Так, может быть, всё-таки коллапс?..
Первые пять лет ХХ1 века или, что то же самое, первые пять лет моей «жизни после жизни» можно условно разделить на три этапа.
Первый, охвативший почти весь 2001 год (до глубокой осени оного) можно кратко охарактеризовать тремя словами: шок, стресс, прострация. Или, что то же самое: час на диване лицом к стене, час прогулки по парку, час разгадывания кроссвордов, а затем всё сначала. В промежутках – исполнение разных служебных и семейных обязанностей – как во сне. И всё время – сплошная личная эсхатология: эта моя жизнь явно закончилась, больше я ничего писать или читать, ничем руководить не хочу и не могу, хочу только, как Лермонтов, забыться и заснуть, пусть даже «сном могилы».
Второй этап начался поздней осенью 2001-го и завершился летом 2004-го. Он был связан с одним из четырех людей, которых я шутливо назвал в мемуарах глюками, и которые помогли мне возобновить жизнь после явно прошедшей жизни. Две глюки-женщины так и остались глюками, встряхнув меня на минуту и продержав на поверхности воспоминаниями и размышлениями о них несколько дней каждая. После чего, как и подобает глюкам, растворились во времени-пространстве. А два глюка-мужчины, напротив, материализовались, образовав основную канву моей жизни после жизни.
В реальной жизни они как бы поменялись местами. Второй дал импульс лежащим перед вами мемуарам, которые писались с 19 декабря 2001-го по 30 апреля 2003-го и составили смысл существования, полагая всё остальное фоном на грани виртуальности. А затем издавались в том же духе до лета 2004-го. Первый сначала заинтересовал весной 2001-го перспективами сотрудничества, затем надолго исчез, переживая разные преходящие трудности, а с осени 2004-го и по конец 2005-го (когда пишутся эти строки) практически целиком организовал моё дальнейшее существование. О чем будет подробно рассказано в своём месте.
Третий, и последний, этап первого пятилетия моей агонии как раз и охватывает её последние полтора года. Это просто удивительно, что как только кончилась эпопея с мемуарами, тут же не нужный более организм чисто физически пошёл вразнос.
Собственно, предыстория этой истории началась двумя-тремя годами ранее, когда мой сын на даче закончил сооружение сауны, а моя алчность заставила меня испытать этот никогда особо не привлекавший меня соблазн на уровне сотни с лишним градусов Цельсия. Результатом явилось вздутие разом нескольких крупных родинок (материнское наследие), панический поход в онкодиспансер, констатация, что до онкологии дело пока не дошло – и, действительно, спустя несколько дней родинки вернулись в первобытное состояние, а конечный итог – расставание с сауной навсегда.
Летом 2004-го начался первый акт собственно истории коллапса. Сын завершил на даче сооружение нашей с ним давней мечты – бассейна площадью не менее полудюжины метров в длину и ширину, глубиной с полутора до двух метров покатом и температурой за двадцать градусов Цельсия – прямо Средиземное море летом! Как тут не поплавать минуту-другую три-четыре-пять раз в день, и сразу же растереться – блаженства навалом, а никаких опасностей не видно.
Я забыл, что наступила старость (по канонам геронтологии – с 75 лет, с 2002 года), и неизменно сопровождающий её атеросклероз ищет только повода, чтобы наброситься на свою жертву. Минутное охлаждение тела в бассейне сыграло роль спускового крючка в последовавшем обвале. Вегетативная неврастения тут же дала себя знать, и ноги раз за разом всё сильнее производили впечатление ошпаренных, после чего их приходилось дольше и дольше отогревать в шерстяных носках под одеялом. Сначала вспомнил, что это – наследственное: отец имел обыкновение отпаривать зудящие ступни в тазе с горячей водой. Затем вспомнилось другое: у двух моих знакомых нарушилось кровообращение в ногах, и конечности пришлось ампутировать с последующим летальным исходом. Правда, оба покойника, в отличие от меня, долгое время при жизни были заядлыми курильщиками, а для курильщика такой финал столь же обычен, сколь и рак лёгких. Короче, о бассейне пришлось забыть навек – как и о сауне.
