Агония, как форма существования живой материи.
Еще одна отличительная черта жизни после жизни – полное духовное одиночество, как в космическом пространстве.
На протяжении всей моей жизни до последнего дня ХХ века у меня всегда были несколько друзей, несколько компаний и несколько десятков добрых знакомых (приятелей), общение с которыми было довольно интенсивным. Конечно, у интравертов друзья-приятели имеют свою специфику Здесь нет той открытости и интенсивности отношений, без которой немыслима жизнь экстраверта. Кроме того, особенности моей натуры привели к тому, что большинство моих друзей и приятелей стихийно появлялось из противоположного пола. Но при всех этих несущественных особенностях дружба, как и у всех, оставалась дружбой, Даже когда переходила в любовь – в «любовную дружбу», как говорят знающие толк в этом деле французы. Хотя, с другой стороны, хватало и недоброжелательных физиономий, и явных врагов.
Все эти отношения складывались на фоне довольно интенсивной – и одновременно экстенсивной – умственной работы, включая почти каждый день лавину личных контактов: очных, телефонных и почтовых. Две-три прочитанных и законспектированных книжки в день или равновеликое число журнально-газетных статей. Или половина печатного листа – по-нынешнему, 20000 знаков с пробелами (в среднем) машинописи, Это означало две-три статьи (главы книги, параграфа монографии) в неделю. И две-три лекции или публичных выступления в неделю – тоже. Всё это каким-то удивительным образом сочеталось с десятком-другим звонков в день, двумя-тремя встречами, порой довольно продолжительными (вечеринка, например, кинокартина или театр, реже музей), нередко драматичными, иногда комичными и порой даже трагичными. Плюс управление коллективом людей. Плюс до тридцати поездок в год за пределы Москвы (включая полдюжины и более «загранок»). Всё это десятилетиями было обычной и привычной нормой жизни, в которой выходные, праздники и отпуска ничем не отличались от трудовых будней. Такая полнота жизни – на протяжении почти полувека! – воспринималась, как нечто естественное, само собой разумеющееся. Я же не знал, что она может быть свойственна только жизни ДО жизни после жизни.
И вдруг точнехонько на рубеже ХХ и ХХ1 века этот привычный обитаемый мир в одночасье рухнул. Целых четверо наиболее близких друзей по разным причинам (кто ради денег, кто ради карьеры) почти одновременно предали меня самым подлым образом. Остальные друзья-приятели, за редким исключением, отдалились просто в силу моей интровертности, помноженной на внезапную агонию моего бытия. Наконец, свыше сотни добрых знакомых в Академии образования и Институте социологии перестали звонить либо из-за клеветы предавших или продавших, либо из-за самого скандала при моём уходе из того и другого учреждения.
В одночасье возник вакуум духовной жизни. До этого, при всей только что описанной полноте жизни, я нередко страдал от духовного одиночества, но это опять-таки в силу своей интравертности и характера дружеских отношений, принявших с 1997-98 гг. скорее виртуальный характер. То есть, дружба начала существовать более в моём воображении, чем на самом деле. Теперь же духовное одиночество воцарилось безраздельно. На собрания-заседания заставлял себя ходить с трудом, и, как только представилась возможность, тут же прямо сидя в президиуме с головой уходил в мир начавшихся мемуаров. Читать и тем более писать что-либо, кроме мемуаров, стало противнее касторки. Любое выступление воспринималось как каторга. О том, чтобы затевать какое-либо исследование, звонить в редакцию или издательство – проще было начать знакомиться с девушками в метро (для чего не хватило духу ни разу в жизни). Звонки, сообразно тону моих ответов, быстро сошли до редких. Часовая прогулка, которая раньше воспринималась, как передышка, отдых в работе (точнее, смена режима работы, потому что рабочие раздумья шли своим чередом), теперь сделалась самоцелью – желательно дважды в день (вот уже пять лет подряд до сих пор). Кроссворды и компьютерные шарики из разрядки превратились в самодовлеющий онанизм. Их вытеснили мемуары. Позже кроссворды скончались совсем (от пресыщения), а шарики возвратились в получасовых дозах вечером, как единственно доступный мне вид азарта.
