Трофим в палатке деловито перебирал медицинское снаряжение хозяина и прислушивался к боевым кличам снаружи.
- Вот оно как должно быть, Агрипп, - пояснял он другому, новенькому, рабу, старательно чистящему большой медный таз для кровопусканий. – Мы здесь, думаешь, для чего? Мы, значит, служим здесь, в архиатрии Сирийского легиона. Как только раненых, значит, сюда приносить начнут, тут, знамо дело, и наша расторопность понадобится.
- Кто ж тебе их сюда понесет, раненых-то? – ухмыльнулся его собеседник, названный Агриппом. – Сами только ежели доползут… да и то весьма для меня это сомнительно.
- Вот ты и не понимаешь ничего, - покровительственным тоном продолжал Трофим. – В легионе ведь как устроено? В каждой когорте есть несколько воинов, которые простым лекарским вещам обучены и при себе имеют снадобья, нехитрые, но все ж, и для перевязки тоже ткань. Дело нужное, при ранениях много перевязочных средств не бывает. Этих воинов зовут «медики». Ежели товарища ранят, то они тут же на поле боя и окажут помощь ему, болезному, и к своим оттащат, вот к нашим палаткам, в тыл.
- Ну, будут они еще кого-то тут таскать, когда такая драка идет, головы с плеч летят, мечи свистят и кони с ума сходят, упавших топчут, добивают своих седоков бывших. Ух, страсти там какие творятся, Трофим! А всего лишь на маленький отряд, говорят, наткнулись. На разведку ихнюю, Британского легиона. Что ж будет, когда легион на легион пойдет… ох, пропала моя головушка… а твой господин где?
- Замолчи, не береди душу, - отрезал Трофим. – Где ему надо, там и есть…
- Как начнут они друг друга убивать, никто никого никуда и не потащит, раненый – значит, помирай, нет тебе улыбки от Тюхе-судьбины, - продолжал Агрипп. – Человек – человеку волк.
- Это тебе – волк, и Плавту твоему, вомолоху, а для меня и для Сенеки, римского мудреца и учителя императора, человек есть нечто божественное. Это он так своему ученику Луциллию писал, - неспешно, с лидийским говорком, произнес Трофим.
Агрипп примолк, и в наступившей тишине Трофим как бы мимоходом разъяснил:
- Мой господин вечерами изволит мудреца Сенеку на латинском наречии читать, он им владеет в совершенстве. А я подле господина – одежду чищу, вещи укладываю, все, что для похода надо, проверяю – на месте ли. Так порой, он, Кесарий архиатр, мне и зачтет что-нибудь по-латыни, навроде: «Homo, sacra res homini», а потом и переведет…так занимательно. Очень он образованный, хозяин-то мой.
__
(*) Человек есть для другого человека нечто божественное. Луций Анней Сенека. Письма к Луциллию. XCV, 33.
Трофим вздохнул и тревожно начал всматриваться вперед, туда, где между холмов конница и пехота Британского и Сирийского легионов схватились в малой, испытывающей силы стычке.
- А к тому ж, - добавил Трофим, будто вспомнив что-то, - по приказу императора от давних времен, за спасение раненых легионеров золотом платят.
- А, ну, это тогда понятно, - закивал Агрипп. – Так где ж Кесарий архиатр? Того и гляди кого-нибудь из важных чинов ранят, а его нет… только этот… молоденький…Феодим… вон, не знает, куда руки девать, стоит, трясется.
Юный помощник архиатра словно услышал разговор рабов и покрылся яркими красными пятнами. Он мерил нервными широкими шагами площадку перед палатками, явно не зная, что ему сейчас следует делать в отсутствие Кесария.
- Кесарий врач на передовой, где ж ему еще быть-то! Воевать изволит!– заявил Трофим. – Не в тылах же отсиживаться. Как Махаон гомеровский, сражается… не приведи Геракл, конца ему Махаоновского! (**)
____
(**)Махаон, врач и воин, был тяжело ранен во время одно из сражений, описанных в «Илиаде».
