли…
- А мне кажется, самое время! А еще…еще он продиктовал мне речь, сплошь сапфической строфой! Я ее произнесу перед императором! Завтра! Как хорошо, что ты мне предоставил такую возможность! Такая приятная неожиданность! Ты воистину угадал желания моего сердца!
- Ну…мы же друзья, как-никак, - покраснев от смущения, скромно ответил Митродор. – Я ведь эти списки составляю. Уже на месяц вперед все забито. Знаешь, какие мне подарки приносят, чтобы я поближе вписал? Должностей ведь в государстве не апейрон!(*)
(*)апейрон - понятие древнегреческой философии, введённое Анаксимандром, означающее неопределённое, беспредельное и бесконечное первовещество. Митродор не очень остроумно шутит.
Он захихикал.
- Так я тебе должен что-нибудь? – участливо спросил Кесарий, разминая пальцы.
- Нет-нет! Что ты! Это дар дружбы! Так что за речь там сапфической строфой?
- О тебе, мой друг Митродор, о тебе – ходатайство к императору. Он будет не в силах противиться Асклепиеву красноречию, уверяю!
- Ты будешь просить, чтобы мне отдали поместье на левом берегу Сангариса? Рядом со строящимся асклепейоном? Как ты великодушен!
- Ну, об этом-то ты попросишь сам! – вкрадчиво сказал Кесарий. – А я, – он повысил голос до крика, – а я постараюсь убедить августа Юлиана, чтобы он поставил тебя главой придворных евнухов! И все хирургию беру на себя!..
- Ты что, ты что, ты что!... – Митродор выкарабкался из объятий нимф и бросился за Кесарием вверх по лестнице, но оступился, зацепил ковер и стремительно покатился вниз по мраморным ступеням.
Кесарий ворвался в свою комнату, сшиб зеркало, опрокинул умывальник и упал с размаху на ложе.
- Привет, - осторожно раздался над ним голос Каллиста. – Это ты Митродора с лестницы спустил?
- Ты слышал… все это? – едва переводя дыхание, ответил тот.
- Что случилось? Опять купаемся в Сангарисе?
Кесарий сел. На его лице были красные пятна, угол рта дергался в судороге.
- Что с тобой? – испугался Каллист и схватил его за руку.
- Скажи своим рабам, пусть срочно собирают твои вещи и везут на постоялый двор. Завтра ты можешь лишиться всего, что оставил у меня дома. И сам ночуй сегодня там же.
- Что случилось?
- Что ты мой пульс ищешь? – вырвал свою руку Кесарий.
- Тебе плохо!
- Плохо будет тебе завтра после указа императора о моей казни!
- С ума сошел?! Дай-ка пульс…
Кесарий, выдохнувшись, откинулся на спинку ложа.
- Этот …- тут Кесарий произнес какое-то каппадокийское слово, – Митродор, оказывается, внес меня в списки для публичного диспута с императором. На завтра. По дружбе. А то запись уже на два месяца вперед.
- Зачем?! – нахмурился Каллист. – Ты же не хотел!
- А кто меня спросил?
- Попроси вычеркнуть!
- Уже поздно. Все подписано императором. Завтра я буду дискутировать.
- Ну и поддайся. Не показывай себя слишком умным.
- «Поддайся!» - передразнил его Кесарий, швырнув плащ в дальний угол. – Ты совсем, что ли, не видишь, что происходит при дворе?! Ты что, не понимаешь? Это не про Асклепиада с Гиппократом диспут! «Поддайся!»
- А про что? – изумился Каллист.
- Как про что?! Как про что?! – вскочил Кесарий. – Все про то же! Император-философ милостиво разубеждает подданных в их христианских заблуждениях. Они, не в силах противостоять его разуму и дару слова, признают себя побежденными и сразу же получают высокие государственные посты! Диспут с императором о христианской и эллинской мудрости! Вот во что меня втянул этот…этот…Митродор!
Каллист в безмолвии смотрел на него.
- Он что, не знал? – тихо спросил он, наконец.
- Он же – непроходимый дурак! А может, как и мой папаша, считает, что я способен променять Христа на высокие должности при дворе Юлиана.
Он обхватил голову руками и снова сел.
- Вели собирать вещи рабам, Каллист…Завтра будет диспут, будет указ… Как ты понимаешь, я не собираюсь признавать себя побежденным Приходи прощаться…Впрочем, нет. Завтра даже не показывайся рядом со мной. Не надо. Простимся сегодня.
- Ты что?! Ты что?!
- А что? Ты не понимаешь, что произойдет?.. – и произнес растерянно: - Господи, а я не крещен…
- Знаешь, Кесарий – я никуда не уйду, - твердо сказал Каллист.
- Ну и глупо! - опять с жаром заговорил Кесарий. - И так в немилость попадешь за нашу дружбу…Иди! Слышишь, иди! Я слишком тебя люблю, чтобы приносить тебе неприятности.
- А я слишком люблю тебя, чтобы оставлять! – Каллист пнул ногой медное зеркало на полу, и оно с грохотом отъехало через всю комнату к плащу. – Понял? Никуда я не пойду! Или ты только христиан за людей считаешь? Или раз я язычник, то, по-твоему – свинья последняя?!
- Не ори так, - уже тише сказал Кесарий. – Тогда дай распоряжение своим рабам насчет книг. Пусть заберут все твои книги и все ценное. И мои книги, какие тебе нужны, бери. Мне не понадобятся больше…
- Да с чего ты решил, что тебя казнят?!
- А что ты думаешь? Наградят?
- Знаешь, что? – Каллист встал во весь рост. – Мне кажется…- ты не обижайся – но мне кажется, вы, христиане…даже самые лучшие…вроде тебя…Одним словом, вы любите мучениками становиться. Даже если повода нет.
