17. О ВАСИЛИИ, АКРИДАХ И СИРИЙЦАХ.
Навкратий, Кесарий, Рира уже давно возлежали за ужином в саду, когда к ним подошла Эммелия - она велела накрыть себе с дочерью и невесткой отдельно от молодых людей.
- Кесарий, - сказала она, нагибаясь к гостю, - у меня для тебя радостная новость.
- Григорий старший нагрянул? – спросил Рира.
- Типун тебе на язык, - ответил его брат-атлет.
- Помолчи, вомолох, - сердито сказала Эммелия младшему сыну. – Мне хотелось бы поговорить с тобой наедине, Кесарион, - шепнула она.
Кесарий поднялся с ложа и последовал за ней в полумрак вечернего сада.
- Ты хотел бы увидеть Нонну, Кесарион? – спросила она, осторожно беря его за руку.
- Я не хочу ехать в Арианз, тетя Эммелия. Это не принесет добра никому, - решительно тряхнул головой Кесарий, и его густые черные волосы разлетелись, как конская грива.
- Не надо ехать в Арианз, дитя мое, - ответила Эммелия, кутая свой стройный стан в темную траурную столу. – Нонна будет здесь через час-другой.
- Тетя Эммелия! – воскликнул Кесарий.
- Ты рад? – улыбнулась она ему.
- Очень, очень рад – но как…
- Неважно. Не задавай вопросов, дитя мое. Будем думать, что это всего лишь случайность. Нонна давно обещала меня навестить. И, подумать только, именно сегодня собралась! - матрона попыталась улыбнуться хитро, но вышло – грустно.
Кесарий расцеловал Эммелию, и она, тоже поцеловав его в лоб, взъерошила его густые жесткие волосы.
- Какие вы упрямцы… вместе с твоим отцом, - снова вздохнула она. – К чему эта война? Впрочем, у нас дома тоже война.
- Вы о Рире, тетя Эммелия? – быстро сказал Кесарий. – Он добрый, честный юноша. Вам незачем тревожиться о нем, тетя.
- Я порой так боюсь, Кесарий, что он… понимаешь, вдруг он станет э л л и н о м! – понизила голос до шепота Эммелия.
- Ну что вы, право, тетя Эммелия! – рассмеялся архиатр. – Рира совсем не тот человек, чтобы приносить жертвы идолам!
- Я не про жертвы… Я про то, что он увлекается Плотином.
- Рира – теург? – захохотал Кесарий. – Тогда уж и меня в отступники запишите!
- Кесарий, что за глупости. Ты – совсем другое дело. Я была бы только счастлива, если бы Григорий уехал в Константинополь и помогал тебе. Но увы, он забросил медицину и занялся риторикой.
- А мой отец считает, что в Новом Риме я позабыл о благочестии.
- Твой отец!.. - вздохнула Эммелия. – Он никогда тебя не понимал… Мне даже страшно вспомнить, что пришлось пережить твоей матери тогда, на суде…
- Если бы ваш муж, дядя Василий, не вступился за меня, то, воистину, не знаю, что со мной стало бы, - с неожиданным порывом сказал Кесарий.
– Он спас меня от позора – я руки на себя наложил бы, если бы со мной это сделали… Добрый был человек, дядя Василий-ритор! У Христа в царстве теперь.
- Да, он там, - ответила серьезно Эммелия, вытирая глаза. – Ох, дитя мое! Твой отец понять не хочет, что и в воды Ириса, и в Новый Рим тебя влекло твое благородное, милостивое сердце! Как у тебя продвигаются дела с ксенодохием?
- С ксенодохием? – оживился Кесарий. – Проект готов, но из-за этой войны с Юлианом все отложено. Надеюсь, временно.
- Василий тоже хочет устроить ксенодохий, - осторожно заметила Эммелия.
- Вот как? – вскинул брови Кесарий и добавил – то ли в шутку, то ли всерьез: - Посмотрим, у кого получится раньше!
- Госпожа Эммелия, господин Василий пресвитер прибыли! – подбежала к хозяйке дома запыхавшаяся служанка.
- Ах! – всплеснула Эммелия руками. – Вот и он! Легок на помине! Дитя мое, Кесарий, только не задирай его, только не ссорьтесь!
- Да что вы, тетя! – рассмеялся архиатр, обнимая худенькую Эммелию. - За кого вы меня принимаете?
- Да уж знаю, - погрозила ему пальцем Эммелия. – Ты похож на Риру моего… такой же вомолох, прости Господи, был бы… да жизнь тебя рано побила. Тяжелая она у тебя, дитя мое.
Она снова погладила его по руке.
- Вовсе нет, тетя Эммелия, - весело ответил Кесарий. Эммелия сделала вид, что не заметила нарочитости в его голосе. Они одновременно обернулись в сторону тропинки, ведущей к дому. Мраморная крошка белела в сумерках, и в тишине было слышно, как она хрустит под чьими-то быстрыми шагами.
Невысокий, худощавый человек в длинном хитоне, несмотря на жаркий июльский вечер, закутанный в плащ по самый подбородок, шел к ним. Он быстро шагал, склонив голову – словно внимательно смотрел себе под ноги, боясь споткнуться. Когда он приблизился настолько, что уже можно было различить его бледное, осунувшееся лицо с глубокими тенями под глазами, стало ясно, что он вовсе не боится споткнуться – он погружен в свои мысли.
- Здравствуй, мама, - негромко сказал он, подойдя к Эммелии и поцеловав ее. - Здравствуй, Кесарий, - так же негромко, без особого удивления сказал он архиатру. – Рад тебя видеть. Григорий с твоим отцом уехали по делам в Сасимы. Ты, наверное, знаешь. Ты сегодня к нам приехал.