Феодим, прислушиваясь к речам Трофима, завистливо вздохнул. Ему тоже хотелось вскочить на своего оседланного коня, но архиатр запретил ему покидать палатки для раненых и вообще поручил ему всю врачебную работу, пока он будет участвовать в сражении. Но никакой врачебной работы пока не было, как и раненых, и несчастный Феодим тосковал, обреченный слушать рабскую болтовню.
- Кесарий иатрос! – воскликнул радостно Феодим, завидев вороного коня архиатра.
- Точно, хозяин скачет! – обрадовался Трофим. – Везет кого-то. Ба, да это ж наш центенарий Эпигон. Ох, бедняга, рука прям на ниточке висит, что у твоей куклы Афродитиной. Вы уж господин Феодим, не бледнейте так, вот нюхните из пузырька моего лучше… вот-вот… привыкните… это почти как у гладиаторов… аль вы к гладиаторам не ходили на раны смотреть? Это вы зря…
- Феодим, быстрее, - скомандовал Кесарий, опуская раненого центенария на землю. Левая рука того, в самом деле, представляла жуткое зрелище – она казалась оторванной в плече, и сквозь багровое мясо белела суставная головка плечевой кости. Лицо центенария Эпигона было мертвенно бледным, он был без сознания.
- Ампутировать… ему руку? – трясущимися губами спросил Феодим.
- Нет, попробуем ему руку спасти. Главные сосуды целы, это мышцы так разворотило… Бери серебряную нить… так, Трофим, подай ему… будем зашивать….
Трофим быстро и деловито подавал нужные инструменты, в свою очередь, покрикивая на Агриппа, а несчастный Феодим все-таки сумел сделать несколько приемлемых швов, не упав в обморок. Кесарий, сделав вид, что не заметил этого, не желая высмеивать юношу, сказал ему пару ободряющих слов и прибавил:
- Я возвращаюсь в бой – займу место Эпигона. Люди остались без начальника.
Он вскочил в седло, хлестнул дрожащего от той жажды быть среди шума и действия битвы, которая свидетельствует о великолепных качествах боевого коня, Буцефала, и стремительно умчался.
- Хозяин! – воздел руки к небу Трофим. – Благие боги! Куда вы, Кесарий архиатр! Мало нам центенария Эпигона, так теперь и вы хотите таким стать… вон он, того и гляди, к Харону на перевоз попросится…
Но причитания Трофима быстро перешли в действия. Вооружившись крепкой дубиной – оружие из стали рабу под страхом смерти было запрещено брать в руки по закону – он помчался вслед за вороным конем своего господина.
Нагнал он его нескоро, но очень вовремя. Два всадника, на вороном и игреневом конях, ожесточенно сражались на мечах. Их щиты уже валялись под копытами храпящих коней. Буцефал помогал хозяину парировать удалы, то отступая, то, наоборот, приближаясь к игреневому коню трибуна, но игреневый конь был более спокоен и привычен к боям.
- Ай, Геракл спаситель! – завопил Трофим изо всех сил, увидев, как трибун выбил меч из руки Кесария, и как кровь обагрила его хитон.
Но лидийская смекалка не оставила верного раба – забыв о судах и казнях, которым его могли предать за нарушение законов, он схватил выпавший меч своего господина и, обрезавшись о наточенное лезвие, сунул меч в левую руку архиатра с криком:
- Бейте его, хозяин!
И Кесарий, мгновенно поняв, что Трофим рядом с ним и Трофим подал ему меч, обрушил неожиданный удар левой рукой на голову трибуна. Того спасла от смерти лишь реакция бывалого воина, да игреневый конь, переступивший влево.
Трибун, получив косой удар по голове, рухнул на землю.
- Клянусь Гераклом! – воскликнул Трофим, хлопая в ладоши. – Благие боги! Добейте его, Кесарий врач!