В то время мне было недосуг разбираться в деталях. Кошмарные воспоминания быстро погнали меня в родную «академичку», к хирургу. К моему удивлению, сравнительно молодой врач не смог сразу поставить диагноз, а погнал меня в «кремлевку», на анализ средствами европейской медицины, т. е. на самом высоком уровне из реально для меня возможных. Анализ показал, что кровоток не нарушен, и ампутация пока что не грозит. Вернувшись в «академичку», узнал, что помянутый хирург ушёл в отпуск, потерял веру в хирургов вообще (вынужден был допустить, что врач послал меня на платный анализ по сговору о разделе полученной с меня тысячи рублей) и решил бороться с собственными ногами собственными силами. Несколько месяцев шли пилюли и гели от опытной аптекарши (я всегда прибегаю к этому способу, когда вижу бессилие медицины). Была испробована также гомеопатия, но без видимого результата. А ногам становилось всё хуже и хуже даже давно без помощи бассейна. Наконец, опасение дальнейших осложнений в марте 2005-го погнало меня разменять еще тысячу в платное отделение 83-й ведомственноё больницы – ближайшей в этом роде от нашего дома. Здесь я получил альтернативный диагноз: дефект поясничного отдела позвоночника, отзывающийся расстройством кровообращения в ногах. Мне были назначены два сорта пилюль и 2-3 часа в день корсет. Этот диагноз был подтверждён неврологом, опиравшимся на рентген (еще тысяча). Прошло около года. Нельзя сказать, что ноги вернулись в первобытное состояние – нет, эффект квазиошпаривания и долгого замерзания при малейшей потере бдительности остался. Но на таком уровне, который вполне можно терпеть, не прибегая к гелям, вообще к медицине, а просто высовывая ноги из-под одеяла («воздушное охлаждение», как у былого «Запорожца») или согревая их парой шерстяных носок. Таким образом, на этом фронте наступило нечто вроде «позиционной войны», и лишь небольшая опухлость стоп внушает опасение рецидива.
Не успел я стабилизировать положение на «ножном фронте», как весной 2005-го на меня обрушились еще два врага одновременно, и оба, как говорится, в самом буквальном смысле – на мою голову.
Беспокойство в ногах дало повод разгуляться давней бессоннице. Валериановые пилюли перестали помогать даже при двойных дозах. Труднее и труднее давался самый момент засыпания. При этом проблема доставания снотворных в аптеках становилась труднее месяц от месяца, несмотря на растущие взятки врачам. И я понял, почему снотворное приравнивается к наркотикам, когда мне по выходе из аптеки с пачкой снотворного по рецепту за десяток-другой рублей (плюс взятка) предложили тысячу рублей за каждую из тридцати полученных таблеток. Это ускорило моё решение попытаться перейти от химического снотворного к биологическим успокоителям. Однако авантюра вылилась разом в несколько мучительных бессонных ночей. В ночь на 6 мая я решил отдохнуть от пыток бессонницы сильным снотворным – полутаблеткой реладорма (ранее удачно опробованной не раз). Ночь действительно удалась на целые десять часов мертвецкого сна. Но в 10.15 утра раздался телефонный звонок проснувшейся дочери, справлявшейся о моём самочувствии. Собственно, это была не дочь, а судьба, поскольку дочь и до, и после этого случая редко просыпается так рано, и беседовала о самочувствии с матерью (которую судьба за несколько дней до этого отправила на дачу). Резко поднявшись на звонок спросонья, я тут же рухнул в коллапсе и сломал запястье правой руки. Понятно, травмопункт, гипс на полтора месяца и еще столько же на реабилитацию руки, которая отныне стала такой же слабой, как и левая (и по той же причине – десятилетием раньше). Еще понятней визит к нашему фактически семейному врачу – зав. отделением нашей родной 166 поликлиники Тамаре Николаевне Римовой, которая тут же отправила меня на скорой в соседнюю больницу, чтобы выяснить характер коллапса: микроинсульт или микроинфаркт? Остановились на последнем (к этому склоняли соответствующие кривые электрокардиограммы), но полной уверенности так и не обрели, потому что кривые могли быть и от давнего порока сердца (блокада левой ножки Пучка Гисса). Эта неопределенность аукнулась мне в последующие месяцы.