Он не спрашивал, а говорил утвердительно, словно отдавал ряд простых и ясных приказов.
- Как твое здоровье, Василий? – спросил Кесарий.
- Так же, как и церковные дела, - ответил пресвитер, внимательно глядя на Кесария умными серыми глазами. – Кстати, о них. Я хотел бы, чтобы ты стал епископом Нисским, Кесарий. Это необходимо нам в настоящий момент.
Он вскинул голову, его мягкая рыжеватая бородка блеснула, словно пламя, в свете факелов, что держали подошедшие рабы.
- Кстати, о необходимостях, Василий. Я хотел бы, чтобы ты стал архиатром Сирийского легиона, - не замедлил с ответом Кесарий.
- Брат! О брат мой, пресвитер, колесница церкви и конница ее! – раздались причитания – это Рира в сопровождении Навкратия незаметно подошли к разговаривающим. – Ты же изучал благородное искусство медицины, о брат мой Василий! Спаси Сирийский легион от летнего поноса! Кесарий просит тебя!
У беседки под платаном раздался девичий смех. Келено и Феозва застенчиво поглядывали на мужскую компанию, но сомнений не было – они слышали все.
Василий молчал, кусая бороду.
- О брат мой! Пусть я стану жертвой за грех! – вопил Рира, воздевая руки и загораживая Кесария собой. Это выглядело особенно смешно – архиатр был выше его на голову. – Не губи Кесария! Я, я, я стану вместо него епископом Нисским!
- Смотри, братец, допрыгаешься – взаправду станешь, - пошутил Навкратий. – Привет, Василий! Как дела?
- Так себе, - ответил Василий, пожимая Навкратию руку. – Кстати, Крат…
- Я не буду епископом,- полушутя перебил его гигант.
- Я думаю, что общину лучше основать на том месте, где поселились вы с Хрисафием.
- Что-о?! – гигант отпустил руку Василия и отступил на шаг.
- Уединенное тихое место, уже обжитое вами. Ты мог бы возглавить общину…
- Так, Василий, - ответил ему Навкратий, уперев руки в бока. – Ты с дороги устал, наверное? Сходи-ка в баню для начала, поешь, а потом я тебе скажу все, что я думаю о твоих планах про всякие там общины на нашем тихом месте.
Но пресвитер сделал вид, что не понял легкой угрозы, прозвучавшей в словах отшельника-геракла.
- Общину может возглавить Агафон. Я предполагал, что ты откажешься, Навкратий.
- Агафон?! – вскинула Эммелия безупречные брови.
- Да, мама. Он ведет строгую, чистую жизнь, - спокойно ответил Василий. - Кесарий, ты, наверное, помнишь нашего раба Агафона? Он часто забавлял гостей за ужином, еще при отце. Отец его очень любил и дал ему вольную завещанием.
- И после этого наш Агафон-вомолох принял крещение и ушел жить в уединении куда-то в лес, представляешь? – покачала головой Эммелия.- Мы все так удивлялись. Кто бы мог подумать, что наш добрый весельчак всегда мечтал о философской жизни…
- Впрочем, его место с успехом занял мой младший брат, - добавил пресвитер, глядя на Риру. – Так что нас по-прежнему есть кому веселить за ужином.
- Помнишь Агафонову лучшую пантомиму? – оживился Навкратий. – Рира ее отлично показывает. Уже показал тебе, наверное?
- Крат! – укоризненно проговорила Эммелия.
- Я потом тебе ее покажу, Кесарий, - весело ответил Рира. – Про то, как в бане закончилась холодная вода.
- Григорий! – зычно пророкотала Эммелия. – Постыдись хотя бы при матери и сестрах!
- Ну, я согласен, она немного неприличная, - важно сказал Рира. – Но про сирийца на рынке – вполне можно и при сестрах…
- Григорий! – повторила Эммелия с нарастающей угрозой в голосе. Потом, обращаясь к старшему сыну, она произнесла:
- Василий, баня готова – пойди, освежись с дороги, сынок.
- Спасибо за заботу, мама, но я теперь моюсь не чаще трех раз в неделю, - ответил Василий. Эммелия вздохнула.
- Хочешь, чтобы на благовоние риз твоих сбежались все епископы ариан и бежали за тобой до самой Неокесарии, умоляя принять их в общение? – невинно и даже благочестиво спросил новоявленный мим.
- Рира, ты глупец, - тем же ровным тоном ответил Василий.
- Я цитирую Писание. Песнь Песней. А ты обозвал брата глупцом – и теперь подлежишь синедриону, - невозмутимо ответил Рира.
- Ну, хорошо, не желаешь в баню – пошли ужинать, - прервал их перепалку Навкратий, кладя свою огромную руку на плечо тщедушного Василия. – Идем, поешь хоть немного.
Эммелия благодарно взглянула на среднего сына и отойдя, сделала вид, что отдает какие-то распоряжения рабыням.
- Знаешь, Кесарий, как дети, играя, пироги пекут? А потом кушают и старших угощают? Вроде ням-ням? – отчего-то вдруг начал громко и возбужденно рассказывать Рира Кесарию. - Я, когда у Каллиопы, сестры, в Армении гостил, с племянницами столько их пронямнямкал - и с укропом, и с тмином, и с медом. И все из одной и той же травы."Дядя Григорий, скушай наш пирожок!" И куда деваться - ням-ням, да ням-ням. Понарошку. А то плач поднимут и Каллиопа меня живьем, как вакханка, разорвет, что я их обидел. А Василий до сих пор такими пирогами питается. По-настоящему уже. Заигрался.
