Стоял дождливый октябрьский день. Затянутое тучами небо накрыло тенью равнину. Голые деревья, стоящие вдоль шоссе, поскрипывали от порывов холодного ветра. С одной стороны шоссе чернели распаханные поля, с другой стороны возле подножий гор быстро бежала река.
По обочине дороги шёл мальчик, одетый в темно-синюю школьную форму – костюм, обязательный для школьников в советское время. Он был без куртки и без шапки, несмотря на холодный ветер и накрапывающий дождь. Ботинки его были облеплены комьями земли, а штаны забрызганы грязью.
После того как Миша Бойков - ученик и воспитанник школы-интерната для детей сирот и детей, оставшихся без попечения родителей - вышел с территории интерната, прошло несколько часов. Он ни на минуту не останавливался. Упорно и монотонно брёл он вдоль дороги, повторяя все её изгибы и повороты. Только вороны, летая и каркая среди деревьев, нарушали его одиночество. Иногда по шоссе быстро пролетала машина, брызгая во все стороны грязными дождевыми лужами. Мальчик не обращал внимания на птиц, на машины и брызги из-под колёс - он был глубоко погружен в свои мысли.
... Ещё сегодня утром Бойков не предполагал, что окажется в этом месте, вдали от людей, с неясной целью в голове. Этот день начинался, как все обычные будничные дни в интернате. Подъем в семь, зарядка, заправка коек. Для Миши утро отличалось только тем, что он был дежурным по спальне вместе со своим соседом по койке. Дежурство это выпадало раз в неделю и совсем не вызывало радости.
Миша с напарником остались в спальне, а остальные мальчишки четвертого класса спустились на первый этаж в свою игровую комнату, которая одновременно была и раздевалкой. Там они переодевались в школьную форму и в ожидании завтрака играли, читали или смотрели телевизор.
Дежурные принялись за уборку. До завтрака надо было вымыть полы, протереть пыль, полить цветы. Кровати должны стоять ровно в ряд и быть аккуратно заправленными. Наконец, со всем управившись, они начали ждали проверяющих.
Проверять уборку приходили дежурные по спальному корпусу. Обычно приходили девчонки с тетрадью для оценок за уборку. За плохую оценку назначалось дежурство вне очереди, на радость остальным мальчишкам. Но плохие оценки ставились крайне редко - все старались отдежурить на совесть, чтоб ещё лишний день не убираться. Даже если проверяющие делали замечание, то всё при них исправлялось, подправлялось на «отлично».
Сегодня мальчишкам не повезло: с проверяющей девчонкой пришла сама врач - строгая пожилая женщина. Она редко ходила проверять, зато была очень придирчива. Мальчишки загрустили. Врачиха с хмурым недовольным лицом ходила по спальне. Девочка, пришедшая с ней, ждала с тетрадью и ручкой в руке. Придраться было не к чему: пол блестел чистотой, кровати стояли ровно в линию, подушки треугольниками вытянулись, как на параде. Врач достала из кармана белую тряпочку и провела ею по спинкам кроватей: пыли нигде не было. Тогда она полезла рукой за батарею отопления и все-таки обнаружила пыль.
– Неделю здесь, наверное, не протирали, – сердито сказала она и добавила:
– Ставь двойку.
Дежурная сочувственно посмотрела на Мишу и поставила оценку в тетради и в висевшем на стене графике дежурств. Уговаривать врачиху было бесполезно, да и не смели мальчишки ей возражать. Завтра им снова предстояло мыть спальню.
Но в школе у Миши исчезла горечь от утренней двойки - он стал весел и беззаботен, играя со своими сверстниками на переменах.
На одной из перемен Бойков увидел своего друга и подопечного из первого класса Юру в компании наглого и дерзкого Базеева по кличке «Базей- злодей». Они стояли в конце коридора в углу и что-то обсуждали.
Базей был одноклассником Миши. Миша ненавидел его за жестокий циничный характер. Да и не было никого, кто испытывал бы симпатию к Базееву. У него было хищное лицо и взгляд садиста. Выросший с самого дня своего рождения в детском доме, он был безжалостен и коварен. К тому же он хорошо дрался и сам сбился со счета, сколько разбил носов и наставил синяков.
Бойков немного заколебался, думая, подходить ли к ним, но все-таки подошел, понимая, что сейчас Юра наверняка в роли очередной жертвы Базея. И оказался прав: Базей выманивал у Юры новую красивую авторучку. Если бы Юра не держал авторучку крепко в кулаке, то Базей бы давно её выхватил и с хохотом убежал - такое он проделывал не раз. Он мог бы и просто силой забрать то, что ему понравилось у малыша, но видно у него было благодушное настроение, редко посещающее его. «Злодей» предлагал первокласснику поменяться авторучками, подсовывая ему сломанную ручку, перемотанную посередине изолентой. Базей расхваливал «достоинства» своей сломанной авторучки, видимо считая себя остроумным и хитрым. Но в любой момент он мог разозлиться на упрямого первоклашку, забрать ручку, а взамен надавать подзатыльников.
– Валера, отстань от пацана, – обратился к Базееву Миша.
– Чево?! Тебе какое дело! – окрысился Базеев. – Сам отстань.
– Это мой друг – твердо сказал Миша. – Не трогай его. Иди, Юра, в класс.
Но Базей не собирался так просто расставаться со своей жертвой.
– Он мне тоже друг, – скаля зубы заявил Базей и обнял притихшего первоклассника.
Миша понял, что мирно им не разойтись: Базеев любил ссоры и конфликты, не избегал он и драк. Вокруг них уже собралось несколько мальчишек из разных классов. С нескрываемым любопытством они прислушивались и присматривались, надеясь, что произойдет драка.
Миша хоть и не любил драться, но решил не сглаживать конфликт: больше ссоры и драки он боялся показаться малодушным. Бойков грубо схватил за плечо Базеева и сильно дернул, отрывая от Юрки. Базеев сразу вспыхнул и, забыв про первоклассника, повернулся лицом к Мише и, брызгая слюной, стал кричать:
- Ты чё, совсем оборзел!? - и добавил несколько угрожающих оскорбительных слов вперемежку с матом.
Миша ответил ему примерно такими же словами.
Базей сощурил зловещие глаза и, буравя ими Бойкова, процедил сквозь зубы: «Пойдем, выйдем…»
Собравшиеся возле них и ловившие каждое слово оживленно зашевелились и расслабленно вздохнули: они не были разочарованы, драка состоится.