Чтобы покончить с бессонницей, на дом за полторы тысячи рублей был вызван из всё той же 83-й врач-гипнолог, который наполовину решил проблему, выписав гибкие дозы фонового снотворного (на выбор – труксал или сонапакс за час до сна, который позволяет дрыхнуть беспробудно с полночи до десяти утра, если, конечно, удастся заснуть). Я подкрепил таблетку одного из этих лекарств растительными каплями «Морфея» за полчаса до сна и, наконец, исхитрился вызывать самый сон полутаблеткой феназепама (пусть химия, но не снотворное, а успокоительное), запиваемой 30 каплями пустырника или жидкой валерьянки. В идеале – увы, достигнутом всего несколько раз - эта батарея даёт сон через считанные минуты и на искомые восемь часов. Любой сбой – в питании, воздухе, самочувствии, настроении и т. д. – вызывает вполне приемлемое, но обманчивое пробуждение в любой час ночи. Если ему поверить, то несколько часов можно провести в любом интересном занятии, но утром одолеет ненужная более сонливость, и день будет разбит. Поэтому приходится снова усыплять себя таблеткой валерьянки – иногда дважды и трижды за ночь. Но в общем и целом, проведя в постели 10-11 часов, можно получить нормальный 8-часовой сон. Разумеется, напрочь отказавшись от любых выездов с ночевой, что я неуклонно соблюдаю все последние полтора года. Благо, в жизни после жизни некуда спешить. Особенно утром.
Параллельно со сном, отказал и желудок. Если бы не сравнительно недавно дошедшая до нас «Активия» (особенно с черносливом и со свекольно-помидорно-огуречным винегретом в обильном постном масле и с куском чёрного хлеба), то давно пришлось бы переходить на систематическое слабительное, а от него – как от великого до смешного – всего шаг до периодической клизмы.
Ранней весной 2005-го, когда я только еще собирался в 83-ю со своими ногами, у меня в левом краю левого глаза стала виться тонкая чёрная нитка. Сначала я думал, это – от шапки-ушанки и пытался стряхнуть нитку рукой. Но нитка не стряхивалась, а окружающее стало всё более представать в густеющем табачном дыму. Пришлось вновь отправляться в «академичку» - на сей раз, к окулисту. Диагноз: начинающаяся катаракта обоих глаз, от которой, под страхом почти неизбежной слепоты, лучше избавиться не позднее осени начавшегося года. Несколько визитов к окулисту в ожидании ремонта какого-то необходимого для уточнения диагноза прибора – и тупик в виде очереди на несколько часов из обнищавших докторов наук или их родственников: для всех уплывала быстро исчезавшая медицинская халява. И стратегическое решение: перекантоваться на центральную глазную больницу на Тверской, отделением которой заведовала в своё время тётка супруги и в отделении которой за год до этого удачно сделала операцию по поводу катаракты сама супруга. Это не только в несколько раз дешевле платных больниц, но и у почти родных людей (что в России намного дороже денег).
В августе 2005-го состоялись «смотрины», и операция была назначена на конец сентября. Но так как это формально – всё та же советская медсанчасть, то вместо денег здесь требуется направление от «своей» районной поликлиники, а это требует десяток разных анализов и согласий, каждое из которых оборачивается многочасовыми очередями несчастных нищих пенсионерок-старух (старики, чтобы не мучиться, умирают десятком лет раньше). «Наш» семейный врач в сентябре пошла в отпуск, но окулист (точнее, медсестра окулиста) за стандартное подношение (коробка конфет с коробкой чая за 100 р.) помогла быстро преодолеть все очереди и уговорить кардиолога за то же подношение дать своё согласие, хотя у той были сомнения насчёт вышеупомянутых кривых ЭКГ, и при иных условиях пришлось бы бежать в «коммерческие структуры». Но даже при таких оранжерейных условиях почти весь сентябрь был посвящен бесконечным визитам в поликлинику.
28 сентября я отправился в Глазную на Тверской (палата на двоих – уровень еще не сановника, но уже крупного чиновника), а 29 сентября сама зав. отделением Инна Федоровна Борисенко удачно сделала мне операцию на левом глазу. Глаз спокойно выдержал неделю, затем неделю покапризничал, как женщина, и еще через неделю успокоился на уровне, памятном мне по молодости. На 14 ноября была назначена вторая операция, но тут вернулась из отпуска Т. Н. Римова и, посмотрев кардиограммы, категорически отказалась дать своё «добро»: там нет реанимации и риск слишком велик, сказала она – разумнее провести две-три недели в кардиологическом отделении 7-й больницы, с которой договорюсь сама. Так весь конец ноября – начало декабря 2005-го я пытался реабилитировать своё несчастное сердце. И представьте – мне это удалось всего за две недели. Иначе я опоздал бы на Тверскую. где во второй половине декабря плановые операции прерывались до середины января.