Кесарий слушал, но ничего не говорил. Наконец, Рира смолк.
Кесарий и Василий сели за стол друг напротив друга, Навкратий, Рира и Хрисанф расположились вокруг них на пиршественных ложах с видом зрителей в театре.
Василий долго молчал, наморщив лоб. Братья тоже молчали. Навкратий усмехался в бороду, Рира беспокойно ерзал, то облокачиваясь на подушку, то нервно отщипывая виноградины от грозди. Только Кесарий спокойно ел курицу с оливками. Справившись с половиной блюда, он откинулся на пеструю подушку и спросил Василия:
- Как дела церкви, Василий?
- Все так же плохо, - ответил Василий ему.
- А как твое здоровье, Василий? – продолжил архиатр, словно и не спрашивал до этого.
- Нечем хвастаться, - пожал плечами худой пресвитер, и складка между его бровей стала еще глубже. Увы, и церковь, и тело мое раздираемы болезнями – и нет исцеляющего.
Навкратий, после некоторого колебания, принялся, наконец, за курицу с оливками. Рира же сидел все так же – бледный и неподвижный, с мелкой испариной на лбу.
- Я считаю, Кесарий, что ты, как врач, сможешь помочь нам справиться и с тем, и с другим, - сказал Василий.
- Ты же раньше не просил у меня совета, - невинно заметил Кесарий, с аппетитом уничтожая курицу.
Василий медленно вертел в длинных тонких пальцах лист сельдерея.
- Ты был далеко, а для лечения болезней человеческих и церковных нужно постоянное пребывание с больными, - наконец, медленно ответил он.
- Ты переезжаешь в Новый Рим, Василий? – небрежно спросил Кесарий.
Рира был уже не просто бледным, а зеленоватым.
- Что, живот разболелся? – участливо спросил его Навкратий. – Бедняга! А курица-то и впрямь неплохая! Хрисаф, что ты не ешь-то?
- Ты все шутишь, Кесарий, - ровным, печальным голосом продолжил Василий. – А между тем ты ведь согласился стать пресвитером и, в дальнейшем, епископом, в Ниссе.
Кесарий выронил большую двузубую вилку – Хрисаф едва успел убрать ногу.
- Ты что это, Василий, а? – начал было разгневанно Кесарий, но поймал взгляд несчастного, бледно-зеленого Риры – взгляд человека, приговоренного к жестокой и медленной казни.
- Ты что это, Василий? – повторил Кесарий более добродушно, незаметно делая ободряющий знак незадачливому чтецу. – С чего ты это взял?
- Кесарий, но ты же сам написал мне письмо, - слабый голос Василия стал стальным.
- Написал письмо? – с улыбкой переспросил Кесарий, кидая быстрый вопросительный взгляд на бывшего чтеца. Тот умоляюще прижал к груди обе руки и своротил на землю огромное блюдо с виноградом, сливами и персиками. Пока рабы устанавливали его на место, Кесарий невозмутимо продолжал:
- Неужели ты не можешь различить, где шуточное письмо, а где серьезное? Я, право, думал, Василий, что ты уже настолько освоился в политике и общественной жизни, что тебя трудно провести.
- Кесарий, это н е б ы л о шуткой, - четко и раздельно проговорил пресвитер. – Теперь ты решил пойти на попятный?
- Василий, это б ы л о шуткой, - в тон ему ответил архиатр. – Просто ты не понимаешь ш у т о к.
Сказав это, Кесарий покровительственно улыбнулся.
Рира, стиснув серебряный кубок, мелкими глотками пил холодную родниковую воду. Его взгляд лихорадящего человека метался из стороны в сторону, не в силах остановиться ни на старшем брате, ни на Кесарии.
Василий молчал, терзая теперь уже лист базилика. Когда от него уже ничего не осталось, а горьковатый запах наполнил все кругом, он промолвил:
- Жаль. Очень жаль. Я рассчитывал на тебя и на Григория, Кесарий.
- Рассчитывай на Григу, коли он дает тебе эту возможность, друг мой, - ответил Кесарий, улыбаясь, - а на меня рассчитывай не более, чем я – на тебя.
- Твой брат болеет за церковь, Кесарий! – звонко выкрикнул Василий. Его впалые щеки порозовели.
- Он болеет, да, - кивнул Кесарий. - Болеет – после ваших подвигов в Понте. Так себе желудок постами испортил, что не восстановить никак.
- Я тоже болен, Кесарий, - ответил Василий тихо. – Впрочем, ты здоров, тебе этого не понять.
- Да, действительно, не понять, - кивнул Кесарий. – Так что закончим этот разговор.
Рира судорожно вздохнул и откусил кусок лепешки.
- Кесарий, дитя мое! – вдруг раздался из ночной тьмы голос Эммелии. – Посмотри, кто пришел навестить тебя!
- Ахи! – вдруг закричал радостно архиатр, вскакивая. – Шлама, ахи!
И он заключил в свои крепкие объятия высокого черноволосого молодого человека в простой одежде.
- Шлама, ахи! Шлам анта? Лахэк анта хаййаик бе Рум хадта? – радостно отвечал ему тот.
- Мехалек хаййя хамека! Элла лукдам эмар ли – шлам анта? Шлама эмак ва-эми? Шлмата энэйн? –быстро и весело говорил Кесарий.
- Что это за варварский язык? – спросил медленно Василий.
- Сирийский, - небрежно ответил Рира.
- Это же Абсалом! – добавил, смеясь, Навкратий. – Ты его, что, не узнал?