Находящийся среди зевак Аяс Шамхалов, бывший авторитетом в их классе, деловито предложил пока идти в класс, а на следующей большой перемене провести поединок. Его предложение все поддержали, так как эта перемена уже заканчивалась. Прозвенел звонок, и все разошлись по классам.
Никто не думал, что противники могут уйти вдвоем и разобраться между собой - нет, они так не сделают. Драка без свидетелей оставила бы неясности во мнениях их окружения, возникли бы предположения, догадки. Но и Бойков, и Базеев были уверены в себе и желали только ясности и конкретности, которую даст поединок. К тому же оба понимали горячее желание пацанов посмотреть драку - это зрелище, к которому сами не были равнодушны.
Самые интересные и захватывающие драки проходили с участием старшеклассников. Дрались они редко, но если такое случалось, то смотреть сбегалась половина интерната.
На уроке пацаны, знающие о предстоящей драке, были рассеяны и нетерпеливы в ожидании звонка на перемену. Базей оценивающе поглядывал на Мишу и составлял в голове планы его уничтожения.
Миша не торопил окончания урока, ему, наоборот казалось, что время летит стремительно. Ладони его рук вспотели от волнения, сердце громко стучало. Чтобы отвлечься Миша погрузился в воспоминания.
... Первые дни и месяцы в этой школе Бойков старался ни с кем не ссориться и не ругаться. По натуре и по своему воспитанию он был мягким, уступчивым, со всеми вежливым и предупредительным.
С раннего детства мать Миши была с ним строга, держала его в «ежовых рукавицах». Но жесткая и властная по отношению к сыну, сама не отличалась идеальным характером. Прошло совсем немного времени после свадьбы, когда в их семье наступил разлад. Отец стал часто пить и ругать жену, позволяя себе даже бить ее. Первый их ребенок – девочка, которой дали имя Алена, был еще желанным и любимым и отцом, и матерью. Миша, появившийся через два года после сестры, был радостно встречен только отцом. Но семья была уже на грани разрыва, и отец все чаще надолго исчезал из дома. Тем не менее, мать с отцом еще несколько лет не разводились, продолжая мучить и себя, и детей.
На развод подтолкнула сама судьба: отца посадили в тюрьму, и мать быстро с ним развелась. Легкомысленная и авантюрная, она продала дом в деревне, где они жили, распродала мебель и скотину, и с маленькими Аленой и Мишей уехала в город. Теперь не было мужа-диктатора, родственников, оставшихся в деревне, которые бы указывали, как ей жить, и она почувствовала себя свободной и молодой. Годы, проведенные с нелюбимым мужем, показались ей прожитыми впустую, она захотела развеяться, наверстать упущенное, насладиться последними годами уходящей молодости. Пожить, как она говорила, «для себя». Душа ее жаждала любви и романтики.
Но тяжелым грузом для ее устремлений были двое детей. Ласковую и веселую Алену мать оставила жить на время у своей старшей сестры в городе Целинограде. Оставляя дочь, Зина обещала приехать за ней не позднее двух месяцев, после того, как купит машину и устроится на работу. Но Алена проживет у тети несколько лет, прежде чем мать за ней приедет.
Пока Зина искала подходящий вариант для покупки дома, она истратила немало денег, и, в конце концов, решила его не покупать, тем более что на оставшиеся деньги было очень трудно найти в городе хоть какое-то жилье.
Мишу она не смогла никуда надолго сплавить, и он был при ней, но она часто оставляла его у знакомых и малознакомых людей. У Миши остались мрачные воспоминания о времени, когда они стались без своего дома. Как в калейдоскопе менялись перед ним разные лица, дома, квартиры, общежития. У них с матерью было множество знакомых, она была на редкость общительная и обаятельная, когда ей это было нужно. Места жительства менялись так часто, что многие Миша забыл, менялись не только квартиры, где они жили недолго, но и села, деревни и даже города.
Миша чувствовал, что является обузой для матери, да она и не скрывала это от него, часто срывая на нем свое раздражение. Своего сына она уже не любила только за то, что он был сильно похож на отца, которого Зина возненавидела, считая, что он загубил ее жизнь.
Миша понимал, что мать его не любит, он не лез к ней с ласками, не капризничал, рос молчаливым и замкнутым. Мать никогда не покупала ему игрушки, а он не смел ее об этом просить. Его гардероб был столь скуден - летом он бегал босиком и в шортах, а зимой вообще не играл на улице, не имея зимних вещей. Находясь в чужой семье в ожидании матери, он играл с детьми хозяев и поражался изобилию игрушек, которые имели его сверстники. Игрушки эти снились ему во сне, и он мечтал о них, как о несбыточном. Еще он мечтал о том, чтобы у них был свой дом, о собственном уголке, столике, на котором бы он мог рисовать цветными карандашами.
Приходя его забирать, мать всегда интересовалась, как Миша вел себя в гостях. Если она узнавала, что дети ссорились, то не выясняла, кто был зачинщиком: для нее виновным всегда был ее сын, и она ругала его, при этом пронзая ледяным взглядом. Он весь сжимался, зная, что бесполезно отстаивать свою невиновность. А если, не дай бог, чужой ребенок жаловался на Мишу, то тогда мать хватала ремень или что попадется под руку, и гоняла его из угла в угол. Стегая его, она приговаривала: «Не хватало мне еще краснеть перед людьми из-за тебя! Ах ты, змееныш, весь в отца! Я из тебя дурь-то выбью! Ты у меня шелковым станешь…».
И действительно внешне мать сделала его шелковым. Он стал тихим, робким, послушным. Нелюбовь матери, жизнь среди чужих равнодушных людей сделала его неуверенным и стеснительным.
Когда ему исполнилось семь лет, мать сдала его в интернат вместе с Аленой, которая успела закончить два класса, живя у тети.
Здесь большинство детей были сиротами, переведенными из детдома - бойкие, дерзкие и драчливые. Но постепенно мальчик стал привыкать к новой обстановке, а самое главное он почувствовал свободу, свободу от гнета матери, от ее жестокого контроля. К тому же мать не смогла в нем уничтожить полностью личность и гены отца - буйного, вздорного человека. Мишу трудно было рассердить, но если его терпение лопалось, то в ярости он готов был наброситься на обидчика вдвое сильнее его самого. Все обиды, скрывающиеся в глубине его души, иногда вырывались с огромной силой – он кричал, ругался, не выбирая слов, закатывал настоящую истерику, и, в конце концов, плакал. После обильных слез он успокаивался, снова становился тихим, и ему было стыдно за свою вспышку и за свои слезы.