Он был охвачен воинским безумием, которое, как говорят, сродни дионисийскому.
- Нет, не будем, мой верный Трофим, - отвечал Кесарий, спешившись. – Мы забираем его в палатки. Помоги мне… прежде перевяжи-ка мне плечо… ну и драка у нас была… славный воин этот латинянин!
+++
- Значит, вот такие дела, - шепотом рассказывал уже остывший от военного пыла, но гордый, как никогда, Трофим Агриппу. – Хозяин в плен взял начальника ихнего, трибуна Британского легиона. Теперича вот трибун в себя пришел, он его перевязал и расспрашивать изволит… а сам-то, бедняга, как страдает от своей раны-то… но виду не подает… благородно воспитан, не то что Митродор.
- А на каком языке они разговаривают? – с глубоко уважительной, несоизмеримой с прежней интонацией, задал ему вопрос Агрипп. – На британском, поди?
- Нет, на латыни. Хозяин сразу стал с ним на латыни говорить. Прям и говорит ему: «Quod nomen est tibi?». А тот ему – «Diomedus vocor». Диомедус, значит. Да, хозяин в этом варварском наречии силен! Он и с императором Констанцием только по-латыни и разговаривает в Новом Риме…
______
(***) Как тебя зовут? - Диомид.(лат)
- А ты кто? – тем временем поинтересовался у Кесария раненый трибун Британского легиона.
- Кесарий, архиатр Сирийского легиона.
- О, благие боги! Врачишка взял меня в плен…
- Раз мы уж заговорили о врачах и блистательном искусстве медицины – то позволь спросить тебя, Диомид – как твоя голова? – задал вопрос Кесарий.
- Да ты здорово меня приложил, - честно и прямо сказал огромный трибун.
- Да и ты в долгу не остался, - заметил архиатр.
Повязка на его правом плече уже успела пропитаться кровью.
- Слушай, а как тебе удалось мне так врезать? Ты левой бил, что ли? – долго думав о чем-то, наконец, спросил трибун, едва помещавшийся на носилках.
- Да, я владею двумя руками одинаково, - кратко ответил Кесарий и добавил: - Очень полезно в хирургии.
- Вот судьба-то, вот судьба! – застонал трибун, и стал похож на Ромула, оплакивающего своего незадачливого брата. – Встретить в бою врача-амбидекстра и попасть к нему в лапы!
- А где вы стоите? – словно невзначай, спросил Кесарий.
- Не думаешь ли ты, что я стану отвечать на твои вопросы? – хмыкнул Ромул-Диомид.
- Выпей вина и лекарство, - посоветовал Кесарий. – Я и так знаю, что вы стоите под Тарсом, в Мопсуекрене, скорее всего. А Юлиан в войске или еще за морем?
- Вино хорошее. Только я не буду на твои вопросы отвечать… как тебя там… Цезарий.
- Тогда закрой глаза и лежи смирно. Я думаю, что все складывается так, что Юлиан должен быть в войске… или прибыть в самые короткие сроки. А наш император, Констанций – в Новом Риме. Мы тут сами справляемся, как можем.
- Ты из Лациума перебрался в Новый Рим? – спросил Диомид.
- Нет, из Каппадокии, - ответил Кесарий.
- Из Каппадокии?! – закричал Ромул на чистом греческом. – Так какого рожна мы тут с тобой на этом варварском латинском языке уже битый час разговариваем?!
- Не знаю, это ты на нем разговариваешь, - усмехнулся Кесарий.
- Так это ты мне по-латыни стал вопросы задавать! – возмутился Диомид.
- Ну и отвечал бы по-гречески, кто тебя заставлял мне на варварском языке отвечать.
Диомид помолчал, обдумывая слова каппадокийца. Кесарий улыбнулся и добавил:
- Сам посуди, на каком языке я должен разговаривать с воинским начальником из западного легиона? У меня достаточно здравого смысла, для того, чтобы понимать, что по-гречески из них мало кто говорит.