Высокий сириец тем временем продолжал говорить, отвечая Кесарию:
- Ин. Йа’ эвнан лак реббат, ахи… - он вздохнул. (*)
_____
Здравствуй, брат мой! Как ты? Как жизнь в Новом Риме? – Жизнь идет своим чередом. Но скажи мне лучше ты – как твои дела? Как твоя мать и моя мать? Здоровы ли они? – О, да, все здоровы. Мы так скучаем по тебе, брат мой… (сир.)
_____
- Садись к нам, Салом! – сказал Кесарий уже по-гречески.
- Да, Саломушка, давай, присаживайся к нам! – весело поддержал его Навкратий.
- Это мой брат, Абсалом, - сказал Кесарий, обращаясь к Василию. – Не только названный, но и молочный.
- Они с Абсаломом, как мы с Хрисафом! – заметил Навкратий.
- Я знаю Абсалома, - кивнул Василий.
Кесарий отошел к Нонне, обнял ее и расцеловал, а потом расцеловал маленькую кормилицу и спутницу-рабыню Нонны Мирьям и вернулся к столу, еще раз настойчиво позвав с собой Абсалома.
Абсалом осторожно сел к столу, теребя в смущении бороду. Эммелия уже распорядилась – ему тоже подали курицу с оливками.
- Абсалом, ты, несомненно, грамотен. Ты бы мог стать чтецом, - сказал вдруг Василий. – Нам нужен чтец.
Абсалом улыбнулся и покачал головой.
- Перестань, Василий, - вдруг резко одернул брата Навкратий с такой интонацией, что на лице пресвитера впервые за весь вечер появилась тень смущения.
- Я…пойду, хозяин? – в наступившей тишине спросил Абсалом.
- Нет, ты останешься, брат, - громко ответил Кесарий.
Василий тем временем разложил на скатерти маслины и виноградины.
- Вот это – Каппадокия, - начал он вдруг, ни к кому не обращаясь, и обвел черенком вилки воображаемую границу на скатерти.
- Это – Неокесария, - он положил виноградину на севере. – А это Арианз.
- Родина Кесария! – мечтательно протянул Рира, уже принявший прежний цвет. – Тоскуешь ли ты по ней, о архиатр?
- А это – Сасимы, - продолжал Василий, привычно не обращая внимания на реплики брата.
- Это наш местный Новый Рим, - продолжал Рира. – Кафедра настолько хороша, что в епископы на нее не сыскать ни ариан, ни василиан. Всех смиряет ее высота, все отказываются, сознавая свое недостоинство!
- Вот эти кафедры – наши, - продолжал Василий, раскладывая дюжину крупных, светлых виноградин. – А эти – он разложил другую дюжину темных, - арианские. Если бы ты, Кесарий, стал хотя бы пресвитером, то мы бы отбили многие кафедры у ариан.
- Ты же в епископы меня звал, - заметил Кесарий.
- Не все сразу, о Кесарий, - заметил Рира. – Сначала – в пресвитеры, потом – в епископы.
- Ты станешь епископом, брат? – оживился Абсалом. – Как хорошо! Ты вернешься домой…
- Саломушка, - ласково сказал ему Кесарий, - я не вернусь…
Они не слышали взволнованные голоса трех женщин в соседней беседке:
- Ах, хозяйка! Посадил моего Салома за стол! Как свободного! Как благородного! Ах, хозяйка Нонна! Ах, что теперь с ним будет!
- Мирьям, успокойся же! Видишь, и Хрисафий сидит рядом с Кратом!
- Хрисафий – вольноотпущенник, а Салом – раб! – рыдала Мирьям. – Госпожа, скажите господину Александру, пусть не сажает Салома рядом с собой за стол! Мар Григорий узнает, мар Григорий убьет Салома!
- Мар Григорий не узнает об этом ни от кого, если ты сама ему об этом не скажешь, Мирьям! – сердито проговорила маленькая женщина в покрывале диакониссы. – Как же так, - взволнованно обратилась она к подруге, - как же так, Эммелия? Военный архиатр… и мы ничего не знали, ничего! Вот так с ним всегда! Ах, какой он скрытный, Александр! Не сказал, что идет на войну. А Горгония, я уверена, знала все. Бессовестная! Ничего мне не сказала! Чтобы я не волновалась, вот так она говорит всегда… а я все равно волнуюсь, я чувствовала, что он – не в Новом Риме!
- Нонна, я думаю, что Александр и Горгония были правы, что скрыли все от тебя… но отчего ты не позовешь сына и вы не поговорите наедине?
- Я хочу, чтобы он посидел спокойно, поговорил с твоими мальчиками, с Саломом…- покачала головой Нонна. – Как Рира? Как твой Василий? Я вижу, он вернулся.
- Ох, Нонна, - покачала головой в свою очередь Эммелия. – Василий убьет себя. Собственно, он это и делает – каждодневно убивает себя для блага церкви. Если прав Ориген, и души нисходят в тела, то душа Василия явно ошиблась в выборе тела. Им бы с Кратом поменяться…
Эммелия вздохнула.
- А как себя чувствует Келено? Как носит первое дитя свое?
- Слава святым мученикам, неплохо. Конечно, Рира не так внимателен к ней, как бы мне того хотелось. Ведь это совершенное особое время… ожидание первенца… Помню, когда я носила Макрину, мир для меня стал удивительным, несказанно радостным… Говорят, что мужчинам этого понять не дано, но мой Василий все понимал… Ах, Нонна! Как мне его не хватает!
И высокая женщина в трауре склонилась на плечо маленькой диакониссы.