По своей натуре Миша не был труслив, и, еще ни с кем не подравшись, в конце первого года в интернате стал занимать не последнее место в классе. Но ему хотелось быть, как минимум, в первой пятерке самых авторитетных пацанов в классе.
Комплекс неполноценности, привитый ему с раннего детства, не давал покоя. После долгих раздумий он понял, что для того, чтоб подниматься вверх по иерархической лестнице - надо драться, ведь просто так никто не уступит. Занимать верховенство в классе было нужно не только ради самолюбия, душевного комфорта или других абстракций. Душевный и моральный комфорт были не на последнем месте, но было и конкретное практическое использование своего положения: лучшие места в школе и в спальне, лучшее все, что можно забрать, выманить, вынудить отдать. Настольные игры, мечи, теннисный стол с ракетками и шариками, и даже выбор, какие передачи смотреть по телевизору – все было в руках ребят, занимающих первые пять мест. Конечно, последнее слово было за тем, кто стоял на самой верхушке «лестницы», за тем, кто занимал первое место. Но эти пацаны из первой пятерки были достаточно дружны и организованны, поэтому они крепко держали власть над остальными ребятами, превышающими их по численности в два раза.
И все-таки самое главное было не физическая сила. У Бойкова был страх перед любыми конфликтами, ссорами, он избегал их, а это создавало впечатление о нем, как о трусливом и малодушном. Там, где ситуация не касалась человеческих взаимоотношений, он был храбр до безрассудства: прыгал с такой высоты, с какой не решался прыгнуть никто из его сверстников, перепрыгивал с разбегу широкие и глубокие ямы, рискуя переломать ноги и свернуть шею. Бесшабашно пробегал через дорогу перед быстро несущимися автомобилями, цеплялся за кузов проезжающего грузовика, чтобы немного прокатиться. Наконец, совершал дерзкие налеты на сады и огороды.
Но все эти подвиги не прибавляли ему авторитета - наоборот, все кто не хотел или боялся совершить подобный же трюк, называли его сумасшедшим, а ребята посильнее и вовсе презрительно отзывались об этих сомнительных подвигах. На самом деле многие просто боялись ходить через дорогу, несмотря на то, что любили фрукты не меньше других, а потому выпрашивали или отбирали у тех, кто приходил из садов.
В интернате среди мальчишек был свой замкнутый мир, где правили кулак, жестокость, хитрость, граничащая с коварством, присутствовали обман и интриги. Кроме честолюбия у Бойкова были самокритичность и аналитическое мышление, и он понял, что для своих амбициозных планов ему нужно менять свой характер. Его мягкость, доброта и пацифизм были совсем не к месту в условиях, где он жил.
Но одно дело все понимать, и совсем другое – делать. Бойков никогда никого не бил и боялся ударить. Он не мог сдержать слез при чтении книг или просмотре фильмов в особенно драматические моменты. Миша много читал. Он взялся усиленно заниматься физкультурой, доводя себя до изнеможения. Во время игр или уроков физкультуры выяснялось, что Бойков стал сильнее многих своих сверстников. И все-таки некоторые мальчишки, казалось бы, слабей его физически по своему духу были сильнее его. Они были сильнее тем, что хорошо дрались, были жестоки, и ревниво оберегали свое верховенство, не боясь ни скандалов, ни драк.
Бойков был меланхоличен, ему не хватало агрессивности, злости. Но он твердо решил изменить себя, и первым его шагом стало избиение своего одноклассника Артемова.
С Артемовым они были в одинаковом положении. Кто из них сильнее, никто не знал, и они никогда этого не выясняли. Артемов позволял себе разговаривать с Бойковым фамильярно и покровительственно, чем иногда раздражал Мишу. Жил Артемов тихо, как мышь, был каким-то изгоем, ни с кем не дружил Имея игрушки или какие-нибудь кушанья, ни с кем не делился, если же у него отбирали, бегал жаловаться воспитателям. Таких как он называли единоличниками. Были у него, как и у многих, и другие клички, самые обидные из них «крыса» и «мышь».
Настроившись на боевой лад и выждав подходящий момент, Бойков подошел к Артемову и без всяких обиняков предложил подраться, объясняя свой вызов тем, что надо определить, кто из них сильнее. Артемов был смущен и удивлен столь неожиданным предложением, но долго не раздумывая, флегматично отказался от драки, говоря, что ему без разницы, кто из них сильнее, и что он не претендует ни на какое место.
Про себя Бойков уже давно решил, что он стоит выше Артемова, но теперь это подтвердилось почти официально: человек, не принявший вызов, отказавшийся драться, был побежден, он считался проигравшим, сдавшимся, и опускался автоматически не только на символической лестнице, но и в глазах всех ребят. Их разговор был услышан несколькими мальчишками, чего Миша и хотел, но он не остановился на этом, и, придравшись к Артемову, ударил его несколько раз по лицу. Он бил его, разрываясь от жалости и испытывая отвращение к самому себе. Казалось, что эти удары падают на его душу - так горько и муторно ему было. Но холодный рассудок заставлял бить, не слушая воплей своей души. Побил он Артемова не сильно, у того не было ни синяков, ни царапин, да и не могло быть – Миша бил без размаха, едва задевая лицо. Это был просто какой-то символический ритуал принесения жертвы на алтарь зла и жестокости.
После этого избиения он переменился - что-то в нем сломалось. Он стал более агрессивен, нервозен и раздражителен. Но еще многих ему пришлось побить, прежде в нем стало меньше жалости и больше жестокости.
Конечно, Миша не задумывался так глубоко и не осознавал в свои годы психологические причины и последствия своих поступков. Лишь через много лет Бойков, вспоминая и анализируя свое прошлое, ужаснулся тому, как много значила на самом деле его первая драка - вернее избиение беспомощного. Какие-то темные силы руководили им. Но даже многие взрослые люди не могут оценивать глубоко и беспристрастно свои действия и поступки. Наверное, у каждого человека существуют в зародыше темные пороки, но не у всех они расцветают и вырастают.