7 декабря, форсировав всеми мыслимыми средствами завершение процедур в кардиологии, я вновь вернулся в Глазную на Тверской, а 8 декабря прошёл вторую и последнюю (?) операцию в том же исполнении. Она оказалась менее удачной, чем первая. Глаз капризничал дольше и успокаивался медленнее (завершение произошло в январе 2006-го). Огорчительно, что он, в отличие от первого, остался на уровне резко ухудшившегося дооперационного – только фон стал светлее и сравнялся с левым глазом. Еще огорчительнее, что уже после первой операции для меня стало трудным делом читать книжно-журнальный текст, закрывая оперированный глаз. А после второй операции стало возможным только разглядывать заголовки (или документы) и только с лупой. Пришлось нанимать жену внука в качестве референтши поступаемых книг – подкрепляя тем самым молодую студенческую семью, обречённую на более тяжёлые приработки. Хорошо еще, что жизнь после жизни не требует такого объёма чтения, как первая. Впрочем, к апрелю 2006-го состоялось окончательное успокоение обоих глаз и подбор очков ( на сей раз и для чтения, и для дали, хотя я всю жизнь читал без очков).
Что касается кардиологии, то с кривыми ЭКГ вряд ли можно что-либо поделать без операции на сердце, для меня в России слишком затруднительной финансово и еще не ставшей неотложной. Зато сбылась моя давняя мечта: с помощью специального подбора фармакологии удалось обуздать давно начавшуюся гипертонию. Со стартового давления 180 : 100 при поступлении в кардиологию, его удалось снизить до 125 : 75 (+ 10), а пульс – с 77 до 50 и даже до 48, что явно чересчур, так что пришлось отключить регулирующий конкор и подключить для оживления мозгового кровообращения очередную месячную дозу инстенона (с полудюжиной других регуляторов-стимуляторов).
В конечном итоге я вышел к началу 80-го года жизни готовым скорее всего к инфаркту или инсульту (хотя возможен выход из ремиссии любого другого органа) по одному из трех наиболее вероятных сценариев: в ближайшие 12-36 месяцев (согласно эзотерии), чего вполне довольно для завершения всех начатых в 2005-м программ (см. ниже), в ближайшие десять лет (по материнско-дедовскому сценарию), что весьма маловероятно и сопряжено со старческой тоской, так как трудно придумать еще что-нибудь на столь длительный срок, наконец, в любой следующий день и час – теперь уже без риска катастрофы в делах, потому что с января 2006-го всё может пойти своим порядком и без меня (см. ниже).
Хотя как сказать. Конец 2005 года принёс с собой не только мой физический коллапс, но еще и угрозу выселения моего кабинета и моего архива из Института микроэкономики, сдаваемого покомнатно разным «коммерческим структурам». Та же участь постигла учебную Гуманитарно-прогностическую академию Г. А. Наместниковой, где я с конца 2005 г. числюсь президентом (с трудовой книжкой). Не исключено, что всё это – тотальный эзотерический конец. Наконец, с трудом спасся от погрома Президиум педобщества.
Отраднее всего, что трудности с сердцем уладились не только в смысле готовности к инфаркту. Выяснилось, что при агонии дольше всего цепляется за жизненные эмоции именно сердце. Трижды растоптанное на рубеже веков, оно почти пять лет болезненно кровоточило, и я напрасно предпринял десяток бессмысленных попыток утишить боль. Наконец, Глазная на Тверской дала неожиданный побочный результат – позволила перевести тоску сердцебиения из реальной в виртуальную плоскость. А вскоре оказалось, что от виртуальности до нирванного безразличия – всего один шаг. И этот шаг был тут же сделан. Сердце неожиданно легко отключилось. Оно продолжало биться, но перестало трепыхаться, как это и положено при переходе ко второму пятилетию старости, еще до 80-го года жизни.
Поэтому вторая составляющая жизни (помимо работы) отошла в прошлое, и можно сосредоточиться на менее интимных её сторонах.
Например, на состоянии нашего здравоохранения по опыту бесконечной череды моих клиник-больниц 2005-го.