… А тем временем Василий, раскрасневшийся и увлеченный, рассказывал сидящим за столом о своих планах, передвигая виноград и маслины. Хрисафий тронул за плечо Абсалома, сидевшего подле Кесария неподвижно, с неестественно выпрямленной спиной.
- Пойдем, Салом, посмотрим, что за чудесный сад у госпожи Эммелии!
Салом с готовностью вскочил.
- Не уходи, Саломушка! – сказал Кесарий, оборачиваясь к нему.
- Мы скоро придем, Кесарий, - ответил за раба-сирийца Хрисафий.
- … так вот, - продолжал Василий, - Василий Анкирский может перейти на нашу сторону. И это будет крупная победа.
- Василий Анкирский? – хохотнул Рира. – Он? На нашу сторону? Шутишь? Грезишь наяву? Сравнил его связи и влияние с твоими… ты меня прости, конечно…
- Значит, наше влияние должно расти, - твердо сказал Василий.
- Уж если Афанасий его перетянуть не смог, то тебе-то куда с Афанасием тягаться? – пожал плечами Рира.
- Я не понимаю, - перебил братьев Навкратий. – Вы там что, в церкви, теперь воюете, или все-таки истину никейскую отстаиваете? Что значит – «влияние должно расти», «перетянешь на нашу сторону»? Что это за интрижки придворные? Чуждо это духа Христова, брат, вот что я тебе скажу. А еще упрекаете Кесария, что он при дворе. Так он и не говорит никому, что он там церковь спасает и никейскую веру защищает.
- Ты неправ, Крат, - начал Василий терпеливо.
- Отчего это я неправ? – возмутился лесной отшельник. – Разве, если Василий Анкирский не перейдет в твой лагерь, то Сын Божий перестанет быть Богом и Единосущным Отцу?
- Не перестанет, - ответил Василий устало. – Не перестанет. Но тысячи простых людей, которые идут за Анкирцем и другими епископами, видя наши разделения, будут путаться, недоумевать, и думать, что Сын – творение. И значит, сердце их не познает радости спасения, ибо спасение подается только Богом Живым, только тогда спасает Христос, когда может сделать нас богами. А если Он не Бог, как же тогда Он может дать нам то, чего не имеет? И от этой великой скорби и надо спасать простецов. Если иначе привить им более высокие мысли невозможно – то надо действовать не только по-голубиному, но и по мудрости змениной.
- Дерзай, Василий! Каппадокийская кровь должна взять свое, - засмеялся Крат. – Недаром говорят, что змея умерла, после того как укусила каппадокийца!(**)
_____
(**) поговорка
______
- Итак, ты хочешь заставлять людей становиться никейцами. Но Христос призвал нас к свободе, - заметил молчавший Кесарий. – Что ты скажешь на это?
- Да, свободу церкви дал император Константин. И что сказу же произошло? Какие дрязги в церковном дворе начались? – парировал Василий.
- Они просто наружу выползли, - ответил архиатр.
- Люди, которые не привыкли к философии, а привыкли к палице начальника, не будут философствовать, а будут делать то, что велит начальник, - ответил Василий.
- Ты серьезно уверен в том, что Василий Анкирский изменит свое мнение о том, что Христос – не Бог, если вступит в твою партию? – поинтересовался Навкратий.
- Он не говорит прямо, как Аэций, что Христос – совершенно не Бог, что Он – творение, как одно из творений и рождение, как одно из рождений.
- Что же он говорит тогда? Что Христос - частично не Бог? – ядовито заметил Рира. – Какой же частью?
- Глупец ты, Рира! – в сердцах бросил Василий.
- Нечего было ответить философу, и он стал уничижать брата своего, - скорбно заметил ритор. – А кто ты, что уничижаешь брата своего?
- Его рассуждения о Сыне, хоть и без слова «единосущный», близки к нашему, никейскому пониманию, - продолжал Василий, отвернувшись от Риры. - Он называет Сына «подобосущным». Нас вражда разделяет более, чем споры о единосущии Сына. Спор – это лишь предлог. И поэтому я сделаю все, чтобы прекратить эту вражду.
- Блаженны миротворцы, - нараспев проговорил Рира.
- Не кощунствуй! – вскричал Василий.
- Не злись! – ответил ритор. – Недостойно философа и пресвитера. А я уже человек для церкви потерянный.
- Да у нас дома вражда, а ты все церковь спасаешь, - добродушно заметил отшельник. – Лучше бы разобрался в делах домашних… а то правда, Макрину жалко…
- Возвращайся из леса, помогай Макрине – кто тебе мешает? - предложил Василий, и на его щеках появились красные пятна.
- А ты?
- А я вижу, что мир стонет, увидев себя арианским! – вскричал Василий, захлебываясь словами. - Философы отняли у людей надежду. «Иисус – не Бог»! Вот что они проповедуют! Это старая эллинская басня о том, что к Богу нет никакого пути. И я не позволю, чтобы эта басня овладевала сердцами людей, повергая их в печаль, и отнимая у них надежду! Я положу этому конец – чего бы мне это ни стоило! И если для этого надо привлечь на сторону никейцев Анкирца – то это должно быть сделано!
Василий ударил кулаком по столу, и виноградинки разлетелись по сторонам. Он закашлялся и примолк, потом продолжал тише:
- Борьба с арианским безбожием – это не только проповеди, это не только споры с Евномием, не только уяснение того, что есть сущность и что есть ипостась в Троице.
Василий снова закашлялся и долго не мог вымолвить ни слова, взмахивая руками, словно хотел взлететь.
- Осторожнее! – привстал со своего места Кесарий. Но Василий уже сделал небрежный жест и, проронив: «Пустяки!», откинулся на подушки.