У Бойкова не произошло полного развращения души, он не деградировал окончательно. Возможно, его спасли многие и многие прочитанные им книги, или просто в нем не было благодатной почвы для семян зла. Для него существовали границы, которых он никогда не переступал. Но условия жизни были такими, что он много лет жил в противоречии с самим собой…
Как бы то ни было, в классе Бойков стал набирать вес и авторитет. Он уже чувствовал себя в интернате как дома, и из пятнадцати мальчишек их класса занимал третье место, разделяя его с Базеевым. Они ни разу не дрались, но ни в чем не уступали друг другу. Не до конца уверенные в себе, они старались обходить друг друга стороной. Кто победит в драке было неизвестно, а пока каждый из них мог считать, что занимает третье место.
Первое место занимал умный и жестокий метис Аяс Шамхалов, самый высокий в классе. Физически он настолько превосходил любого своего сверстника, что даже бил некоторых мальчишек из старших классов. Второе место было за здоровенным второгодником, приятелем Аяса.
В нижних рядах была всегда запутанная ситуация, там часто все менялось. Многие боялись и не умели драться, и в основном ругались и обзывали друг друга, ограничиваясь словесными поединками. Некоторые из них находили себе покровителей в старших классах, кто-то крутился возле Аяса, подхалимничая и выполняя его мелкие поручения, оказывая ему какие-нибудь услуги. Аяс никогда не скучал и не был одинок благодаря свите, постоянно его окружавшей. У некоторых мальчишек были братья в старших классах, таким жилось легко и беззаботно.
У Бойкова не было ни братьев, ни заступников в старших классах – сестра как девчонка ничего не значила среди пацанов, да и жаловаться ей он не стал бы ни при каких обстоятельствах.
Хоть Миша и занимал только третье место, он был достаточно независим в своем классе, не позволяя никому над собой верховодить. Аясу, пытавшемуся его побить, пришлось благоразумно отступить, так как Миша сразу хватал в руки палку или железный прут. Да и второгодник предпочитал с ним лишний раз не связываться. Наоборот, эти двое старались Бойкова сделать своим другом. Многие мальчишки уважали Мишу как интересного рассказчика и выдумщика всяких игр. По вечерам, перед отбоем, уже лежа в кровати, Мишу просили что-нибудь рассказать. И он пересказывал прочитанные книги или фильмы. Второгодник, восхищенный его памятью, кругозором и неистощимыми идеями, дал ему прозвище «мысль» и по другому к нему больше не обращался.
... Наконец прозвенел звонок. Мальчишки с шумом гурьбой пошли на улицу. Каждому хотелось посмотреть драку…
Но Аяс сказал, что смотреть драку пойдут только несколько человек – «чтобы не спалиться». К месту драки шли вшестером, но по дороге к ним присоединилось трое старшеклассников.
Предстояло еще найти подходящее место. Можно было зайти в пустое помещение в жилом здании, но они решили драться под открытым небом, благо территория интерната была огромна и изобиловала множеством укромных мест. Вскоре они нашли удобное, тихое местечко: пятачок земли, окруженный с трех сторон деревьями и кустарниками, с четвертой стороны возвышалась стена спального корпуса. Спальни сейчас были закрыты и на ребят смотрели пустые окна.
Подходя к месту драки, Бойков насторожился: он знал, что Базей любит нападать внезапно, неожиданно для соперника. Так и случилось: Базей без долгих слов и топтаний на одном месте, как это бывало у некоторых драчунов, бросился на Мишу, обрушив град ударов, стремясь сразу завладеть инициативой, задавить и запугать бешеным напором. Часто он так и побеждал своих соперников, заставая их врасплох и не давая опомниться.
Но Бойков был готов к его маневру и, выдержав атаку Базея, нанес несколько встречных болезненных ударов. Базей остановился, поняв, что быстрой победы не получится, но это не сильно его расстроило. Выставив вперед голову, он снова набросился на Мишу. Бойков не отступал и не защищал своего лица, он встретил Базея серией яростных ударов по голове и по лицу, в каждый удар он вкладывал всю свою силу. Базей снова приостановился, охладившись от полученных встречных ударов. С ненавистью глядя на Бойкова, он перебирал в голове различные варианты и уловки боя, которые бы принесли победу. Не придумав ничего оригинального, он, снова набычившись, кинулся в бой.
Миша дрался, забыв обо всем на свете, не видя ни зрителей, ни деревьев вокруг, только голова и лицо, искаженное злобой, прыгало перед ним. Все его мысли были сосредоточены на том, чтобы как можно сильнее ударить по этому лицу, он бил не жалея своих кулаков и не обращая внимания на жестокие удары от Базеева. Миша забыл, как всегда, о том, что мог и ногами наносить сильнейшие удары - ведь он постоянно делал растяжку, играл в футбол, немного занимался каратэ.
Перемещаясь в быстром и нервном темпе по небольшому клочку земли, заросшему травой, он боялся только упасть. В таких драках быстро устаешь и можно запросто потерять равновесие. Упади он, для Базея это будет подарком - он пустит в ход ноги, обутые в твердые кожаные ботинки, и будет пинать изо всех сил, как по мячу, не давая никакой возможности встать. Или запрыгнет сверху и начнет молотить по лицу, вбивая голову в землю. А зрители будут смотреть, разинув рот, и не вмешаются, так как правила их драк очень простые: бой идет или до первой крови, или пока один из соперников не сдастся и не запросит пощады. Еще одно правило: нельзя ничего брать в руки.
Они избивали друг друга, надеясь, что скорее не выдержит противник. Снова оторвавшись от драки, они смотрели, тяжело дыша, на дело рук своих. Миша с удовлетворением смотрел на красные опухшие уши Базея, на синяки под глазами. У самого Бойкова горело лицо, разбитые губы кровоточили, во рту ощущалась кровь, саднили разбитые костяшки кулаков – большинство его ударов приходилось на твердую голову Базея. Снова начав драться, Миша уже старался бить прямыми ударами, целясь только в лицо соперника.
Вдруг Базей схватился руками за лицо и застонал, между его пальцами быстро побежала кровь.
Драка была закончена. Базей не мог продолжать драться из-за разбитого носа. Бойков пошел в умывальник, он был весь мокрый от пота, ноги дрожали от усталости и нервного напряжения. Половина пуговиц на пиджаке было оторвано. Умываясь, мальчик устало думал, что ведь и Базей мог ему вперед разбить нос. Но все равно Миша ощущал радость победы и немного жалел Базеева. «Базей будет теперь опасаться меня», - думал Миша.