- Повода нет?!
- Неужели Юлиан прикажет тебя казнить? Он же сказал, что против жестокостей и варварства!
- Ну, это он так…до диспута.
- Во-первых, надо подумать, как ты будешь спорить. Тяни время. Проси у него месяц подумать…
- Да-да. Месяц подумать! Будто я через месяц изменю свое мнение.
- Не изменишь, но там будет видно.
- Нет, Каллист. Раз так случилось, я должен вести себя достойно. Я не стремился к мартирии – ты знаешь. Но раз для меня время мартирии наступило – я не должен бежать. Это трусость. Это…Это не то, во что я верю! Христос говорил, что день Его придет неожиданно, и он пришел, этот день.
Кесарий поднялся и распахнул окно. Воздух из полей нес аромат весенних цветов.
- Говорят, что все случится в самом конце…когда мир будет поглощен огнем. Это, наверное, так, но для каждого человека есть свой День Господень – великий и страшный, когда он должен принимать главное решение своей жизни…И этот день решает все. Это – мой эсхатон, последнее время…Все будет идти на земле своим чередом, а здесь – он показал внутрь груди – здесь совершится моя мартирия… или не совершится.
Каллист обнял его за плечи.
- В таком случае, сегодня тебе надо оставить как можно больше времени для молитвы.
- Не выйдет… надо оформить рабам вольные…и еще куча дел…О, если бы еще хоть один день!
- Рабам я все оформлю, ты потом подпишешь. Вещи соберу. Если тебя отправят не на плаху, а в ссылку, вещи пригодятся.
- У меня рабы все государственные, собственные только Трофим и Гликерий… Книги мои забери себе, остальное продашь и деньги раздашь, ну, кому нужно - ты понимаешь, - кивнул деловито Кесарий, как будто давал поручения перед отъездом.
- Хорошо.
- Ну, тогда иди…
Каллист послушно двинулся к выходу.
- Нет, постой…- Кесарий сделал движение к нему, но снова повторил: - Нет, иди…- голос его дрогнул: - Придешь потом?
- О, Кесарий!
Они обнялись.
- Теперь иди, - твердо сказал Кесарий.
И отвернулся к окну, вытирая глаза.
…Каллист ушел, а Кесарий все еще стоял так, у окна.
- Трофим, - наконец, негромко произнес он.
- Да, хозяин, - ответил с готовностью раб.
- Триклиний накрыт?
- Да. Изволите отобедать? – с готовностью спросил Трофим.
- Пойдем со мной, Трофим, - сказал Кесарий.
Они вошли в триклиний, и Трофим уже хотел подать Кесарию чашу с вином, но тот сказал:
- Нет. Сначала возляжем. Сегодня ты станешь свободным человеком, Трофим.(*)
(*)
Совместное вкушение пищи с рабом при возлежании за трапезой – одна из форм дарования ему свободы (так называемое manumissio per mensam). Широкое распространение получило во времена Римской Империи.
Трофим замер на месте, словно статуя, но Кесарий слегка подтолкнул его к ложу, и тот осторожно опустился на него.
- Смелее, - подбодрил его Кесарий. – Вот чаша – выпей.
- Вы, то есть… вино мне подаете… хозяин, родной мой… - заплакал Трофим.
- Пей, - сказал Кесарий ласково. – Пей.
И они выпили вина, заели свежими лепешками и маслинами.
- Я не так хотел тебя освободить, - задумчиво и печально сказал Кесарий. – Не за такой скудной трапезой и не впопыхах.
- Хозяин… - схватил Трофим его руку, целуя. – Хозяин… Да благословит вас благой Сотер!
- И тебя, мой Трофим, - ответил Кесарий. – А ты, Гликерий, что смотришь? Тоже на свободу пойдешь… скоро Каллист врач придет, принесет твою вольную.
Трофим беспокойно посмотрел на Кесария.
- Куда вы уезжаете, хозяин? Я с вами поеду.
- Ты не сможешь, Трофимушка. И не надо тебе, - ответил Кесарий, вставая. – А теперь не беспокойте меня – я пойду в свою комнату молиться.
Он не сразу пошел в свою комнату. Пересек двор, и вошел в конюшню. Буцефал поприветствовал Кесария радостным тихим ржанием. Каппадокиец прижался лбом к мягкой шкуре коня, обнял его за шею, погладил.
- Прощай, Буцефал, - прошептал он. – Ты поедешь к Салому… у него тебе будет хорошо… а мы больше с тобой вместе никуда не поскачем…
Он резко повернулся, оставив коня удивленно и печально смотреть себе вслед.
…Каллист нашел друга уснувшим на полу – уже была почти полночь, звезды сияли, заглядывая через окна.
- Кесарий, Кесарий, - проговорил он, опускаясь рядом с ним и поднимая с пола свиток. В мерцающем свете лампады он прочел:
Пусть ваши помышления будут такими,
какие и подобает иметь тем, кто во Христе Иисусе.
Он, живя жизнью Бога,
не мыслил, как о добыче
быть равным Богу.
Но все, чем владел, отдал Он,
жизнь раба приняв,
став подобен людям.
И облик принявший человека,
Он себя смирил,
став послушным до смерти –
даже до смерти крестной.
Потому и Бог Его выше всех возвысил
и даровал Ему Имя
выше всякого имени,
чтобы перед Именем Иисуса
преклонилось всякое колено
небесных и земных и преисподних,
и всякий язык исповедал:
Иисус Христос – Господь! –
во славу Бога Отца. (*)
Послание к Филиппийцам апостола Павла, глава 2, стихи 5-11. Перевод профессора архимандрита Ианнуария (Ивлиева)
______________________________________________