- Так что же есть сущность, усия, и что есть ипостась, Василий? – примирительно спросил Навкратий. – Вот в Никейском Символе сказано, что Сын рожден из сущности Отца. А теперь вы с Григорием что-то напридумывали про ипостаси.
Василий, все еще переводящий дыхание, помахал рукою, как ритор, призывающий слушателей к молчанию.
- Сущность у Отца, Сына и Духа общая. О них следует мыслить не так, что они – «иное» и «иное», но что они – Иной и Иной. И такое различие и зовем мы ипостасью, - хрипло сказал он, наконец.
- Понятно, - сказал Навкратий. – Всегда я недолюбливал Аристотеля. То ли дело, например…
-… Аристофан, - подсказал Рира.(***)
____
(***) знаменитый античный автор комедий
___
- Да ну тебя, вомолох! – рассердился отшельник-геракл. – Хрисафий, вот скажи… Куда он делся?
- Они ушли с Абсаломом, - проронил Кесарий.
+++
- Видишь, Салом, как выросли деревья? – говорил Хрисафий высокому смуглому рабу в длинном хитоне.
- Да… большие… Время быстро идет.
- Я так и подумал, что тебе неловко за столом, Салом.
Молодой сириец промолчал, покусывая бороду.
- Я часто думал о тебе, Абсалом, - говорил Хрисафий. – Вот так – просыпаюсь ночью, и думаю, думаю… Мне-то просто – у меня и отец – раб, и мать – рабыня, а у тебя…
- У меня мать – рабыня, - кивнул Абсалом. – А я – раб мар Григория. Так тому и должно быть…
Он дернул себя за бороду, вырывая прядь мягких, волнистых волос.
- Нет, не должно, - сказал Хрисафий, и оба смолкли.
- Постой! – встрепенулся вдруг Абсалом, - а ты как узнал про… про все это? Кто тебе рассказал?
- Да тут ведь и рассказывать ничего не надо, - невесело улыбнулся Хрисафий. – Я знаю, это семейная тайна мар Григория… Но все, кто видят рядом тебя и Кесария, понимают… Ведь Кесарий очень похож на отца.
- Сандрион – удивительный, - вдруг заговорил Абсалом с жаром. – Он всегда был такой… такой…
- Почему – был? – удивился Хрисафий.
- Ты думаешь… - с надеждой произнес сириец, - ты думаешь, он – не изменился?
- А чего это ему меняться? – еще больше удивился Хрисафий. – Наоборот! На службе у кесаря Кесарий проявит все свои наилучшие качества, - и он засмеялся неожиданно получившейся игре слов.
Абсалом тоже улыбнулся, но его улыбка была грустной.
- Послушай, а ты ведь расстроился, наверное, из-за слов Василия? Когда он тебя в чтецы звал? Он забыл, что ты раб. Думал, что ты давно уж вольноотпущенник… как я. Я ведь тоже молочный брат хозяйского сына, таких часто отпускают на свободу.
- Не расстроился я, - пожал плечами Абсалом, но его точеный рот словно свело судорогой.
– Нет, - еще более твердо произнес он. – Я бы в чтецах по коняшкам своим скучал.
- Послушай, Салом, - задумчиво начал Хрисафий, - послушай – а может, это, действительно, хорошая мысль? Василий поговорит с мар Григорием, тот ведь его уважает очень! И Григорий-старший даст тебе вольную, чтобы ты смог стать чтецом? Я думаю, стоит поговорить с Кратом, а он уже скажет Васил…
- Хрисаф, - Абсалом остановился на тропе средь миртовых кустов, и луна освещала его высокую худощавую фигуру, - Хрисаф, спасибо тебе… Но…
Он устало вздохнул и ссутулился.
- Мар Григорий никогда не даст мне вольную, - шепотом добавил он.
+++
Был поздний вечер, а застолье в саду Эммелии все продолжалось.
- Ты, Василий, лучше бы поел, а не строил планы завоевания Каппадокии и всей ойкумены, - дружелюбно убеждал брата Навкратий.
- Я ем, - кратко отвечал ему тощий пресвитер.
- Василий, а ты ешь акриды? – вдруг поинтересовался заскучавший было Рира. – Я бы наловил их тебе! Это очень постно – жуков всяких вкушать.
От неожиданности Крат закашлялся и отвернулся от стола, силясь проглотить то, что было у него во рту.
- Григорий, я уже объяснял тебе не раз, что акриды – это не жуки. Это сладкие медовые лепешки, - с достоинством ответил Василий.
- Ха-ха-ха! – закричал ритор. – Кто же, по-твоему, пек Предтече эти лепешки в пустыне? Мама ему, думаешь, приносила, как нашему Крату? Как ты считаешь, Кесарий?
- Отчего же ты, Василий, думаешь, что Предтеча не мог питаться сушеными акридами? – поинтересовался Кесарий.
- Потому, что это нечеловеческая пища. Это ошибка переписчика. Он добавил лишнюю йоту, - начал разъяснять Василий.
- Хитро ты вывернулся, Василий – лишь бы саранчу не есть! – захохотал Крат.
- Где бы нам найти такого переписчика и заслать его в стан к арианам, чтобы без йоты «омиусиос» писали?(****) Тогда бы церковный раскол прекратился бы, наконец! – мечтательно вздохнул Рира.
__________
(****)Омиусиос – «подобосущный» – арианский термин по отношению к Богу Сыну, позволяющего считать Его «вторым Богом по Первом (то есть Отце)». Никейское исповедание называет Бога Сына «омоусиос» - «единосущный». Эти греческие слова, действительно, расходятся на одну только букву «йота».