Оставался еще один урок, и Миша пошел в школу. Сразу после урока пришла их воспитательница – Лилия Николаевна. Обычно она приходила только после обеда и была с ними до вечера или даже до отбоя. Сегодня ей видимо не сиделось дома. Она специально пришла в школу, чтобы провести осмотр внешнего вида, школьных костюмов, галстуков учеников, проверить дневники. Воспитательнице не было еще сорока лет, она была красивая, но злая и нервная, очень редко можно было увидеть ее в хорошем благодушном настроении. Дети ее боялись и ненавидели, за глаза называя «Лилькой». Весь класс притих не ожидая ничего хорошего от ее проверки. Сперва досталось девчонкам. Наказав и обругав их, она принялась за мальчишек: вывела всех к доске перед классом и осмотрела с ног до головы, делая каждому замечания – у кого-то не поглажены брюки, у кого-то галстук мятый, ботинки не начищены.
- Ах ты, бандит, - закричала она, увидев растрепанного Базеева без галстука, - опять подрался, сволочь…
Ударила его указкой, хотела по голове, но он увернулся, и удар пришелся по спине. Лилия Николаевна встала со стула и, изловчившись, все-таки попала по голове Базеева, он не сдержался и сквозь зубы сматерился. В классе стояла тишина, и его мат был услышан. Лилия Николаевна не удивилась грубым словам, но сильно рассердилась и стала с ожесточением бить Базеева указкой. Чтобы он не уворачивался, она держала его левой рукой за плечо, а правой со всего размаха била по голове. Указка не выдержала и с громким треском сломалась, конец ее отлетел далеко в класс.
- Вы, паразиты, на шее государства! Свинтусы. Совсем разболтались, обнаглели, - закричала она, обращаясь ко всему классу. Ее слова и ругательства ни для кого не были новостью, дети не вникали в слова, их смысл они уже слышали много раз, им было страшно от ее злого голоса, ее агрессии, ее крика и отрицательных эмоций.
- Государство вас поит, кормит и одевает,- продолжала она. – Но государство вам не дойная корова!..
Дети сидели не шелохнувшись, мечтая, чтоб скорее все это кончилось, чтоб скорее она накричалась и успокоилась, скорее выбежать на улицу. Между ее криками в паузу можно было услышать, как в классе пролетала муха.
Тут она обратила внимание на Мишу.
- Бойков, паразит, тоже подрался!? А какой тихий был первое время, в тихом омуте черти водятся! Что, расчувствовался? – спросила она, не ожидая ответа. - Все делаешь исподтишка.
Миша стоял, мечтая провалиться сквозь землю. Весь класс смотрел на него с жалостью. А она безжалостно продолжала бить его словами:
- Ты вообще по какому праву в интернате живешь?! Родители живые, здоровые, мать не лишена родительских прав…
Миша стоял, потупив глаза. В душе его все кипело, он готов был взорваться и неизвестно что натворить. Но тут воспитатель или почувствовала, что перегнула палку, или просто успокоилась, вдоволь накричавшись и сорвав злость, которая скопилась в ее душе. Она устало махнула рукой.
- Иди с глаз моих. В порядок себя приведи. Пуговицы пришей, костюм почисти. Проверю перед обедом! - И добавила ему вдогонку: - Сестру свою попроси помочь.
Миша искал сестру, а думал о Лильке и не мог понять: почему она такая злая и за что их так ненавидит? Вообще-то в интернате почти все учителя и воспитатели были жесткими и суровыми, а добрые, если приходили, то не могли здесь долго работать.
Наконец он увидел Алену, свою сестру. Она быстро шла по коридору школы с двумя своими подружками-одноклассницами. Они о чем-то оживленно разговаривали и смеялись, не замечая никого вокруг. Миша окликнул ее. Сестра остановилась вместе с подружками и вопросительно посмотрела на него. Поглядев еще внимательнее, нахмурилась.
- Что случилось? - спросила она строго и нетерпеливо.
Миша смущенно сказал, что у него нет ни иголки, ни нитки.
- Ой, Миша, мне сейчас некогда, попозже зайдешь…
И быстро пошла дальше, увлекаемая подругами.
С болью посмотрел Миша им вслед: ему-то казалось, что здесь, в этом ненавистном интернате, среди сотен людей у него есть один близкий и родной человек, который ему всегда поможет, поймет и не останется к нему равнодушным. Да и во всем мире у него только и была сестра, которая, как ему казалось, любит его. Но вот и она отвернулась от него, и в то время, когда ему очень плохо! Глаза стали мокрыми от подступающих слез, но он их сдерживал. Еще в классе он готов был заплакать, но удержался.
Вихрь мыслей, сумбурных и противоречивых пролетел у него в голове, и в следующую секунду он быстро шел, вернее, почти бежал из школы. С утра он терпеливо переносил все, что на него выпадало - бывали и более тяжелые дни, с которыми он справлялся Но именно сестра с ее холодным безразличием стала каплей, переполнившей чашу его терпения.
Ни на секунду не останавливаясь, он вышел за территорию интерната и пошел дальше, не разбирая дороги. Миша шел буквально куда глаза глядят. Главное - дальше и дальше от учителей, от воспитателей, от сестры. Он шел, подавив все мысли в голове, как лунатик, сосредоточившись только на дороге под ногами. Шел, быстро подгоняемый вдруг вспыхнувшей в нем энергией и безрассудной решимостью, не допуская мысли об остановке. Остановка бы охладила его решимость, вызвала бы сомнения, колебания, вопросы к самому себе, которых он боялся. Ему хотелось ни о чем не думать, не размышлять, а только идти, чувствуя себя все свободней и свободней. Промежуточным его ориентиром стали горы, находящиеся вдали от города.
Он шел хоть и безрассудно, но в выборе направления присутствовала логика: он не пошел в город, где его быстро обнаружили бы милиционеры, работники интерната или старшеклассники, болтающиеся по улицам. Интернат был расположен на окраине, и Миша быстро оказался за чертой города. Еще некоторое время тянулись одиночные дома с огромными огородами, расположенными вдоль по логам. Дальше шли садово-дачные участки с маленькими домиками. Места эти были хорошо знакомы ему. Они с пацанами все здесь облазили, воруя фрукты и овощи. Единственный раз в году, осенью, они наедались вдоволь. Сейчас урожай был собран, и только ветер гулял по пустым садам.