- Это точно, - отвечал хмуро Диомид. – Не с кем прямо поговорить… Римляне и варвары, выучившиеся латинскому языку, да еще и гордящиеся этим. Ты из Каппадокии, значит? Вот откуда у тебя такой странный акцент, даже в латинском прорывается, я все гадал – на варвара не похож, а на странной латыни говоришь… А я из Вифинии.
- О, из Вифинии? – обрадовался Кесарий. – Это добрый знак. Один из моих лучших друзей – вифинец, - добавил он и спросил: - Голова не кружится? Не тошнит? Пей вино. Эй, Трофим!
- Значит, я теперь – твой пленный? – продолжил Диомид.
- Ну, в первую очередь – ты мой пациент, - успокоил его Кесарий. – Будем исходить из этого. Кстати, меня не Цезарий зовут, а Кесарий. По-гречески.
- Я понял, - ответил Диомид. – Эх, пленник врачишки из Сирийского легиона… Позор.
- Не задирай, не задирай врачишку из Сирийского легиона, - заметил Кесарий. – Давай посмотрим на вещи с другой стороны. Вифинец – пленник каппадокийца. Грек пленил грека. Что за горе – эта междоусобная война! А Юлиан не подумывает с Констанцием начать переговоры – может, как-то договорятся? – со вздохом спросил Кесарий.
- Подумывет, еще как, - ответил с пылом Диомид. – Поэтому он и в Тарс тайком прибыл…
И, охнув, закрыл глаза.
- Проклятый каппадокиец, - проговорил он, наконец. – Правду говорят, что коварнее вас нет, и змеи, кусая вас, дохнут сами.
- Да успокойся же ты, - ответил Кесарий. – Я и так знал, что Юлиан под Тарсом, еще раньше тебе говорил, ты же помнишь! Эй, Феодим! – позвал он молоденького помощника архиатра. – Скачи в Новый Рим с вестью о том, что Юлиан в Тарсе, в Мопсуекрене. Лошадей меняй как можно чаще, скачи и ночью и днем.
Он быстро набросал что-то на вощеной табличке и, запечатав своей печатью, отдал гордому поручением Феодиму.
Диомид стонал, обхватив перевязанную голову ручищами.
- Верни мне мой меч, - потребовал он, пытаясь встать, но Трофим уже ловко привязал его ноги к носилкам.
- А это тебе зачем понадобилось? – спросил Кесарий. – Выздоравливай, а там и за меч возмешься.
- Дай мне мой меч, врачишка-каппадокиец! Брошусь на него! – взревел трибун.
- Вот уж незачем, - пожал плечами Кесарий и дал знак Трифону и Агриппу – те привязали возмущенного трибуна к носилкам за руки.
- Вот и славно, - заметил архиатр. – Новости какие – на мечи бросаться… Феодим, перевяжи-ка мне плечо…. Да, он же уехал…. Трофим, ты бы мне плечо перевязал?
- Как изволите, господин! – с готовностью ответил тот.
- Кесари договорятся, Диомид, а ты себя жизни лишишь, - назидательно говорил Кесарий, слегка морщась, пока Трофим его перевязывал. – Тебе еще жениться надо, и до префекта дослужиться.
- Я выдал военную тайну, - торжественно и печально отвечал Диомид.
- Ничего ты не выдал. Я тебе говорю: я и так знал, что Юлиан в Тарсе… - Кесарий прервался и закусил губу. Трофим ахнул, увидев его рану, освобожденную от бинтов.
- Не ахай, не девица в гинекее, - раздраженно заметил Кесарий. – Быстро бальзам приложи и снова завязывай. Феодим… а, он же уехал с поручением…
- Вон он обратно скачет! – удивленно воскликнул Агрипп, пока Трофим закреплял повязку на плече архиатра. – а Трофим и без него справился, - льстиво добавил он.