_____
- Церковный раскол иначе надо преодолевать, - резко ответил Василий.
- А как? – с простодушным видом вопросил ритор.
- Будешь помогать мне в делах церковных – поймешь! – отрезал Василий.
- Кстати, кочевые племена в пустынях до сих пор едят сушеную саранчу, - продолжал Кесарий, как ни в чем не бывало. - Мой друг Мина, египтянин, с которым мы вместе учились в Александрии, мне рассказывал – а он видел это сам.
- Видишь, Василий? Своими глазами люди видели! – с несказанным удовольствием произнес Рира. – А ты уж и в Писании ошибки искать начал. Возгордился ты – и падешь, словно Вавилон, падением великим…
Василий открыл рот, но его ответу не суждено было прозвучать.
По тихому ночному саду разнесся шум и гомон, точно в имении Эммелии внезапно разместился восточный базар средних размеров.
- Что это такое, сын мой? – спросила гневно она сама, внезапно выросшая у пиршественного стола и указывая на толпу людей в полосатых грязных хитонах, весело располагающихся перед домом на цветочных клумбах, где еще утром рабы проводили тщательную прополку. – Ты снова объединяешь церковь? Это т ы их позвал?
Рира закатился хохотом и откинулся на подушки. Навкратий с философским видом опираясь на стол, по-прежнему продолжал спокойно отправлять в рот одну маслину за другой. Кесарий быстро встал и, присмотревшись к толпе оборванцев в полосатых хитонах, сказал:
- Это сирийцы. Не волнуйтесь, тетя Эммелия, я сейчас расспрошу, что им надо.
- Как их только рабы-привратники пропустили, интересно? – заметил задумчиво Навкратий.
- С такими хозяевами – что уж от рабов ожидать! – в сердцах прорекла Эммелия. – Лентяи! Макрина на вас трудится, а вы живете в свое удовольствие – что первый, что второй, что третий!
- Макрине Ватрахион помогает, мама, - сказал Рира, целуя разгневанную Геру.
- От нее он только и может чему-то полезному научиться! – оттолкнула Гера-Эммелия несчастного Риру, как малютку Гермеса.
- Да, бриться она его тоже научит, как только время придет, - заметил Василий не без сарказма.
- Что у меня за дети! – вздохнула несчастная вдова.
- Усынови Кесария, мама? – предложил Рира. – Он бы тебя радовал ежечасно.
- С удовольствием! – ответила ему Эммелия, сделав такое движение, словно хотела дать ему подзатыльник и сдержала руку на полпути.
- Вот он идет, скорый на ногу и язык Гермес-истолкователь! – сказал Крат. – Ну, что скажешь, Кесарий?
- Это, действительно, сирийцы, - невозмутимо ответил Кесарий.
- О, сирийцы! – обрадовался Рира.
- Они пришли к Василию, - еще более хладнокровно продолжил архиатр.
- Василий!.. – загремела Гера-Эммелия.
- Я не звал их! – немного испуганно ответил ей старший сын.
- Звал, не звал, а вот они, пожалуйста! – сурово указал Рира на лохматых и бородатых смуглых людей, рассаживающихся на траве. – Они обрели в тебе Моисея и теперь разбивают стан. Жить будут здесь, прямо в нашем саду.
- Замолчи, Рира, - устало сказала Эммелия. – Кесарий, дитя мое, ты поговорил с ними? Чего они хотят?
- Они хотят видеть Василия. Они пришли для этого из самой Эдессы. Старшего – вот того, который атлетического сложения - зовут мар Йоханнан. Он хочет держать к тебе слово, Василий. Ты позволишь?
Пресвитер, закусив губы, кивнул, потом какая-то догадка пришла к нему в голову и он спросил:
- Они разве знают по-гречески?
- Нет. Но я буду переводить, - успокоил его Кесарий. – Ну что, велишь им начинать?
- Да, - ответила за Василия Эммелия. – Пусть все это побыстрее закончится! Святые мученики! Кого у нас только не было уже! Правда, я думала, что хуже ариан из Лидии никого уже не будет… но вот это…
Сирийцы, улыбаясь, несколько раз все вместе и порознь поклонились в ее сторону.
- Бедные! – сказала подошедшая Нонна. – Они так и шли пешком из самой Эдессы, Александр? Где Абсалом? Мирьям, позови Абсалома! Пусть поговорит на родном языке!
Мирьям стояла тут же, сияя от счастья.
- Из Эдессы? Я тоже из Эдессы! О, госпожа Нонна, позвольте и мне с ними поговорить – может быть, они расскажут мне о моем дяде Йоханнане – жив он или уже нет…
- Йоханнан? Их предводителя же так зовут! Это не твой ли дядя, Мирьям? – приветливо спросила Нонна.
- Насколько я понимаю, их через одного зовут Йоханнанами, - сумрачно заметил Рира.
Мирьям не слышала этого разговора, и, плача от счастья, повторяла:
- Где же Салом? Он совсем, совсем разучился говорить по-сирски!
- Ничего подобного, Мирьям, мы с ним сегодня по-сирски уже говорили, - утешил ее Кесарий и направился к старшему сирийцу. После того, как они обменялись несколькими словами, вся пестрая толпа загалдела:
- Шлама! Шлама алекун! (*****)
_____
(*****) Мир! Мир да пребудет с вами! (приветствие) (сир.)
______
- Это они так здороваются, - важно пояснил Рира Келено и Феозве, усаживающимся на принесенных рабами табуретах, как в театре – поближе к сцене. – Сейчас Кесарий будет с ними по-сирийски говорить.