Дорога, по которой он шел, все суживалась и суживалась, пока не превратилась в тропинку, которая, попетляв между заборов, уткнулась в калитку с замком на цепи. Мальчик перелез через калитку и дальше пробирался по бездорожью через сады и огороды, перелезая через колючую проволоку, деревянные и железные заборы.
Оставив позади дачи, шел по голой горе, обдуваемой со всех сторон ветром. Усталость, свежий воздух успокоили его, он шел медленно и спокойно, но по-прежнему твердо намереваясь продолжать свой путь. На горе он чуть приостановился и, поглядел на город, раскинувшийся далеко внизу, разглядел мрачные прямоугольные здания интерната. Фигур людей невозможно было разглядеть. Он не стал подниматься выше в горы, а обошел их по склону и стал спускаться в долину.
Спустившись с гор, шел по распаханному полю, которое растянулось на несколько километров. Увязая ногами в рыхлом и липком черноземе, с удовлетворением думал о том, что от интерната его разделяют горы, расстояния, время. Иногда в глубине души у него зарождалось отчаяние от бессмыслицы и безысходности его положения, но он не давал таким чувствам и мыслям развиться, подавлял их усилием воли.
Он захотел есть. Точнее, очень захотел, так как есть он хотел еще когда был на уроках. Вспомнил, что в интернате уже прошел обед. С досадой подумал, что относительно времени он не так уж сильно оторвался от интерната. Заметив его отсутствие во время обеда, никто не придаст этому большого значения – подумают, что он или опоздал, или не захотел прийти в знак протеста. Хотя очень редко было такое, что кто-то сознательно не пришел обедать. Такое могли позволить себе только старшеклассники, у которых водились деньги. Лилька, конечно, подумает, что он на нее злится, но Миша не испытывал ничего такого по отношению к ней. «Обиделся, - скажет презрительно она. - Дуется где-нибудь сидит. Ну и пусть обижается! Свой желудок только и накажет».
«Можно было после обеда сбежать», - мелькнула малодушная мысль. Но если бы он дотерпел до обеда, то после обеда, скорее всего, уже бы успокоился и никуда не убежал.
Миша вспомнил, как один из его одноклассников однажды сбежал из интерната из-за обеда. Где-то пробегав с играми, он пришел, когда все уже поели и дежурные мыли полы в столовой. Голодный, он просил, чтобы его покормили. Повара еще не ушли и еда еще оставалась. Но ему отказали, сказав, чтобы в следующий раз не опаздывал. «Вас если по одному кормить, то мы отсюда до ночи не уйдем», - сказала пышная повариха. И пацан, голодный, убежал в город и болтался где-то весь день, пока ночью его не обнаружил патруль милиции и не привез обратно.
Обычно все перед обедом крутились возле столовой, игнорируя всякие игры, могущие отвлечь и дать забыть о времени. Питание в интернате было трехразовое, в строго определенное время, в остальное время столовая была закрыта. Так как перерывы между завтраком обедом и ужином были по нескольку часов, то дети обычно всегда хотели есть. Выносить из столовой хлеб или любые другие продукты было запрещено, кроме случаев, когда ученик болел, лежал в кровати и ему по разрешению врача приносили еду в спальню. Хранить продукты было запрещено, да и негде. Если кому-нибудь из детей вдруг какой-нибудь родственник приносил что-то из продуктов, то надо было сразу съедать или раздавать, иначе обязательно своруют.
Со второго класса, Бойков с одноклассниками стали бегать на переменах через дорогу в гастроном воровать булочки, конфеты и все, что можно было спрятать и пронести незаметно мимо кассового аппарата. В первых таких походах их сопровождали мальчишки постарше и поопытней. Они подсказывали, подстраховывали. Вскоре они уже все делали самостоятельно. Иногда их ловили, все отбирали, ругали и стыдили. Но попытки красть не прекращались, и об этом узнал директор школы. Им запретили ходить в магазин. Все равно они втихаря ходили, пока все продавцы не изучили их в лицо и по внешнему виду и стали выгонять из магазина, стоило им там появиться. Даже если кто-то из мальчишек показывал деньги и что-то покупал, его обыскивали перед кассой. Бойков знал, что некоторые старшеклассники, хорошо одевающиеся и не похожие на интернатских все-таки порой воруют в магазине.
У ровестников Миши было мало возможностей достать деньги, но иногда это удавалось. Можно было поискать и найти бутылку из-под молока, такие всегда принимали в молочном отделе гастронома. За 15 копеек можно было купить три маленькие булочки или большой вкусный калач, пару пирожков. Несколько раз Миша умудрялся воровать пустые молочные бутылки в магазине и тут же их сдавать. Один из самых популярных способов достать деньги было взять их у домашних детей: выпросить или отобрать. Иногда выпрашивали у взрослых прохожих, многие из них не отказывали.
У Бойкова был еще один способ утолить голод. Однажды он пробегал возле корпуса, в котором располагались столовая и кухня, и увидел выходящую из кухни через черный ход толстую повариху с двумя сумками, полными продуктов. Выходя она толкнула ногой дверь и ушла, не проверив захлопнулась ли дверь на автоматический замок. Взбежав по короткой лестнице, Бойков дернул дверь: да она была открыта. Он тихо зашел и прикрыл за собой дверь. В коридоре никого не было. С одной стороны находились комнаты, склады, закрытые на замки, с другой была лестница, уходящая вниз, в подвал овощехранилища. Открытые двери вели в столовую и кухню. Кухня была большая с несколькими комнатами. Перед кухней находилась разделочная, в которую он и попал. Из-за угла Миша выглянул на кухню: повара суетились возле больших плит и не смотрели в его сторону.
Комната была заставлена бочками и флягами. Тут стояли картофелечистка, стол, на котором оттаивала туша свиньи, большие ванны, в которых лежали овощи. У Бойкова разбегались глаза от изобилия продуктов, он лазил по разделочной, прячась за бочками и мешками, и набивал карманы. Благополучно скрывшись, он с тех пор еще не раз посещал разделочную, когда дверь была отрыта. К его сожалению, чаще эта заветная дверь была закрыта. Даже попадая в разделочную, он не всегда обнаруживал то, что можно было есть: обычно там лежали сырые мясо, рыба, картошка. Иногда он довольствовался только тем, что вдоволь напивался молока, черпая его из фляги большим ковшиком.