- Дай вина, Трофим, - потребовал Кесарий. – Не разбавляй. Эх, молодец ты, Трофим, умница, что еще сказать… А ты, Феодим, что вернулся? В Новый Рим дорогу позабыл?
- Господин Кесарий… - задыхась, говорил Феодим, - господин Кесарий! Там… там… там все воины, и наши, и британские, Юлиана несут на щитах, на копьях, все кричат… Его провозгласили императором!
- Как?! – одновременно вскричали Кесарий и Диомид.
- Констанций умер! – срывающимся голосом проговорил молодой помощник архиатра.
- Отлично, - заявил Диомид. – Ну что, Кесарий архиатр, это ты теперь, выходит, у меня в плену.
- На меч бросаться, значит, не будешь? – язвительно заметил Кесарий. - Развяжи-ка его, Трофим.
- Не буду, не буду, - пообещал Диомид, хлопая Кесария по здоровой руке. – Выпей-ка сам вина – вон, какой ты бледный.
- Ладно уж, - кивнул архиатр, - вместе выпьем, за конец междоусобной войны. Юлиан слвный военачальник, я слышал. Британский и галльский легионы его боготворят.
- Да, он прирожденный воин, - кивнул с восторгом Диомид.
- Трофим, готовь мулов и носилки, - велел Кесарий. – Поедем и мы, посмотрим на торжество нового императора. А мне подай Буцефала… ты протер его как следует?
- Да, в теплой попоне овес кушать изволит, - заметил Трофим. – Седлать животину? Или пусть доест?
- Потом доест, императора надо встретить, - ответил Кесарий.
Вскоре они тронулись в путь, в сторону ликующих криков легионеров – казалось, откуда-то издалека идет гроза, и это – не человеческие крики, а раскаты дальнего грома.
- Юлиан – император!
- Юлиан – император!
- Юлиан – император!
Диомид с подложенными под спину подушками, разговаривал с сидящим на коне Кесарием, когда невысокий бородатый человек в сопровождении архиатра, двух воинов высокого ранга и человека, по одежде напоминающего теурга, подошел к ним.
- Ты пролил кровь за своего императора, мой славный трибун? – с улыбкой сказал он.
- Служу императору и народу римскому! – воскликнул Диомид.
- Орибасий осмотрит твою рану, - ласково сказал бородач.
- Пусть не тревожится божественный август – мне уже оказал помощь благородный архиатр Кесарий, спасший меня от смерти, - сказал Диомид.
- Архиатр Кесарий? – бородач отступил на шаг, буравя лицо всадника своими умными, беспокойными глазами. Архиатр понял, что перед ним император, и спрыгнул с седла.
- Ты был справедлив и честен в игре в мяч, Кесарий, сын Григория из Назианза, - проговорил Юлиан медленно. – Думаю, что и в божественном врачебном искусстве ты достиг высот…
Кесарий молча поклонившись, смотрел на нового императора. На плаще того сияли вышитые золотом буквы «Непобедимое Солнце» - вместо привычного «Хи-Ро».
- Не зови меня «божественным», о трибун Диомид, - сказал тем временем Юлиан, беря за руку раненого. – Боги да пошлют тебе скорейшее выздоровление. Ведь твой целитель, Кесарий, уже помолился им о тебе?
- Ты прав, о император, - отвечал Кесарий. – Я помолился Христу Богу.
Лицо императора застыло в двусмысленной улыбке.
- Что ж, ты искренен, Кесарий врач, и за это мой покойный брат, император Констанций, справедливо возвысил тебя… До встречи в Новом Риме! – неожиданно резко сказал он и повернувшись, удалился вместе со всей своей свитой. Кесарий поймал презрительный взгляд Орибасия, и вспомнил, у кого он видел такие жесткие, и вместе с тем маслянистые глаза – в Никомедии, в школе при архиатрии, у Евстафия.