- А Спаситель с учениками тоже по-сирийски говорил, правда, Григорий? – спросила Феозва, затаив дыхание.
- Да, его еще арамейским называют… - ответил Рира. – Господь наш взял себе все самое худшее…
- Григорий, а ты и арамейский знаешь? – восторженно спросила его молодая супруга.
- Немного, - слегка зардевшись, соврал Рира.
- Мир тебе, о великий светильник Церкви! – начал переводить Кесарий речь старца Йоханнана.
- И тебе мир, - ответил Василий, вставая.
Эти слова, после того, как были переведены Кесарием, вызвали сильное оживление среди сирийцев, и они начали вразнобой кланяться в сторону Василия. Когда поклоны стали заканчиваться, то Рира тоже встал и поклонился. Среди сирийцев прокатилась новая волна оживления и поклонов.
Тем временем Мирьям успела подать Эммелии ароматической воды, «чтобы госпоже не стало дурно».
- До наших краев дошла весть о твоем благочестии, твоих постах, твоих молитвенных бдениях и многих трудах на созидание церкви, - продолжал переводить Кесарий с совершенно бесстрастным лицом и добавил: - Ты не хочешь подойти к нам поближе, а, Василий?
Василий заколебался.
- Какие они, все-таки, милые, простые люди! – заметила Эммелия, обращаясь к Нонне. – Надо приказать рабам, чтобы баню истопили…и пусть бы они заодно свою дорожную одежду постирали…хотела бы я знать, есть ли у них с собой перемена одежды, или нет?
- Ядайка кашишин к-напатэ б-леля! – изрек мар Йоханнан.
-…твой голос, разносящийся по вселенной, подобен рыканию царственного льва, а руки твои, простертые в молитвах – как столп огненный… - перевел Кесарий.
- А ноги – как халколиван, - добавил Рира. – Василий, мне темно, я свой кубок не вижу, посвети!
Феозва и Келено прыснули, закутавшись в покрывала. Василий кинул на ритора яростный взгляд.
- О, горе мне, человеку с нечистыми устами! Кого ежедневно видели глаза мои! Дивен и чуден ты, брат мой! – продолжал Рира к пущему веселью жены и сестры.
- Кесарий, нельзя ли сказать мар Йоханнану, чтобы он поскорее переходил к делу? – сказал Василий.
- Нет, было бы очень невежливо его перебивать. Это только вступление пока еще, - ответил Кесарий.
- Тогда… тогда не надо все это так подробно переводить, – почти попросил Василий.
Кесарий сделал вид, что не расслышал.
Тем временем пришли Хрисафий и Абсалом. Хрисафий сел подле Крата, а Абсалом как-то сразу слился с толпой сирийцев, благочестиво слушающих своего предводителя.
- О, кормчий и парус церкви! О, крылья большого орла, данные ей! – продолжал переводить безжалостный Кесарий. – Мы услышали, что не все разделяют твое рвение к единству в никейской вере, и долго рыдали, наложив на себя пост и одевшись во вретище. А потом мы решили посетить тебя, чтобы укрепить дух твой!
- Дух, и верно, от них весьма крепкий, - заметил Навкратий.
- Александр, дитя мое, - сказала Нонна, - спроси их, пожалуйста, не желают ли они с дороги в баню.
- Василий, ответь им что-нибудь приветливое и предложи им баню! – потребовала Эммелия.
- Подойди же к нам поближе, Василий, не смущайся! – повторил Кесарий, делая пригласительный жест.
Василий медленно, шагом идущего на казнь, приблизился к мар Йоханнану и проговорил:
- Мир тебе, отче!
Огромный, похожий отдаленно на Навкратия, сириец зашевелил густыми бровями, издал ликующее восклицание, и, как каппадокийский бурый медведь, начал мять тощего пресвитера в своих объятиях.
К нему быстро присоединились другие сирийцы, которые целовали Василия и хлопали его по спине.
Наконец, не без помощи Кесария и Абсалома, Василий высвободился и, все еще переводя дыхание, вымолвил:
- Мне весьма дорога ваша дружба и поддержка, о братия! Позвольте мне предложить вам баню с дороги, а потом мы разделим нашу трапезу и преломим хлеб!
После этих слов, переведенных Кесарием, в стане сирийцев произошло замешательство. Потом мар Йоханнан скорбно воздел руки и проговорил что-то, а все сирийцы воодушевленно закивали и зацокали языками.
- Что они говорят, Кесарий? – тревожно спросил пресвитер.
- Они поклялись не мыться до победы никейской веры, - сообщил Кесарий.
- Нет, это уже слишком! – воскликнула Эммелия.
Бородатый сирийский атлет с интересом посмотрел в сторону заговорившей женщины. Кесарий что-то сказал ему и он начал усердно кланяться в ее сторону, а за ним и все его сородичи.
Эммелия сдержанно поклонилась в ответ и, подойдя к ним, продолжила:
- Думаю, что в знамение вашего дружества и братства, а также ради радости встречи, вы должны отменить столь неразумный обет!
Кесарий странно долго переводил ее слова, и мохнатые брови на лице сирийца то сдвигались, то раздвигались. Потом мар Йоханнан обернулся к остальным и заговорил на своем странном гортанном наречии. После его слов на лужайке перед домом Эммелии воцарилась тишина, затем сменившаяся нестройным гомоном, потом все снова стихло. Сириец низко поклонился Эммелии и разразился пространной речью.
- В двух словах, тетя Эммелия, ради братской любви и ваших великих добродетелей, как матери Василия и образца для всех жен в ойкумене, они пойдут в баню, - сказал Кесарий.