Миша вздохнул: от этих воспоминаний он только сильнее захотел есть. Наконец он преодолел поле, по которому шел, долго и медленно из-за вязкой земли. Выйдя на шоссе, мальчик, сколько смог очистил ботинки от земли и пошел по обочине дороги в сторону, противоположную городу. К вечеру похолодало. Еще на дачах он вместо оторванных пуговиц скрепил рубашку и пиджак алюминиевыми проволочками, но все-таки было холодно. Приближалась зима. На влажной земле его ботинки пропитались сыростью, он натер мозоль на ноге и шел прихрамывая. Сейчас меня должны хватиться, подумал он. Вечер, время самоподготовки. Домашние задания они выполняли в школе, сидя за партами. Воспитатель сидела на стуле и следила, чтобы все занимались уроками. Тусклый желтый свет лампочек, зубрежка. Это были одни из самых неприятных часов в интернате.
Сейчас, конечно, все думают о нем, строят догадки, обсуждают, может кто-то завидует…
Побегов из интерната было мало – бежать было некуда. Никого нигде не ждут с распростертыми объятьями. В хорошую теплую погоду бывает так, что кто-то до вечера где-то пробегает, пропустит самоподготовку, но к отбою придет с опущенной головой, готовый получить нагоняй. Никому не хотелось быть изгоем, объектом повышенного внимания. Каждого что-то удерживало - кого-то привычный, устоявшийся быт, друзья, братья или сестры, других просто страх одиночества. А если не обращать внимания на крики, ругань воспитателей и учителей, на ссоры и интриги среди своих сверстников, то вовсе не так уж плохо жилось в интернате. Только все время хочется есть – жди обеда, потом ужина и так далее. Но, сбежав, ты будешь еще голоднее…
Прошло немало часов после побега, но Миша не пожалел ни о чем. Он считал, что поступил правильно… Был другой вариант где-то в глубине души – повеситься, - но Миша еще не разочаровался в жизни окончательно. Он вдруг задумался о том, почему же все-таки из интерната редко сбегают.
Однажды он прочитал рассказ про мальчика, которого бабушка, уходя из дому, привязывала за ногу тонкой ниткой к ножке кровати, и этот мальчик не мог никуда убежать, боясь порвать нитку. Миша понял, что мальчика удерживала не символическая преграда в виде тонкой нитки, а что-то более прочное – мораль, страх или уважение к своей бабушке. Когда он прочитал этот рассказ, то невольно сравнил его с эпизодом из своей жизни, когда ему было лет пять или меньше. Тогда впервые проявил он свой бунтарский характер. В то время вся их семья была еще в полном составе. Солнечным летним днем мать закрыла его в доме на замок. Он просил, умолял ее чтоб она не закрывала, но мать осталась глуха к его мольбам. Ее уход и закрывание дверей сопровождались громким Мишиным плачем и рыданием. Услышав, как глухо защелкнулся замок и постепенно стихли шаги матери, Миша в отчаянии подергал тяжелую дверь и убежал в спальню, где бросившись на кровать и уткнувшись в подушку, вдоволь наплакался. Но не успокоился, а только рассердился на мать, считая, что она поступила с ним несправедливо. Он и так не ощущал большой любви к себе со стороны матери, а в тот момент ясно осознал, что она его совсем не любит.
Встав с кровати он подошел к окну. В доме стояли тишина и сумрак, а за окном ярко светило солнце, весело играли и кричали дети. Прильнув к окну, он увидел и свою сестру в окружении подружек. «Ее-то мать не закрыла, - с обидой подумал Миша – ее она любит…». Дети с улицы заметили его, стали показывать на него пальцами и о чем-то, смеясь, говорить. Ярость овладела им. Он побежал в кладовку, нашел молоток и, побежав к окну, стал со всего маху разбивать стекло. Бил методично, с холодной решимостью, не оставляя ни одного целого места. Он выбил даже все поперечные планки. Гремя осколками, выбрался во двор. Наступила тишина. Вся детвора стояла и смотрела на него, разинув рот. Насупившись, он стоял с молотком в руке…
Впервые он тогда почувствовал себя преступником. Ведь родители для ребенка – это и закон, и суд, и власть в одном лице. Хоть он и считал, что мать поступила несправедливо, но все же ожидал наказания. Когда дети пришли в себя, то стали успокаивать и сочувствовать ему. Они понимали его, а некоторые одобряли и даже восхищались его поступком. В то же время в глазах сестры он видел жалость к себе: она знала, что мать его сурово накажет, наверное, и ей попадет.
Мать не приходила домой весь день, а Миша изнывал от ожидания и страха. Он ждал ее с гнетущим чувством приговоренного. Его звали играть, но он был не способен отвлечься от своих мрачных мыслей, не мог играть, не мог наслаждаться теплым летним днем. Мать пришла поздно вечером и – о, чудо! – ни слова не сказала Мише и даже не обращала на него внимания, только сказала Алене убрать со двора стекла. Таская стекла вместе с сестрой, Миша не мог понять странное состояние матери: она была задумчива, молчалива и рассеяна. Он чувствовал, что случилось что-то значительное.
Немного позже он узнал от сестры, что в тот день посадили в тюрьму отца. Он пьяный гонялся с ружьем за какими-то мужиками, стрелял, а, догнав, заставил встать перед ним на колени. Поэтому разбитое окно показалось столь незначительным событием, что мать не обратила на это внимания. А ведь ей стоило задуматься над тем, что произошло в душе мальчика. Именно тогда он впервые понял, что закон матери, а значит, закон взрослого человека, может быть несправедливым, и его можно нарушать.
Смеркалось. Дождь пошел сильнее. Укрыться было негде: кругом поля и голые деревья. Из проезжающих машин доносилась музыка. В кабинах, в тепле и уюте, сидели счастливые люди. Свободные и радостные, они казались Бойкову людьми из другого мира. Недосягаемого мира. Как сильно ему хотелось скорее стать взрослым! Но сколько еще надо вынести, чтобы стать независимым ни от кого…
Вдали показались огни деревни. Миша ускорил шаги, превозмогая боль в ноге из-за мозоли. Ему хотелось поскорее укрыться от дождя и от холодного ветра.