Надежда на книги сначала оказалась призрачной. Более половины своей библиотеки вместе с архивом я разместил в Институте Микроэкономики, воспользовавшись гостеприимством сначала Э. А. Азроянца, затем В. П. Пономарёва. А те несколько тысяч томов, которые остались на стеллажах квартиры, частично были известны наизусть, частично раскрывать не хотелось. Поэтому, когда кончилась мемуарная страда, в структуре досуга наступил сбой. Выручили родственники. С одной стороны пошли бессмертные многотомники Дюма-отца, с другой – прекрасная ретроальтернативистика в виде современной фантастики (лучшие образцы). Особенно запомнились «Вариант бис» С. Анисимова и серия по Древней Руси А. Мазина. А последние три месяца 2005-го, когда, после операций по катаракте, мне стало трудно читать и приходится ждать «успокоения» глаз для новых очков аж в апреле 2006-го, я почти целиком ушёл в мир сидеромной классики, «говорящих книг» и полудюжины радиостудий (потому что ни одна не тянет на долгое слушание). Плюс немного прессы (через лупу).
К сожалению, отчуждение от ТВ за эти годы выросло настолько, что изредка смотрю только чисто ностальгические фильмы типа «Великолепной семёрки», «В джазе только девушки», «Ва-банк» и т. п. Это, конечно, не считая вынужденных теленовостей за завтраком, обедом и ужином с супругою. Ездить в теле-студии постепенно вообще перестал, потому что приглашают только на «ток-шоу» и «круглые столы», а это, с моей точки зрения – форменное безобразие. Точнее, механическое «слизывание» аамериканских стереотипов. Кстати, пока писал эти строки (вечер воскресенья 29 января 2006 г.) – сглазил: позвонили с приглашением приехать домой и дать безразмерное время на рассказ о трагедии современной молодёжи.
И это после только что отосланной статьи в газету «Россия», где я проклинаю ТВ за «наглое хамство» (разрыв передач рекламой за десятки тысяч долларов «гонорара» руководству каналов), за «убийц в белых халатах» (огульная реклама лекарств и биодобавок), за растление народа «чернухой» и «порнухой», за культ азарта на телеэкране, за уже упомянутые постыдные «ток-шоу» и «круглые столы», за ночной беспредел, за вопиющую пошлость и многое другое.
Я уже упоминал, что Господь сжалился надо мною и полностью избавил от ностальгии по любому прошлому. Его милость простерлась далее и распространилась на текущее. Я ни разу не пожалел ни об одной не прочитанной статье или книге, ни об одном не увиденном зрелище, ни об одном не принятом приглашении. А ведь это страшное дело, когда где-нибудь за рубежом начинаешь, как в тюрьме, отсчитывать дни до возвращения или готов отдать полмира, чтобы прочитать или посмотреть что-нибудь.
Вполне удовлетворен беглым просмотром присылаемой мне роковой в моей жизни «Вечёрки» и (реже) «Литературки». Вкупе с помянутыми теленовостями за трапезой этого вполне достаточно, чтобы понять, где именно ты находишься. Кто-то их древних сказал: то, что я вижу – прекрасно; из этого я заключаю, что и то, чего не вижу, не менее прекрасно. Перефразируя этот афоризм, могу уверенно утверждать: то, что я знаю о сегодняшнем мире и о государстве, расположенном на территории моей родной страны, мягко говоря, очень далеко от прекрасного; из этого я без малейших сомнений делаю вывод о том, что то, что остаётся за полем моей видимости и слышимости (с учётом более чем полувекового опыта историка, социолога, политолога, культуролога, философа истории и самого старого в мире футуролога – по стажу работы), еще более отвратнее и гибельнее.
И чего же терять время на копание в крупицах заживо разлагающегося общества, которое на глазах начинает переходить в качественно новое состояние (нам еще предстоит поговорить об этом)?
А раз так, то вместо дюжины и более часов прежней суеты сует и всяческой суеты – часок с утра на минитренажерах, часок на неспешный завтрак под любимую классику (включая приборку и сборы), часок на прогулку в парке, два-три часа на возможно менее отвратительное занятие, перебив еще часом прогулки, заключительные два-три часа работы, и вечер с музыкальной или литературной («говорящей») классикой. Плюс далеко не каждый день «бенефисы» там, куда приглашают не просто на тусовку.
Всё это не так уж и плохо. Во всяком случае, не хуже прошедшего, хоть и непохоже на него. Жизнь как жизнь, хоть и после жизни. Обычная жизнь, хоть и в сознании давно идущей и скоро кончающейся агонии.