Приближаясь к деревне, он задумался о ночлеге, но ему даже не пришло в голову попроситься куда-нибудь переночевать. В свои десять лет Миша успел разочароваться в людской доброте. Взрослые люди могут улыбаться тебе и гладить по голове, но не спешат помочь. Никого не обрадует появление грязного, голодного ребенка, неизвестно откуда пришедшего. Скорее всего, его сразу сдадут в милицию. Или просто не пустят дальше дверей своего дома. В нем ожили смутные, неприятные воспоминания о том времени, когда они с матерью скитались по чужим домам…
Миша решил пробраться на какой-нибудь сеновал, чердак или в сарай, чтобы переночевать. Было еще не очень поздно, и в деревне не спали. Он заметил на остановке автобусную будку и вошел туда.
Возле небольшого деревянного дома сидел на лавочке мальчик лет четырнадцати и играл со щенком. К нему подъехал на велосипеде младший брат.
- Пашка, послушай, там по дороге пацан шел, откуда-то издалека! Я за ним проследил, он зашел в будку на остановке! Долго уже там сидит.
- Сколько ему примерно лет? – спросил Пашка.
- Да где-то как мне, девять-десять.
- Узнай, кто он, оттуда. Приедешь расскажешь.
Миша сидел в бетонной будке, устало прислонившись к стене. Кругом валялся мусор и осколки бутылок. «Погреться бы, костер разжечь, - вяло подумал он. – Жаль, спичек нету…»
С порывами ветра до него доносились звуки жизни: чей-то звонкий смех, музыка, лай собак, мычание коров. От этого он еще сильнее почувствовал свое одиночество.
Вдруг перед входом зашуршали шины тормознувшего велосипеда. Бойков напрягся. Ему было неприятно чье-то любопытство. Видимо, кто-то видел, как он заходил. Начнут приставать, полезут драться…
Зашел мальчик, ровесник Миши. У него было открытое, доброжелательное лицо. В глазах светилось любопытство. Бойков немного расслабился.
- Привет! Ты откуда? – спросил вошедший.
Миша хотел что-нибудь наврать, но, поглядев на мальчишку, ответил почему-то откровенно:
- Из города я. – И добавил:
- Из интерната сбежал.
- А… - Понимающе протянул мальчик. – Тебя как звать?
- Миша.
- А меня Андрей. Ты куда шел?
- Не знаю, - грустно ответил Миша.
- Подожди меня! Я сейчас вернусь, - сказал Андрей и укатил.
«Может, поесть что принесет», - подумал Миша. О предательстве он даже не подумал.
Андрей вернулся вместе со старшим братом. После недолгого разговора братья повели Мишу к себе домой.
Их мать, русоволосая маленькая женщина, заставила его полностью раздеться, чтобы постирать и высушить одежду. Миша помылся, переоделся и вкусно поел. Он сидел возле жарко натопленной печи и рассказывал про интернат и про свою жизнь. Женщина, жалея, обняла его. И тогда Миша не выдержал и заплакал навзрыд. В груди как будто растаял ледяной комок, и обильные слезы невозможно было удержать…
Перед сном Мише дали горячего чаю с медом, чтобы он не простыл. Он пил, разговаривал с братьями, смеялся и был счастлив. Эти люди казались ему близкими и родными. Перед тем как уснуть, он подумал, что никогда не забудет этот дом.
Дети спали. Женщина сидела в тишине, пришивая пуговицы. Она подошла к детям, поправила одеяла и загляделась на Мишу. «Такой красивый, милый мальчик, - подумала она. – Как же мать могла отказаться от такого сокровища?» Она вздохнула и отошла.
Утром, проснувшись, Бойков увидел в комнате только Пашу. Они позавтракали. Еще вчера в разговоре вся семья мягко убеждала его вернуться в интернат. Не желая показаться упрямым, он соглашался, но не хотел и думать об этом. Но сегодня он понял, что другого выхода у него нет.
Они с Пашей сходили на молочную ферму, где работала Пашина мама. Там их напоили молоком. Потом подошли к зданию администрации, возле которого стоял школьный автобус. На нем возили детей в райцентр в школу. Пашин брат уже уехал с первым рейсом. «На этом автобусе они хотят отвезти меня в интернат», - догадался Миша. В автобусе уже сидели несколько человек. На Бойкова никто не обратил внимания, а Пашу встретили радостными возгласами. Миша потихоньку вышел.
И вот он снова, как и вчера, шагал по обочине дороги. Но теперь на нем была чистая сухая одежда с пришитыми пуговицами. Ботинки сухо поскрипывали, мозоль, заклеенная пластырем, почти не беспокоила. В кармане лежала горсть конфет, которые ему сунул Паша перед уходом из дома, здесь же – бумажка с адресом дома, в котором он ночевал. Они с Пашей и его батом решили переписываться и когда-нибудь обязательно встретиться.
Выглянуло солнце, но на душе у Миши было грустно. Снова одиночество и неизвестность. Он прошел уже несколько километров, когда остановился, залюбовавшись красивой панорамой, открывшейся перед ним: река здесь широко разлилась, ее окружали скалистые берега. Высоко вверх уходили вершины остроконечных гор, в небе кружили орлы…
Вдруг Миша услышал знакомое шуршание шин велосипеда. Его догонял Паша. Паша ни о чем не спросил, но Миша понял, что из-за него он не поехал в школу. Велосипед был брошен у подножия горы, а они бегали и лазили по скалам. Вдоволь наигравшись, они вдвоем поехали обратно. Дома пообедали, а затем Паша попросил своего соседа отвезти Мишу в город в интернат…
Через несколько дней Миша вспомнил обещание написать письмо, но к своей досаде не нашел в кармане бумажки с адресом. Жизнь закрутилась и понеслась… Через несколько лет он уже не помнил и точного названия деревни – то ли Карлушка, то ли Дубровка. Но Миша не оставил надежды приехать еще раз в деревню, где его приютили.
…Прошли годы. Однажды жители Дубровки увидели роскошную иномарку, свернувшую с шоссе и подъехавшую к ближайшим домам. Из машины вышел красивый молодой мужчина. Он волновался, расспрашивал местных жителей, задавал странные вопросы. В этой деревне он был около двадцати лет назад и не помнил даже дома, где жили его знакомые. Не помнил он ни имен, ни фамилий людей, которые были ему нужны.
Удивительное дело, но он нашел тех, кого искал.